Осколки разбитых иллюзий (СИ)

«Мартынов. Боже.» — пронзает мой мозг.
Внутри поднимается волна дикого ужаса. Позвоночник пронизывает лёд. Леонид Мартынов, давний конкурент отца. Человек, который когда-то подозревался в покушении на него. В папу стреляли. Он выжил тогда чудом, пуля пролетела насквозь. И это после того, как они выиграли государственный тендер на строительство, обойдя компанию Мартынова. Теперь у него акции компании отца. Как? Как это могло произойти?
Я теряю все нити с реальностью, пошатываюсь, когда Демир, обняв меня, произносит шёпотом:
— Нужно зарегистрировать брак, Камилла. Мы не стали бы принуждать тебя не будь этих обстоятельств.
Нет. Нет. Не может быть. Отрицаю действительность. Не принимаю её. Ощущение, что меня топят. Топят в болоте. Я пытаюсь дышать. Брыкаюсь, хочу всплыть, но мне не дают. Тянут вниз, глубже, на дно. Мои лёгкие наполняются мутной зелёной водой.
Тяжёлый, пронизывающий взгляд Адэма изучает меня детально, впитывает мои эмоции. Я не вижу, но ощущаю, даже там, захлебываясь на дне. В ушах стоит шум, бульканье затхлой воды.
— Я не хочу, — произношу хрипло, на последнем издыхании.
Выворачиваюсь из объятий Демира. Иду к выходу. Не могу больше. Не могу быть тут. Не могу сражаться. Не могу признать свое поражение.
«У тебя нет другого выхода.» — игнорирую внутренний голос.
Вылетаю из дома. Оказываюсь в вечернем полумраке. Холодный поток воздуха бьёт в лицо. Ловлю жадно ртом кислород. Быстрым шагом иду к коттеджу. В ноги впивается мелкие камни и я понимаю, что даже не обулась. Захожу в дом и прислоняюсь спиной к двери. Стою так, не шевелясь, не включая свет. Короткие болезненные вдохи.
«Дышать. Нужно дышать» — теперь ловлю воздух носом.
Ручка двери дергается, затем её толкают, пытаются открыть. Я прижимаюсь к ней сильнее спиной. Отказываюсь впускать кого-либо. Но мои попытки оказываются ничтожными против силы того, кто за дверью. Меня просто отбрасывает на несколько шагов вперед. Дверь распахивается, оборачиваюсь, вижу в проёме Адэма, за его спиной на небе огромная мрачная луна. Фильм ужасов. Вся моя жизнь — кошмар. Пячусь назад. Вот и захлопнулась клетка, я наедине с оборотнем. Он делает несколько шагов вперёд, захлопывает за собой дверь, нас поглощает мрак.
— Уйди, Адэм! — опережаю его, не даю заговорить. — Проваливай к чертям собачьим!
Прекрасно знаю, почему он тут. Отхожу всё дальше.
— Прекрати истерику, — требует он.
Голос твердый, трезвый. Без эмоциональный. Не различаю его лица. Просто темный силуэт.
«Истерику? Он считает, что у меня просто истерика?» — сшибает все тормоза.
— Ты выйдешь за меня, дорогая, — говорит он будничным тоном. — Наденешь белое свадебное платье, губы натянешь в одну из своих искусственных улыбок. Счастье в глазах нарисуешь, а затем, выводя каждую букву поставишь свою подпись во всех документах, что должна.
Я поглощаю рык, что рвётся из груди, устремляюсь к нему со скоростью пули. Упираю руки в его грудь. Поднимаю голову, не разбирая лица, гляжу в невидимую бездну его глаз. Приближаю своё лицо вплотную.
— Может ещё свадебный танец, Адэм? А? Танец на костях моего отца, — шиплю сквозь зубы; тихо, но так оглушительно. — Ты, сволочь, хоть осознаешь, что это ты и я его убили?
Вцепляюсь в ткань его свитера, трясу.
— Ты это понимаешь?! — повторяю с болью и надломом в голосе.
— Того, что произошло, уже не изменить. Перестань думать только о своих чувствах, эгоистка избалованная! — оседает меня режущим голосом. — Мне этот брак на хер тоже не сдался. Но мы должны. Это не просто компания. Это компания, которую создали наши отцы. Она память о них. То, что им было дорого. И про*бать всё так, потому что ты грёбанная истеричка, жалеющая себя, я не собираюсь! Ты должна сделать это ради отца. Своей семьи, — заканчивает он, берёт мои запястья, отцепляет от себя.
Каждое его слово, обвинение, сопровождается треском рёбер внутри меня. Адэм разворачивается, идёт обратно к выходу. Его шаги оглушают.
— Хорошо, Адэм! Давай окунёмся в этот ад! — кричу ему в след.
 
