Красная Орхидея

— Прошу вас, садитесь. Если хотите, есть вода со льдом.
— Спасибо, — отозвался Ленгтон и оглядел огромную, залитую солнцем комнату.
Окна в ней — от пола до потолка — открывали взору великолепную панораму города. На полу лежал толстый бледно-розовый ковер; диван и кресла, равно как диванные подушки, были более темного оттенка. Анна опустилась на мягкий диван — такой большой, что стоило ей откинуться на спинку, как ноги тут же оторвались от пола. Ленгтон устроился в одном из кресел — будучи достаточно высоким, Джеймс не испытывал таких проблем.
— У вас чудесная квартира.
— Благодарю вас. — Доминика Виккенгем села на подлокотник кресла напротив него, выставив серые, в цвет слаксов, туфли на высоких каблуках. И хотя она улыбалась блестящими, напомаженными губами, которые Анна в этом ничуть не сомневалась — были увеличены искусственно, одной ножкой дамочка все же нервно притоптывала. Итак… молвила она низким грудным голосом с явным французским прононсом.
Ленгтон принялся спокойно расспрашивать ее о муже, сказав мимоходом, что явились они сюда, поскольку ведут расследование убийства. Он вынул из портфеля фотографии Луизы Пеннел и Шерон Билкин. Ни ту ни другую Доминика не узнала.
— Похоже, вы напрасно проделали такой путь, — сказала она с извиняющейся улыбкой.
Ленгтон улыбнулся в ответ и показал ей набросок. Взглянув, она рассмеялась и вернула рисунок гостю:
— Очень большое сходство.
— Этот человек подозревается в совершении убийства двух девушек.
— Ох, а я уж подумала, это мой муж.
— Он чрезвычайно похож на подозреваемого. Набросок сделан по показаниям свидетелей, которые видели этого мужчину с обеими жертвами.
— Боже правый! Вы подозреваете, что Чарльз мог это совершить?
Ленгтон потасовал в руках фотографии и набросок:
— Ваш муж хирург.
— Да. Точнее, был хирургом — он в отставке. А я его бывшая жена, мы развелись некоторое время назад.
— Но вы по-прежнему носите мужнину фамилию?
— Ради удобства, а также ради моих дочерей.
— Джастин и Эмили?
— Да, верно.
— Вы не припомните, была ли ваша дочь Джастин здесь, с вами, девятого января этого года?
Она шевельнула бровями, словно пыталась нахмурить свое ясное, без единой морщинки, чело, затем прошла к вычурному столику. Полистала небольшой ежедневник в белом кожаном переплете и улыбнулась:
— Да, это было на выходных. Мои девочки приезжают и останавливаются у меня довольно часто.
— А в Холле они не часто бывают?
— Нет, они неважно уживаются со своим отцом. Он чересчур суров, а девочки, знаете ли, есть девочки.
— А с вашим пасынком?
— Эдвардом?
— Да. С ним девочки ладят?
— Конечно, он славный парень, хотя и находится под сильным влиянием отца. Но он очень работящий.
— Не расскажете мне о его жене?
Доминика как будто слегка встревожилась, пожала плечами.
— Она покончила с собой, не так ли?
— Да, это очень печально. Она была чересчур нервозной девушкой. И хотя лечилась от депрессии, она все равно свела счеты с жизнью.
— Она принимала наркотики, верно?
Доминика вдруг напустила на себя чопорность, явно демонстрируя, сколь неприятно ей такое направление беседы:
— Думаю, да, но это было частным делом их семьи, и меня в это не посвящали. Печально, что так вышло.
— Полицейское расследование по этому делу проводилось?
— Да, разве полиция не расследует всякое самоубийство? Ничего подозрительного не нашли. Она повесилась в амбаре. Это было до того, как его переоборудовали в гимнастический зал и комнату отдыха.
— Вас допрашивали в связи с полицейским расследованием по делу вашей младшей дочери?
— Извините? — вновь шевельнула она бровями.
— Эмили пыталась возбудить против отца, вашего бывшего мужа, дело о сексуальном домогательстве и попытке изнасилования.
