Слава для Бога (СИ)

Коричневая, мохнатая туша рыкнула, словно обиделась и оросив снег кровью, сбила человека с ног подмяв под себя, а тот вместо того, чтобы попытаться отползти и убежать, сделал по мнению Богумира глупость. 
Он откинул в сторону нож, обхватил зверя ногами, притянув его ближе, прижавшись, и практически слившись с ним, делая невозможным порвать себя когтями, ухватился руками за челюсти, растягивая их в разные стороны и не давая сомкнуться у себя на шее.
— Бей. — Прохрипел сдавленным полным отчаяния и сбитого дыхания голосом незнакомец.
Богумир растерялся и не сразу понял, что тот обращается к нему, и чего-то просит, и чего вообще от него требуется в этой ситуации. Растерянность и паника могут завладеть оказывается не только человеком, боги тоже ведут себя под частую не так прагматично, как им хотелось бы. Но надо отдать должное, парень быстро пришел в себя, правда сделал не совсем то, что от него ожидали. Он, запрыгнув на мохнатую спину, с остервенением замолотил кулаками медведя по голове.
— Придурок, что ты делаешь? Ножом его бей под левую лопатку, в сердце. — Прохрипел из-под туши незнакомец и Богумиру показалось что тот, несмотря на жуткую ситуацию, вот-вот рассмеется.
Парень физически почувствовал, как покраснел, но думать и смущаться было в данной ситуации некогда, и он, скатившись с мохнатой спины, схватил валяющийся в сугробе нож и с разворота, на отмашь вогнал в открытый мохнатый бок, загнав сталь по самую рукоять.
Медведь вздрогнул, задергался и захрипел. Струя темной крови брызнула, неестественным розовым цветом окрасив снег. Огромное тело пробила мелкая дрожь и оно, забившись смертельными конвульсиями, наконец затихло, придавив своей обездвиженной тушей нового знакомого, практически утопив того в сугробе.
— Умничка. — Мужик выглянул из-под лапы медведя, и отплёвываясь от лезущей в рот шерсти, растянул губы на залитом кровью лице в довольной улыбке, показав удовлетворение и отсутствие двух зубов.
Обычный человек. Черная, густая с редкой сединой борода, лицо сорокалетнего мужчины с первыми нитями морщин на лбу и грубым шрамом от мохнатой брови, разрезающим заросшую щеку и скулу словно тропинка в густой траве, рассекающая спутанную бороду и заканчивающаяся на упрямом, квадратном подбородке. — Ну что смотришь, словно Лешего увидел? Теперича помогай выбираться. — Его голубые глаза засветились смехом. — Сегодня Авось нам помог, не подвел боженька, явил удачу. Ну чего стоишь, тяжко мне тут, грудь сдавило, не вздохнуть.
Богумир засуетился, вдруг испытав странное, никогда не посещавшее его ранее чувство благодарности, такое теплое и приятное, согревшее внезапно душу. Он схватился за одну из лап и потянул медведя, но туша даже не сдвинулась с места.
— Что же ты делаешь, чудак. Его одному не под силу сдвинуть, и откуда ты только свалился на мою голову? Найди какую-нибудь палку, попрочнее, подпихни, да рычагом его попробуй приподнять, а я снизу поднатужусь, Авось нас думаю не оставит, поспособствует еще разок. Выползу с божьей помощью. Ужом постараюсь.
Искать долго не пришлось, сухостоя в лесу было много и Богумир выломал подходящий нетолстый ствол елки, удачно обломившийся у корня и обстрогав ножом ветки сделал то, что было нужно. Мужик смотрел на него и то улыбался его неуклюжести, то хмурился.
Попотеть пришлось изрядно. Долго искал место, куда сунуть рычаг и не зацепить при этом незнакомца. Потом до хруста в спине поднимать тушу, слушая как ругается, молится и кряхтит одновременно упирающийся, извивающийся змеей незнакомец. Возились долго, но наконец у них все получилось, и пленник убитого медведя, красный от крови и пота, выбрался из-под туши и охая и причитая, сел на поваленное дерево, тяжело дыша.
— Однако. — Хмыкнул он, вытерев ладонью пот со лба, размазав его и кровь по морщинам и сделав этим выражение лица хищным. — Вот уж не знаешь, где найдешь, а где потеряешь. Пошел по дрова, а попал на охоту. — Он поднял улыбающиеся глаза. — Тебя как звать-то парень, иль ты немой, я чего-то от тебя еще ни единого слова не слышал?
