Война (СИ)

Человек что все это начал поднял руку и все вокруг остановились. Он сказал.
— Первый шаг сделан, друзья. Зерно гнили посажено.
Он улыбнулся, но улыбка на его лице выглядела неживой, словно он не умеет или разучился улыбаться и делает это только по старой памяти.
Бояре перестали выглядеть безынициативными куклами и заволновались, начав переговариваться и шептаться.
— Как я и обещал, вы получите силу, обещанную вам Энеем. Берите, — жестом указал этот человек на яму червей.
В этот момент меня потянуло назад, в камеру и я не досмотрел представление.
Вот я и вернулся. Чувствовал я себя по-другому. Сложно объяснить. Обновленным? Чистым и грязным одновременно? Свободным? Не знаю. На третьей ступени ощущаешь себя иначе.
В тишине раздались хлопки в ладоши. Я и забыл, что не один здесь. Теперь, когда у меня не кружится голова и нет пелены перед глазами я рассмотрел того кто сидел на стуле перед решеткой что заменяет мне одну из стен.
— Поздравляю, — сказала мне пожилая женщина, с сединой в волосах. Погоны полковника, на рукав пришиты четыре широких полосы. Надо же. Выходит это она тот кудесник четвертой ступени, которым меня стращали. — Ты так молод, мальчик, а уже смог прорваться на третью ступень. Удивительно, — покачала она головой. — И какого это? Потрясающе, да? Наблюдать, как твое средоточие и дух рвутся в клочья, тебя переполняет боль, кажется, что голова взорвется как переспелый арбуз, а сердце остановится, но все проходит и на старом месте расцветает что-то новое, более совершенное и прекрасное, — она улыбнулась, словно вспоминая то, что давно для неё прошло. — Ты правильно сделал, что вошел в состояние медитации, так процесс изменений идет мягче. Умный ход. Я и впредь буду следить за твоим прогрессом.
Договорив, полковник встала со стула, придвинула его к стене, позвала дневального, и ушла не попрощавшись. О моих полетах в виде бестелесного существа она и слова не сказала. И я промолчал. Нужно вначале подумать. Кажется мне, что говорить о таком не следует.
За мной пришли через три дня.
— Это твое, — кинул мне на кровать мешок отец Олег.
Горловина мешка открылась, и я увидел край своего кителя, что у меня забрали, перед тем как посадить сюда. Погоны были другие.
Я криво улыбнулся.
— Меня что, повысили в звании?
— Кудесник третьей ступени должен носить погоны старшего лейтенанта.
Я промолчал, а он спросил.
— Злишься на Церковь?
Вот ведь гнида. Еще спрашивает? Я не смог сдержать гнев и высказал все, что накипело на душе.
— А не должен? Вы посадили меня в эту вонючую камеру! Вы пытали меня своей силой, и вы же оставили меня лежать на полу полумертвого! Если бы я не очнулся и не подлечил себя, умер бы.
Четки в руках отца Олега вспыхнули белым огнем и погасли. Оправдываться он не собирался и сухо высказался.
— Ты свободен. Все обвинения сняты.
Злость и не думала уходить.
— И в чем меня обвиняли?
Инок промолчал, не ответив на этот вопрос. Я вынул из мешка форму и начал молчаливо одеваться.
— Тебе следует знать, что княжеский род Смирновых вычеркнут из бархатной книги навечно, — этим он меня не удивил. О чем-то таком я уже догадывался. Впрочем, я нахмурился, чтобы не смущать своим беззаботным видом отца Олега. — Как и десяток других родов. Они сбежали из страны, распродав имущество, которое можно было продать незаметно и, не привлекая внимания. Все что осталось конфисковано в пользу казны. Тебе не достанется ничего, — на этом моменте он паскудно улыбнулся. Не такого поведения ждешь от Церкви, не такого...
Я снова не сдержался.
— Злорадство — грех, отец Олег. Гореть вам в адском котле.
Он вспылил. Замахнулся на меня четками, вновь вспыхнувшими белым огнем, но не довел руку до конца и не ударил. Лицо раскраснелось, глаза метали молнии, но руку он удержал.
