Замок на песке. Колокол

Это было на следующий день после крушения «райли». Бригада ремонтников довольно быстро вытянула автомобиль и отвезла в гараж. В аварии пострадал мотор, вдобавок туда затекла вода, несколько примялась крыша, но, кроме этого, никаких серьезных поломок не обнаружилось. В гараже пообещали, что через какое-то время машина станет как новенькая.
Но сейчас Рейн не думала о машине. Не думала она и об Уильяме Море, хотя накануне вечером, прежде чем заснуть, мысли ее были заняты именно им. Работа над картиной полностью захватила ее. Этим утром Рейн кое-что важное решила относительно портрета, наметила, как надо действовать, и, не откладывая в долгий ящик, начала осуществлять намеченное. На полу в гостиной расстелили простыню, на которую поставили мольберт, кухонный столик и стул. На столике лежали кисти и краски, большой холст был натянут на подрамник. Напротив, возле окна, на фоне одного из своих ковров, сидел Демойт. За окном виднелся краешек сада, несколько деревьев, а вдали над деревьями маячила башня школы. Перед Демойтом стоял стол с разложенными на нем книгами и бумагами. По требованию художницы Демойт просидел тут довольно долго и сейчас был уже несколько утомлен. Тем более что большую часть времени Рейн не писала, а расхаживая туда и сюда, то разглядывала портретируемого, то обращалась с просьбой чуть изменить позу, то уходила, принося различные предметы и раскладывая их на столе.
На Демойте был его любимый потертый вельветовый пиджак и галстук-бабочка. Эта своеобразная капитуляция произошла вчера утром. После завтрака Рейн вдруг заявила: «Не сочтите меня капризницей, мистер Демойт, но – вот костюм, в котором я хочу вас изобразить». И выложила перед ним на стул этот самый наряд. Демойт промолчал, но тут же направился к мисс Хандфорт, чтобы объявить ей, как он относится к такого рода предательству. Ханди ответила так: «И дураку понятно, что я ничего не знала, а если бы и знала, то не выболтала бы, и вы это прекрасно понимаете, этой чернавке». Демойт еще немного покипел, потом мысленно пообещал сделать нагоняй Мору, когда тот в очередной раз явится. После чего все же переоделся в предложенный наряд, в коем тут же почувствовал себя куда лучше и свободней, чем в прежнем.
Неспешно рассматривая сидящий перед ней объект, Рейн слышала голос отца: «Не забывай, что портрет должен иметь глубину, массу, и плюс к этому – декоративные достоинства. Не позволяй себе увлекаться головой или пространством настолько, чтобы забыть, что холст, помимо всего прочего, это еще и плоская поверхность, ограниченная рамой. Твоя задача состоит еще и в том, чтобы покрыть эту поверхность неким узором». Что не давалось Рейн, так это видение этого самого узора. И лишь совсем недавно ей открылось, каким именно он должен быть; а с этим пришло понимание, как надо писать лицо Демойта. Лицо у него болезненно желтоватого цвета и все изрезано морщинами, будто сморщившееся яблоко. Резче всего эти морщины выступают у рта, которому на портрете, скорее всего, будет придано до некоторой степени саркастически-насмешливое выражение, столь характерное для старика. То же самое выражение отзовется более приглушенно в грозно сходящихся у переносицы кустистых бровях, проявится в очертании глаз и в глубоких морщинках, веером расходящихся от уголков. Сыграет свою роль и изборожденный множеством тонких морщин лоб. В этом месте дух иронии должен как бы смениться примирением, а веселость – печалью.
Как часть фона Рейн решила выбрать ковер, узор которого повторит уже найденную тему. В узорчатой поверхности должен содержаться скрытый намек на характер портретируемого, так страстно стремившегося задекорировать все окружающее его пространство. И она выбрала превосходный ширазский ковер, интенсивно золотистый фон которого еще выгодней подчеркнет оттенок, найденный ею для стариковского лица, а паутина морщин еще раз откликнется в переплетении вытканных на ковре цветов. Этот ковер, тот самый, возле которого Мор впервые увидел ее, она уговорила Демойта временно повесить возле окна, а на его место поместить какой-нибудь другой. Старик хоть и помрачнел, но просьбу исполнил.