 
— Богумир. — Почему-то смутился тот. — И, я не немой.
— Теперь-то уж слышу, что не немой. — Хмыкнул незнакомец. — Ну а я Первом зовусь. Первым я у мамки с тятькой народился, вот так и прозвали, не утруждая себя думками. Это откуда же тебя, Богумир, к нам в лес занесло, такого неумелого, и какого лешего, ты к спящему Хозяину в берлогу полез? Согреться хотел, что ли. Одежка-то у тебя не по сезону, в ней и летом, пожалуй, зябко?
— Из Прави я, там всегда тепло, а к медведю я не лез, очнулся там после того, как изгнали. — Богумир расправил гордо плечи, видимо надеясь показать тем самым божественное происхождение, но это действие вызвало у Перва только ехидный смешок.
— Да что же за день-то такой, то медведь, то пацан блаженный, себя богом возомнивший и к медведю проповеди о всеобщей любви читать в берлогу забравшийся. Тебя парень случаем по голове никто не приложил? Больно бред твой на испуг не похож. Тут кто-то явно постарался тумаками, иль заклятье какое пакостное наложил.
— Я правду говорю. — Обиделся Богумир.
— Вижу уже, что правду. У вас, тех кто с головой не дружит, все что не придумаете, все правда. — Он вздохнул и поднялся. — Не знаю, кто ты да откуда, но бросить тебя в такой одежке, да хворого на голову, в лесу на морозе не могу, пошли к дому. Там взвару горячего выпьешь, да отогреешься у печи, а то мороз крепчает. Вон посинел уже весь как покойник. На-ка вот, одень. — Он скинул полушубок и протянул парню. Тебе нужнее, а у меня свитерок собачей пряжи, теплый да мягонький, дочурка связала, не замерзну если быстро идти будем. Ты воротничок то подними, прикройся, не то уши отвалятся, вон побелели уже, снежком их разотри.
Только сейчас Богумир почувствовал, на сколько замерз. Легкий хитон, последнее веянье моды в Прави, среди божественной молодежи, тепло не держал совсем, так как соткан был из дорого потустороннего шелка и не предназначен для холодов, а на ногах у парня вообще ничего кроме самих ног не было.
Перв еще раз его осмотрел, нахмурился и вздохнул очередной раз.
— Дорога у нас дальняя, а босым, ты на дороге ходилки свои потеряешь, отколются сосульками. Сядь пока, в тулупчик закутайся да ноги туда-же подогни, отогрей, а то они красные у тебя, как раки в кипятке, а я сейчас тебе обувку какую-никакую справлю. Подожди чуток.
Он грубо отобрал нож у Богумира, который тот все еще зачем-то держал в руке, и не возвращал хозяину, и склонился над медвежьей тушей. Ловко срезал приличный кусок шкуры, разделил его пополам, задумался, сдернул с себя тонкий поясок, тоже располовинил и обернулся к парню. 
— Давай, вытягивай ноги, обуваться будем. Лишь бы только по таким следам за нами волки не увязались, или еще какая напасть лесная, дюже от них кровью воняет. В это время, для серых разбойников, юшка кровавая, как леденец для мальца. — Вздохнул, и ловко намотал обрезки шкур на ноги парня, на манер портянок, закрепив их пояском. — Ну вот, теперича другое дело. Может и не очень удобно, но зато не замерзнешь. Вставай да пошли. Нам еще на вырубку зайти надо, топор там забрать, не гоже инструментом разбрасываться.
Бывший бог, сын Даждьбога и Морены, внук самого Перуна, покорно шел следом за невысоким, простым мужичком, как бычок на привязи. Перв торил дорогу, впереди, в снегу, а Богумир отбросив всю свою божественную спесь, смотрел с благодарностью в парящую на морозе потом широкоплечую спину и двигался следом.
И вновь странное чувство наполняло душу парня теплом. Совсем незнакомый человек, пришел на помощь в трудную минуту, согрел, поделившись собственной одеждой, не бросил, замерзать, и ведет к себе в дом, даже не спросив никакой платы, и не задумавшись: «Кто такой, этот новый знакомый? Может тать? Или еще кто, с кем даже разговаривать боязно?». Что это?.. Глупость? Нет, это то, чего не хватало парню раньше. Это доброта. Может быть, и грубая, коряво проявленная и насмешливая, но настоящая, без всякого притворства, искренняя доброта.