— Нет-нет-нет, это было мерзко и не соответствовало действительности. Эмили очень возбудимая девушка, с чересчур бурным воображением. Обвинения так и не были предъявлены, а Эмили потом прошла курс психотерапии, и это ей помогло. Она очень, очень эмоционально неустойчива, и только теперь, я думаю, наступило улучшение, когда она поступила в высшую школу экономики. Она исключительно умная девочка, и, учитывая все ее проблемы со здоровьем, в школе она всегда была на высоте. Она страдает булимией, и порой ей приходится нелегко. Но она справляется и с этой проблемой и фактически, я думаю, справилась со своим нервным расстройством, и теперь ей значительно лучше. Возможно, этому способствует то, что она живет отдельно, в своей маленькой квартирке, и добивается успехов в учебе.
 
— У нее были молодые люди?
— У Эмили?
— Да.
— Ну, ей всего семнадцать, не думаю, что у нее с кем-то были серьезные отношения. Если честно, я не в курсе, есть ли у нее сейчас какой-нибудь парень, — я ведь большей частью за границей.
— А как же операция?
— Какая операция? — Ножка ее дернулась снова.
— Эмили была беременна?
— Эмили?
— Да, ваша младшая дочь. Была ли Эмили беременна и делала ли она аборт?
— Нет. Ну что вы, я бы об этом знала! Это полный абсурд, если только вы не говорили с Эмили и она не начала опять выдумывать свои нелепые истории. Она столько всего насочиняла и на самом деле создала в семье ужасную ситуацию!
Анна чувствовала себя зрителем на теннисном корте, постоянно переводя взгляд с Ленгтона на Доминику и обратно. Воистину он никогда не перестанет ее изумлять! Ведь только поздним вечером он узнал о телефонном разговоре сестер, причем будучи в стельку пьян. И тем не менее лупит тут вовсю, и без единого промаха! Вновь она поймала себя на том, что смотрит на него с благоговением.
Между тем Ленгтон некоторое время разглядывал ковер, медленно погружая ногу в толстый ворс и вытягивая ее обратно. Внезапно он поднял глаза:
— Итак, вам ничего не известно об избавлении дочери от беременности?
— Да! Я уже это сказала! Я бы знала об этом. У меня доверительные отношения с дочерьми.
Ленгтон чуть подался вперед, поиграл бахромой на подлокотнике кресла:
— А о какой тогда, по-вашему, операции могла упоминать ваша дочь?
— Я весьма удивлена. Я не знаю, и вообще я не понимаю, почему вы задаете мне эти вопросы.
— Ваш муж работал хирургом?
— Да, правильно.
— Он делал операции? Перефразирую вопрос: мог ли он прервать беременность вашей дочери без вашего ведома?
— Нет. Как я уже сказала, у меня хорошие отношения с обеими моими девочками.
— А ваш пасынок?
— Повторяю, он очень милый и работящий парень. У меня с ним не такие близкие отношения, как с дочерьми, но он все же мой приемный сын: его мать была первой женой моего мужа.
— У него тоже возникла проблема с наркотиками, не так ли?
— Нет, просто в школе он был совсем юным и бестолковым. Его застали, так сказать, с косяком и исключили из школы, но ведь это была всего лишь травка, он никогда не употреблял сильных наркотиков.
— В отличие от жены — при вскрытии в организме обнаружили кокаин и…
— Я ничего не могу вам сказать о своей невестке. То, что случилось, было очень печально и на всех нас произвело тягостное впечатление.
— А ваш муж употребляет наркотики?
Она тяжело вздохнула и покачала головой:
— Об этом мне неизвестно, но мы развелись несколько лет назад, и я не посвящена в то, что он делает сейчас.
— Не поведаете ли вы мне о тех вечеринках, что устраиваются в Мейерлинг-Холле?
Доминика пожала плечами, затем поднялась и прошла к столу. Она открыла серебряный портсигар, достала сигарету:
— Что конкретно вы хотите о них узнать?
— Ну, не могли бы вы описать, что там происходит?
Она закурила сигарету, перенесла на столик возле своего кресла пепельницу из граненого стекла. Ленгтон спросил, не будет ли она против, если он тоже закурит, и она извинилась, что сама ему это не предложила. Она немного расслабилась и даже протянула Ленгтону свою зажигалку. Стряхнула пепел, звякнув золотыми брелоками браслета.