Оборотная сторона правды (СИ)
— Ладно, — однако, она считала, что я лгу. Я знала не всё. Даже приблизительно. Эта любовная история была огромной черной дырой, слепым пятном, а мое впечатление о человеке все еще оставалось нечетким после недель разъездов и проживания с ним.
Единственную причину, по которой он не бросил меня, я прочитала по его лицу в первую нашу встречу — потрясение жестокой правдой на маске политикана, редко им снимаемой.
— Ты простишь меня? — на вопрос Марты ответа у меня не было, поэтому я просто бросила на столик деньги и сказала:
— Быть может, встретимся на дебатах.
И выскочила за дверь, сжимая в руке телефон.
— Закончила пораньше, — сообщила я водителю, взявшему трубку. — Можете забрать меня.
Глава 22
Наш номер все еще пустовал, «Фокс Ньюс» на невыключенном телевизоре брали интервью у неравнодушных граждан. На журнальном столике валялись две газеты: «Таймс» и «Вашингтон Пост». Я была слишком взволнована, чтобы усидеть на месте, но первая полоса одной из газет остановила меня словно удар хлыста.
На ней была я.
Это была свежая фотка, сделанная в воскресенье: на ней мы с Грейс и Гейбом делим торт в «Маунтин Мэджик». Надпись под ней гласила: «Новая американская семья».
Я села и легонько коснулась газеты, гнев сменился головокружительным удивлением не столько из-за того, что я на обложке «Таймс», сколько из-за охватившего меня тепла после прочтения заголовка.
На сей раз общественность была права. Мы — семья. И эта фотография тому доказательство. На ней Гейб улыбался мне, а под мой смех Грейси косилась на торт-муравейник. Мы казались сияющими, сильными. Довольными.
Эта обложка поведала об удивительном. Я стала настоящей сестрой для близнецов, падчерицей для Мэг, которая искренне захотела узнать о моих чаяниях и помочь воплотить их. Куперы заботились обо мне. Они стали своими.
Дверь в номер распахнулась. Эллиот, прищурившись, уставился на меня.
— Довольна?
Обложкой? Что не так? Она казалась абсолютно невинной. Более того — несла позитив.
Он швырнул в меня газеты — именно швырнул, от чего страницы разлетелись, и отошел к окну. Пока я собирала газету, вошла Мег, а за ней шепчущая на ухо сенатору Нэнси.
— Мы возложим вину на мать и школьную администрацию. Выставим Кейт жертвой…
Она замолкла, увидев меня. Я нервно листала дрожащими руками страницы, не сводя глаз с фотографии, у самого края которой виднелась половина моего лица. Нэнси смотрела на сенатора, с хмурым видом уставившегося на ковер. Даже Мэг не встретилась со мной взглядом.
Я перевернула очередную страницу и принялась ее рассматривать, а Нэнси пробормотала:
— Мы внесем корректировки в твою речь, Марк.
Это была та самая фотография с моими друзьями, благодаря которой CNN обвинили нас в подкупе голосов латиноамериканцев. У этой статьи было другое мнение.
«Переменчивая дружба дочери Купера», — гласила она.
Ранее на этой неделе Кейт Квинн уже привлекла внимание всей страны, когда ее засняли на дружеской встрече на Восточном побережье ЛА. Недавно появилась информация, проливающая свет на жизнь шестнадцатилетней девушки до ее присоединения к кампании Купера.
Район восточного Лос-Анджелеса, где группа из тридцати друзей организовала домашнюю вечеринку для Квинн, также широко известен как убежище незарегистрированных мигрантов. Наше расследование показало, что некоторые люди, запечатленные на фотографии (они отказались дать интервью), — дети, чьи родители заключены под стражу и депортированы, а у Честера Уошингтона имеется судимость…
— Судимость? — я вскочила с дивана, бросая газету на пол. — Честер? Ему было одиннадцать! Он украл пару вещей в магазине… А затем шесть месяцев провел в исправительном учреждении. И вот за это его…
— Тихо.
Все замерли, глядя на сенатора. Он не кричал, но произнес достаточно резко, чтобы Эллиот и Нэнси отпрянули к стенам. Мэг села на диван и взяла меня за запястье, пытаясь усадить рядом, но мое сердце неистово колотилось. Я осталась стоять на месте, ожидая, когда сенатор посмотрит на меня.
Он медленно перевел взгляд.
