Голодная бездна Нью-Арка (СИ)

— Пускай будет виски.
Бутылка появилась из нижнего ящика стола, а к ней — два складных стаканчика с чеканкой.
— Мир ее душе, — мистер Найтли поднял стакан.
— Мир, — эхом отозвалась Тельма.
Когда-нибудь мамина душа и вправду упокоится с миром, а Тельма перестанет видеть кошмары.
Виски оказался неплохим, очень даже неплохим, да и согрел неплохо.
— Что ж… твоя мать… знаменитая Элиза Деррингер… до нашей с нею встречи никто и не слышал об Элизе Деррингер. Она жила в какой-то конуре, подрабатывала в местном баре. Пела. А когда не пела, то разносила заказы. Получала чаевые, но не такие, какие могла бы… у твоей матери были свои принципы. И когда я пригласил ее на пробы, она с порога заявила мне, что не станет спать ни со мной, ни с режиссером, ни со спонсором… меня это повеселило. Она мне понравилась. Характер. И потенциал. Но одного потенциала мало. Я предложил сделку… были кое-какие задумки… и наличные… наследство от бабушки. Для нас обоих это было авантюрой…
Он налил себе еще.
— Несколько операций… ее лицо стало более выразительным.
— Операций?
— Ты не знала? Хотя… откуда тебе… да, дорогая, операций. Пришлось изменить форму подбородка, у нее был несколько тяжеловат. И нос. Линию бровей… в общем, мелочи. Но в итоге мелочи сделали из симпатичной девушки Нэнси красавицу Элизу… потом были пробы… мой знакомый искал свежее лицо… дебют, после которого Элиза проснулась знаменитой. А дальше просто. Я помогал ей делать карьеру…
— У нее был агент.
— Был. Мальчик, который занимался финансовой стороной. Толковый паренек, помню, но в театральных делах он ничего не смыслил. Нет, во всем, что касалось действия, Элиза слушалась меня. А я получал свой процент.
И не только в деньгах дело.
О режиссере Найджеле Найтли услышали после первой его постановки, да и как не услышать, когда ведущую партию вела сама Элиза Деррингер?
— Правильно мыслишь, девочка, — мистер Найтли погладил льва. — Мне стало не хватать закулисной игры… я понял, что способен на большее. Элиза меня поддержала. Хотелось бы сказать, что она во всем и всегда меня поддерживала, но это было неправдой. Да, я ставил неплохие спектакли… тогда самому казалось, что гениальные, но… увы, истина в том, что гениальными их делала Элиза. После ее… ухода, — он запнулся, тоже не желая произносить то самое слово, — я не поставил ничего, что заслуживало бы внимания…
Он крякнул.
— За упокой моей карьеры… режиссерской… агент из меня неплохой. И критик, говорят, отменный… не верю. Нельзя верить тому, что говорят. Льстят, сволочи. Кругом одни сволочи, деточка. И я не исключение.
Тельма хмыкнула: до этой простой истины она сама дошла, и давненько.
— Но ты ж не за воспоминаниями явилась… не за теми воспоминаниями… спрашивай.
— Почему вы меня бросили?
Не то. Этого вопроса не было в списке. Это день сегодняшний виноват. И холод. Виски, которое растеклось по крови.
— Гм… — мистер Найтли отставил стакан. Руки сцепил. Наклонился, вперился в Тельму взглядом. — Бросили… значит… я думал, что ты про Гаррета спросишь.
— И про него тоже.
У нее вообще множество вопросов накопилось.
— Видишь ли, деточка… с одной стороны все просто… а с другой — запутано… начнем с того, что ты не была моим ребенком. Если честно, я вообще детей недолюбливаю. Хотя, конечно, для соплячки ты была довольно мила. Воспитана. Во всяком случае, не изводила никого капризами…
Наверное, это можно было счесть своего рода комплиментом.
— Смерть Элизы стала большой неожиданностью для всех нас… и неожиданностью, мягко говоря, неприятной. И дело отнюдь не в трагедии… о трагедии тогда я не думал. Что поделать, такая уж я эгоистичная сволочь. Меня куда больше интересовали уже подписанные контракты… неустойки, которые придется платить. Или не платить, но тогда — судится. Устные договоренности. Обязательства… моя премьера, которая должна была состояться… нет, она состоялась, но сама понимаешь, без Элизы это был уже совсем иной спектакль.