Истерично смеюсь, оседая на пол.
  
Глава 9
 
Подмяв под себя ноги и укутавшись в плед, я сижу в кабинете отца.
Уже несколько часов, как неотрывно смотрю на экран ноутбука. Там один за другим сменяются кадры из семейного архива.
На этой записи мне десять лет, и я впервые встала на ролики. Рядом Левон и Демир держат меня за руки и осторожно ведут вперёд. Я смотрю на девочку с каре, щуплую, с брекетами и едва узнаю в ней себя.
— Отпускайте уже её, — звучит голос Рустама за кадром.
Он приобрёл новую камеру. Мечтал стать режиссёром и снимать всё, что только можно.
— Она может упасть, — отрицательно качая головой, говорит Демир.
Его лицо на плёнке крупным планом, и в глазах видна тревога.
— А как ещё она научится? Или так и будешь всегда её за руки катать? — анонсирует Рустам. — Отпускайте!
— Камилла, не бойся, просто держи равновесие, — даёт наставления Левон.
— Хорошо, — произношу я. — Я готова.
Братья отпускают мои руки. Я качусь, переминаясь с ноги на ногу и отталкиваясь об асфальт. Кажется, у меня вполне получается. Приобретаю уверенность и добавляю скорости.
Камера начинает трястись — это Рустам бежит за мной, стараясь запечатлеть исторический момент.
— Не набирай сильно скорость, — слышится голос Демира. — Ты без защитной экипировки.
— Дем, у меня получается, — кричу ему.
Поворачиваю голову назад, чтобы посмотреть, видят ли братья мои успехи.
Отвлекаюсь и не замечаю, как дорога уходит по наклону вниз. Перестаю отталкиваться, выпрямляю тело и просто лечу по наклонной.
— Я не могу остановится, — слышится паника в моем голосе. — Останови-и-ите меня-я-я.
Братья бегут за мной, Рустам продолжает бежать и снимать одновременно. Меня не успевают догнать. Я спотыкаюсь и падаю лицом вниз. Камера съезжает, какое-то время виден только асфальт и слышен мой плачь и голоса братьев. Затем съемку завершают.
На следующих кадрах я уже дома, сижу в гостиной, а вокруг меня братья и отец. Папа держит в руках мазь и бинт. Он только что закончил бинтовать мои колени и локти.
— Встречайте нашу пострадавшую Камиллу Ниязи. Только она могла умудриться разбить нос об асфальт, — голос Рустама заставляет папу повернуться к камере.
— Рустам! — произносит он сурово. — По-твоему это смешно? Куда вы смотрели, почему на ней не было каски и наколенников?
— Ты обещал, что не будешь ругать мальчиков, — спешно напоминаю ему. — Я сама во всём виновата.
— Обещал, принцесса, — лицо отца смягчается, когда он вновь смотрит на меня.
Наклоняется вперёд, целует меня в красный, исцарапанный нос.
Я нажимаю на стоп. Закрываю глаза, борясь со слезами, и дотрагиваюсь до носа. Призываю свою память и воображение, чтобы ощутить тот утешающий поцелуй. Но у меня ничего не выходит. Досада и отчаяние накрывают меня. Я раскрываю веки, смотрю на экран и шепчу, протягиваю руку:
— Папа.
Провожу пальцами по экрану, на котором застыло крупным планом его лицо.
Мои губы растягиваются в печальной улыбке. Сколько фото и видео я пересмотрела за последние дни, но всё ещё вздрагиваю, стоит ему появится на экране. Как же хочется вернуться назад. Вернуться в детство. Вернуться туда, где он жив.
— Папа, - зову вновь.
Одергиваю руку. Игнорирую нарастающую боль в груди. Сбросив с плеч плед, спускаю ноги и встаю с кресла отца. Прохожу вперёд, вновь оглядываю его кабинет. Вот уже неделю, как я вернулась домой и все ещё не могу насытиться этим местом. Ничего не изменилось ни в доме, ни в кабинете отца. Тут все напоминает о нём. Каждая деталь, каждый уголок дома дышит им. Тут тоска по нему сильнее цепляет в меня свои когти и раздирает душу.
В дверь стучат, затем открывают её и входят. Я оборачиваюсь и вижу бабушку. Она держит в руках блюдо с нарезанными фруктами. При виде неё, моё настроение меняется. Тревога отступает, и наступает облегчение.