Любимая для спонсора (СИ)
– Убирайся из моего дома, Олег. И не приходи ко мне больше с такими просьбами.
– Люб, ну почему? Тебе же помощь нужна? Ты вон… слепая! А я готов и такую принять. А Яна, она…
– Она быстро тебя раскусила, Олежек. Это я, дура столько лет не видела, а она поняла все после пары свиданий. Я права? Это она не хочет с тобой встречаться, так? А не ты решил с ней порвать.
Не вижу его лица, но точно знаю, что попала словами в цель. Боже мой, как же он мерзок.
– Дура ты, Люба. Так и останешься одна… Подумай, есть я – привычный и родной человек.
– Ага. И тебе негде жить. Ты привык жить в моей квартире и толком не работать. А зачем? Любаша принесет в клювике. Уходи, Олег. И забудь сюда дорогу.
– Блевотину смой с одежды, – выплевывает он на прощанье. И голосок такой гнусавый и визгливый…
Запираю дверь и судорожно раздеваюсь. Наощупь сую вещи в стиральную машину, становлюсь под душ… Мне нужно быть сильной. Раз уж Миша подарил мне шанс на здоровье, я должна жить и быть счастливой… Должна видеть красоту этого мира, как бы пафосно это ни звучало.
Проваливаюсь в сон неожиданно быстро. С утра занимаюсь уборкой квартиры – насколько это возможно в моем состоянии… А потом получаю подтверждение из клиники. Мне самолично сообщает об этом доктор Шульц.
Пользуясь синхронизатором речи, пишу ответ и бронирую билеты. А дальше все происходит, как и в прошлый раз… Меня встречают, провожают в самолет, принимают в аэропорту Кёльна, сажают в такси и отправляют по знакомому адресу клиники…
– И снова здравствуйте, – улыбаюсь, завидев силуэт доктора.
– Любаша, вы само очарование. Как вам удалось? Так быстро… Мужчины готовы положить за вас жизнь… Иного объяснения я не нахожу. Операция завтра. Отдыхайте. Не вздумайте плакать или не спать, иначе я все отменю, – строго предупреждает он.
Я болтаю с Санькой, звоню маме, услышав равнодушное: «Ну ладно, Любаша, отдыхай, а мы с Ликой пошли заниматься». Она даже не спросила, кто оплатил операцию? Как я долетела? И, вообще… как я? Я даже Саше толком не объяснила ничего… Буркнула, что Миша согласился помочь, и все. Мне стыдно рассказывать о нашем разговоре, его горьких словах и визите Олежека – пусть, хотя бы у подруги останется ко мне уважение.
Приходится приложить недюжинные усилия, чтобы не расплакаться и уснуть. Я все время думаю, думаю… Кручу смартфон в руках, так и решившись написать Мише. Беру себя в руки и бреду на пост медицинской сестры. Прошу выдать мне снотворное и, приняв лекарство, засыпаю…
Меня по-прежнему везут по длинному коридору. Воздух пахнет лекарствами и средствами для уборки. Совсем немного – туалетной водой доктора Шульца – он ободряюще сжимает мою ладонь, перед тем, как ввести в наркоз.
– Просыпаемся, очаровательная Любовь Любимая. Открываем глазки, давай же…
И я открываю, впуская в себя свет. Жмурюсь от резкой боли и слез, мгновенно выступивших из глаз.
– Ой, господи… Больно… Очень больно…
– Люба, давай еще раз. Сетчатка должна заработать как следует. Сейчас она как новенькая. Я все-все убрал, давай же, не вздумай обесценить мои старания. Открывай глаза…
Открываю. А доктор Шульц симпатичный. У него серые глаза и очки в золотой оправе, аккуратно зачесанные темные волосы с тонкими ниточками седины. И операционная красивая – в нежно-голубых тонах, а на противоположной стене абстрактный рисунок. Все красивое вокруг – хмурый пейзаж за окном, полная, круглолицая операционная медсестра, ассистент с выпирающими зубами… Все прекрасное, замечательное, восхитительное! Потому что я вижу…
– Вы… Вы симпатичный, доктор.
И рыдаю в голос… Складываюсь в позу эмбриона и вою белугой. Неужели, получилось? Теперь я буду себя беречь, господи. Обещаю…
– Ну, хватит, Любаша. Перестань. Давай еще раз, силуэт четкий, не расплывается? Что ты чувствуешь?
– Счастье…
– Рези, боли есть?