 
Рейн сознавала все подводные камни своего плана. То, что глубина и пространство могут оказаться жертвами внешней декоративности, ее, конечно же, беспокоило, но далеко не в первую очередь. На такой риск ей и раньше случалось идти. И она уже по опыту знала, как надо действовать: сначала уделить внимание декоративности, после чего забыть о ней и заняться глубиной – и непременно все сложится. А вот найденный декоративный мотив в сочетании с предполагаемым цветовым решением мог оказаться слишком мягким, что грозило ослабить композицию в целом. И чтобы этого не произошло, надо будет уделить особое внимание лепке головы, это самая трудная задача, и кряжистой мощной шее. Предметы на столе и руки тоже должны сыграть свою роль, особенно руки. Относительно этой детали Рейн еще не решила. Трактовка пейзажа за окном готовила свои сюрпризы. Деревья можно бы изобразить несколько стилизованно, но вряд ли это верный путь. Нет, пожалуй, тут нужна иная манера, более аскетичная. От чего она не могла отказаться, так это от желания поместить башню Сен-Бридж, величавую, устремленную в небеса, в верхнем левом углу картины. Само небо должно быть бледным, контрастирующим с ярким светом комнаты и таким образом уравновешивающим все цветовое решение картины, Демойт должен смотреть несколько в сторону, прочь от окна, не прямо в глаза зрителю.
– Пора, мадемуазель, заканчивать, – буркнул Демойт. – При таком свете нельзя писать. – И в который раз нетерпеливо заерзал на стуле. Сидеть ему расхотелось еще тогда, когда он узнал, что сейчас пишут-то вовсе не его, а какой-то там уголок ковра. И он давно ушел бы, но Рейн остановила его замечанием, что «все цвета влияют друг на друга, поэтому и ковер без вашей фигуры станет совсем другим».
– Я знаю, что нельзя, – рассеянно ответила девушка. На ней были черные брючки и просторный красный халат с подвернутыми рукавами. – Света маловато, вы правы. Если бы меня сейчас увидел мой отец, он бы рассердился. Но мне обязательно надо закончить вот этот маленький кусочек.
Она тщательно выписывала каждый завиток на поверхности ковра в правом углу картины. Остальное на холсте было едва намечено мелкими тонкими штришками. Рейн, как и ее отец, не была сторонницей подмалевка. Она привыкла писать сразу красочными мазками, и то, что получалось, могло показаться окончательным вариантом, но почти всегда на этот первый слой через какое-то время наносился новый. Рейн следовала манере Сидни Картера и в том, что сначала писала фон, а уж потом главные предметы; они как будто вырастали из фона и начинали, если это было необходимо по замыслу, властвовать над ним. И еще она всегда помнила другой совет отца: «Попробуй тщательнейшим образом выписать какой-нибудь совсем крохотный фрагментик картины – и многое узнаешь о своем будущем полотне. Выполни эту работу и отложи, чтобы подумать». И Рейн надеялась, что на следующий день сумеет на основе маленького, но вполне завершенного фрагмента ковра продвинуться дальше.
Она отложила кисти. В комнате и в самом деле стало слишком темно.
– Пожалуйста, посидите еще минуточку, – видя, что Демойт готовится встать, попросила Рейн. – Еще немножко, прошу вас.
Он сел.
Рейн подошла к нему и начала рассматривать руки, задумчиво склонившись над столом. Руки. От них многое зависит. На картине они должны стать еще одним выражением силы. Но как же их изобразить?
– Что делать с вашими руками, прямо не знаю, – вздохнула Рейн, потянулась через стол, взяла Демойта за руку и положила ее на какую-то книгу. Нет, не звучит.
– А вот я знаю, что делать с вашими, – отозвался Демойт. Взял ладонь девушки в свою и поднес к губам.
Рейн чуть заметно улыбнулась. Она глядела на Демойта, но уже не изучающим взглядом. В комнате теперь стало совершенно темно, хотя в саду еще теплился свет.
– Из-за меня вы провели утомительный день? – спросила она, не пытаясь высвободить ладонь. Демойт держал ее в своей, тихо поглаживая и то и дело поднося к губам.