Странно, не то, чтобы Тельма никогда не думала о деньгах — думала, как думала о доме на Острове, о маминых драгоценностях, о картинах и скульптурах, которые как она понимала теперь, стоили немало — но не о сорванных контрактах.
 
Спектаклях, которые не состоялись.
Съемках, пробах и иных обязательствах.
— Особенно альвы нервы потрепали… «Блумс Корп»… первый подписанный контракт с человеческой женщиной. Новая линия косметики. И главное, что основные материалы были сданы… так нет же, заявили, будто смерть Элизы наносит ущерб ее образу. Сволочи. Ты слышала такое?
Его возмущение не было наигранным!
— Ставит под удар всю компанию… потребовали выплатить неустойку… мы с ними два месяца бодались, а в результате они выплатили лишь пятую часть от суммы контракта. Дескать, остальное с радостью передадут прямым наследникам… так что, Тельма, можешь попробовать.
Судиться с альвами?
Доказывать, что она, Тельма, прямая наследница великой Элизы Деррингер?
— Сто семьдесят пять тысяч, — мистер Найтли усмехнулся. — А доказать твое родство будет несложно. Контракты они подписывали кровью. Достаточно будет сравнить.
Сто семьдесят пять тысяч… запредельная сумма. Тельме и представить такую сложно, искушение велико… бросить все, получить деньги, те, которые по закону принадлежат ей…
— Нет, — сказала Тельма. — Не сейчас, во всяком случае.
— Умная девочка. Что ж, просто знай, что деньги эти есть… вот, — из очередного ящика — а в столе, похоже, из было множество, появилась шкатулка, которую мистер Найтли подтолкнул к Тельме. — Здесь ключ. «Цверг Инт». Центральное отделение. Пятая ячейка. Там найдешь бумаги… и не только бумаги.
Шкатулка дразнила близостью своей.
Знакомая такая.
Деревянный куб с накладками из мамонтовой кости. Куб выглядит цельным, но Тельма знает его секрет. Помнит его секрет.
— Перед тем, как идти, активируй кровью… это твое наследство. То, которое удалось спасти… и то, которое тебе, полагаю, пригодится. Ты же собираешься утопить этого засранца?
— Гаррета?
— А есть другие? — кривоватая усмешка не шла мистеру Найтли, он и прежде не умел улыбаться, а теперь и вовсе будто маску нацепил. — Его… я предупреждал Элизу, что добром это не кончится… не слушала… сердцем чувствовала… все они… светлячки, мать их за ногу.
Он сплюнул на столешницу, и плевок вытер засаленным рукавом старой кофты.
— Как же я на нее злился! Тебе не рассказать… погибнуть так глупо… только что толку то?
Тельма отвела взгляд. Она тоже злилась. Нет, поначалу горевала. Плакала. Ждала, что появится кто-то, кто скажет, что произошла ужасная ошибка, но день шел за днем, месяц за месяцем, и надежда умирала. Зато появлялась обида.
После обиды — злость.
Как она могла так поступить?
— Натура такая… светлячкам нужна любовь… всем, говорят, нужна, но мы-то с тобой и без нее прожить способны, а они без любви гаснут. Потому и цепляются за каждую роль, и лезут по головам, не ради славы — ради любви. И готовы лететь за любым придурком, который приласкает… по углям побегут, по стеклу… и светить будут ярко… ей нужны были эти лилии, чтоб их Бездна сожрала. И письма поклонников. И Гаррет… он сумел убедить Элизу, что и вправду любит. Дурочка несчастная… ладно, любовь… ладно, деньги… многие содержат дармоедов. Но завещание на него писать⁈
— Какое завещание? — куб-шкатулку Тельма подвинула к себе. Провела пальцами по грани. Дерево потемнело, кость стала желтой, что руки мистера Найтли, а резьба заросла пылью.
— Не знала? Конечно, откуда тебе… видишь ли, деточка, твоя матушка с какой-то стати решила, что этот ублюдок — надежен. И что если с ней вдруг произойдет несчастье, он тебя не бросит… все ее имущество, конечно, переходило к тебе. Но ты же была несовершеннолетней. Вот Гаррет и назначался твоим опекуном.
Безумие.
Она не могла быть настолько слепой!
Или…
— Кстати, узнал я об этом, когда он заявился и потребовал отчет… бухгалтерские книги ему… за все годы… дескать, я обкрадывал Элизу… обманывал… скотина… я всегда был честен со своими девочками! А этот… судом грозился… семейными связями… я послал его в Бездну. Там таким ублюдкам самое место.