— О. Чём. Ты. Думала.
В ожидании ответа он прищурился, и гнев, пламенеющий в моих венах после встречи с Мартой, добавил масла в огонь.
— Я думала, что могу увидеться с друзьями и один день побыть собой. Похоже, я ошиблась.
Он вздрогнул. Мой тон стал для него неожиданностью. Для меня тоже. Никогда прежде не слышала от себя такого голоса.
Сенатор, сдерживаясь, выдохнул, частично стерев с лица злость.
— Ты знала, что твои друзья — дети нелегальных мигрантов? — он умоляющее распахнул глаза, хотя лицо оставалось серьезным.
Я вдохнула поглубже.
— Я… Я о них так не думала. Я ходила с ними в школу. Углубленную, между прочим.
— Вопрос не в этом, — раздался голос Нэнси. Взгляд Мэг метнулся к ней, но понять я его не смогла.
Сенатор не разрывал зрительный контакт, все еще продолжая надеяться, что это не было сознательной провокацией.
— Нет, — ответила я. — Я столь же удивлена, как и вы.
Напряжение спало, и меня зашатало из-за собственной лжи. Разумеется, я знала. Не о двух типах, упоминавшихся с Честером. О других, более близких мне, и, хвала Господу, не раскрытых. Пока.
Мое дыхание стало прерывистым, кожу покалывало от паники. Внезапно я поняла, что они правильно делают, что злятся на меня, вот только не по той причине.
О чем я думала, подставляя Диасов под всеобщее внимание? Как я могла так сглупить?
— Вот что я думаю, — сенатор сел и похлопал ладонью рядом с собой. Я, немного дрожа, послушно села.
Эллиот быстро подобрался.
— Ей надо сделать заявление.
— Вообще-то я сижу рядом, — огрызнулась я. Мэг взяла меня за руку. — Не надо говорить обо мне в третьем лице.
Эллиот улыбнулся, сузив глаза, точно кот, караулящий мышь.
— Тебе. Надо. Сделать заявление. Мы — напишем. Ты — прочитаешь.
— Что за заявление?
Сенатор откашлялся.
— То же самое, что ты сказала нам. Ты не знала, что эти люди находились в стране нелегально, и приносишь извинения за общение с ними.
В моей памяти эхом раздался голос Энди той ночью возле Белого дома, такой печальный и выразительный, будто он шептал мне прямо на ухо: «Они будут и дальше затыкать тебя и заставлять говорить точно по листочку…»
Я долго молчала, быть может, даже слишком, потому что Нэнси присела передо мной, молитвенно сложив руки.
— Наша позиция — решительно противостоять нелегальной иммиграции, — объяснила она, и у меня пересохло в горле. — Это один из наших основных политических курсов.
Наших. Я повернулась к сенатору, но тот наблюдал за Нэнси, как студент за преподавателем.
— Нам важно, чтобы ты приняла это.
Из ее уст это звучало так правильно, что я невольно взяла из ее рук обрывок с наспех набросанным абзацем.
Слова расплылись по бумаге. Я прикрыла их рукой.
— Я не хочу это читать.
Эллиот резко расхохотался и отошел в сторону, бросив через плечо:
— А я говорил. Вопрос времени, когда ее либеральная мать поднимет голову из могилы.
— Как ты смеешь!
Не уверена, кто из нас с Мэг это воскликнул, но я встала так быстро, что Нэнси едва не шлепнулась на задницу, поспешив отстраниться.
Несколько долгих секунд я обдумывала вариант пересечь комнату и ударить Эллиота по лицу. Это было бы просто. Вместо этого мне с трудом удалось заставить ноги выйти из гостиной в свою комнату.
Я села спиной к двери, заглушая рыдания, желая, чтобы моя мертвая либеральная мать была здесь, сказала им оставить меня в покое, собрала мои вещи и отвезла в наш маленький дом в паре кварталов от Пенни, моей лучшей подруги, которая не заслуживала быть жертвой «одного из основных политических курсов», за дружбу с которой я поклялась никогда в жизни не извиняться.
В шестом классе Пенни набралась храбрости рассказать мне. Во время совместной ночевки она уменьшила громкость на телевизоре в моей спальне, чтобы шепотом поведать тайну, которую хранила с со дня нашего знакомства. Помню, как мы сидели со скрещенными ногами на полу, соприкасаясь коленями, а она потупилась в пол.