– Да. Словно я смотрю на белый снег в горах. Или яркое солнце.
– Ничего, все быстро исправится. Пока нужно будет поносить затемненные очки, соблюдать зрительный режим и увлажнять слизитсую каплями. Я все тебе напишу, чтобы было понятно.
– Когда мне можно будет вернуться к работе? И самой танцевать?
– Скоро. На учете ты будешь стоять как минимум пять лет. Я настаиваю на регулярных осмотрах и обследовании.
– Согласна. На что угодно согласна, лишь бы этот ад не повторился. Спасибо вам, доктор.
Глава 17.
Глава 17.
Люба.
Вспышки фотоаппаратов ослепляют. Сквозь толпу бросившихся ко мне репортеров замечаю Саньку – только она вызвалась меня встретить, маме и коллегам было не до того. Эффектным движением ладони поправляю прическу и цепляю на лицо улыбку. Я привыкла давать интервью, но не думала, что в моей жизни когда-нибудь это случится снова…
– Канал «Спорт ТВ», меня зовут Аксенова Виктория. Любовь Викторовна, вы собираетесь возвращаться в спорт? Расскажите о ваших планах? – широко улыбается симпатичная брюнетка, протягивая микрофон.
Мои планы? Вопрос застает меня врасплох… Да, я не могу жить без танцев, но в федерацию не вернусь. Приосаниваюсь и дарю восхищенной публике улыбку. Не хочу показывать, что у меня на душе – там жгучая и неожиданная тоска… Она рвется, как прикованный цепями хищник, мечется и не находит выхода… Потому что его нет – я потеряла свой шанс узнать Мишу лучше. Раньше мне казалось, что он проще пареной репы. Я легко повесила на него ярлык и запуталась в сетях собственных заблуждений.
Мне больно, но я обязана продолжать жить… Ради себя…Ради него… Улыбаться на камеру, показывая, что все не зря. Не зря он помог мне…
– Я не могу жить без спорта, – выдыхаю облегченно.
Брюнетка взмахивает ладонью, молчаливо показывая фотографу, что теперь можно снимать открыто, а не прятаться за плечами туристов.
Я уложила волосы, накрутив их в крупные кудри, сделала макияж, купила стильные очки и новый костюм популярного немецкого бренда. И я позирую на камеру, ни на минуту не сомневаясь, что поступаю правильно.
– Значит ли это, что вы вернетесь в федерацию? Дорогие телезрители, напоминаем, Любовь Любимая – ведущий тренер танцевальной сборной, прилетела из Кёльна, где находилась на лечении. Любовь Викторовна, как ваше здоровье?
– Спасибо, со мной все хорошо. Я полностью здорова. И я планирую открыть частную танцевальную студию, – выпаливаю неожиданно. – Уверена, у меня не будет отбоя от воспитанниц.
Самоуверенно? Возможно. Пусть меня посчитают зазнайкой, чем жалеют. Я знаю, что подробности моей личной жизни полоскали в социальных сетях… И комментарии едкие тоже помню…
– Можно ли считать ваши слова официальным заявлением? Вы подтверждаете, что уходите из федерации?
Неужели, пресса не знает, что меня уволили? Я придаю голосу твердость и отвечаю уверенно:
– Да, можно считать. Любовь Любимая в скором времени станет лучшим питерским тренером.
– Может, приоткроете завесу? Где находится ваша студия?
– Думаю, что правильным будет, пока не сообщать ее адрес.
– Любовь, наших телезрителей интересует вопрос: свободно ли ваше сердце?
Господи, одно только упоминание о любви заставляет сердце сжаться в болезненный камень. И к щекам приливает кровь… Сколько можно себя обманывать? Я все эти две недели думала только о Мише… Как бы я хотела его увидеть сейчас… Рассмотреть каждую морщинку на его лице, посмотреть в глаза, погладить сильные, широченные плечи и посмотреть, как от моего касания бугрятся мышцы…
– Мое сердце занято, – дрожащим шепотом отвечаю я. – Но человек, который мне дорог…
– Витя, снимай! – кричит Виктория, махая руками.
Фотограф с элегантностью балерины поворачивается к противоположному выходу, запечатлевая… Олежека, смущенно застывшего с букетом в руках. Таким же жиденьким и дешевым, как и он сам… Мне хочется поморщиться, а лучше провалиться под землю от стыда… Теперь это увидят все. И Миша, возможно, тоже…