— Я презираю таких как ты, мальчик. Думаешь, я поверю, что ты добился такой силы в своем возрасте без помощи оттуда? Если бы не прямой запрет отца Язона на твое повторное дознание, ты бы заговорил со мной другим тоном, сученыш.
 
Кинув мне под ноги словно подачку, мой военный билет и пару официального вида документов, он развернулся на пятках и ушел, оставив меня один на один с караульным. Тот мялся на месте и отводил от меня взгляд. Дверь в камеру осталась открытой.
Я поднял свои документы и проверил. В военный билет вписали мое новое звание, но должность оставили ту же. Я по-прежнему заместитель командира пятой роты. В гербовой бумаге, смятой пальцами отца Олега и расправленной мной, меня извещали о том, что мое дело находится на рассмотрении в боярской думе. Княжеский род Смирновых отныне предан забвению. В связи с этим я теперь Семен Бесфамильный.
Я перепроверил. И, правда. В военном билете мне сменили фамилию.
— Вы можете идти, старший лейтенант.
Очевидно, караульному было неуютно находиться рядом со мной. Он и так услышал много чего лишнего. Я промолчал и просто прошел мимо рядового, приложившего руку к виску. Поднявшись наверх, я проскочил через еще один пост охраны. Документов от меня не требовали, очевидно, они знали кто я такой, да и не было у них постояльцев кроме меня. Эти солдаты тоже старались меня не злить и смотрели куда угодно, только не на меня.
Я вышел на улицу и поежился. В весенней курточке было холодно. Январь он и в Крыму январь. Утром минус пять градусов. Я оглянулся. Здание, в котором меня содержали, было каким-то каменным домом в три этажа. Наверху жили офицеры, а большой подвал был переделан под помещение гауптвахты. Меня встречали. УАЗ роты с командиром Налбатом за рулем стоял прямо перед крыльцом дома. Я открыл скрипнувшую дверь и залез внутрь. Злость ушла.
Я не знал, что сказать и просто сидел, наслаждаясь теплым воздухом, что дул на меня из печки. Командир сам начал разговор.
— Били?
Я поежился. Вопрос был интересным.
— Нет. Жесткий допрос в первый день, а потом полная неизвестность.
Он промолчал. Завел двигатель, и мы поехали. Молчание затягивалось и я спросил.
— Как дела в роте?
— Сложно. Каждый день предпринимаем попытки атаковать. Много раненых. Удалось сдвинуть фронт глубже, но ценой существенных потерь. Командование не может ждать. Нельзя дать англичанам укрепиться в Крыму еще сильней.
— Свиридов, Стародуб, Купельманн, остальные лейтенанты. Как они?
— Живы. Постоянно вспоминают о тебе. Сам знаешь, нас не пускали к тебе на свидания. Кирюхин «в тайне» готовит праздничный обед.
Я улыбнулся. Все же не забыли меня.
— Солдаты тоже вспоминают о тебе с теплотой. Ты хороший командир, Смирнов.
Я вяло поправил.
— Бесфамильный.
— Слышал, — сурово кивнул Налбат. — Даже в газеты просочилось. Десяток старых, казалось, верных отчизне родов сбежали, бросив родину. Их вычеркнули из бархатной книги. Только думается мне, сбежали они не от войны, как почему-то решило большинство. Мы то с тобой знаем, что произошло у нас в роте и как казалось обычный солдат утер нос отцу Олегу. Только вот сделал он это оригинально. Не видел еще тех, кто может превращаться в зловонную лужу, — командир хмыкнул. — Нехорошие вещи происходят, Семен, и как я не люблю Церковь, стоит отдать им должное, панику они подняли не зря. — Налбат посмотрел на меня. — Ты так и не вспомнил, кто этот солдат? Откуда он тебя знает?
Я покачал головой.
— Нет.
— Жаль. Впрочем, это теперь не наше дело.
— Я удивляюсь, как меня вообще отпустили. Все же Смирновы теперь предатели.
— Ты то в чем виноват? Да и фронту нужны кудесники. Ситуация сложная. Хотя-я-я, — командир задумался. — Думаю, не возьми ты третью ступень, тебя бы еще долго продержали за замком, а так Церкви пришлось отступиться. За тобой ничего нет, иначе бы после первого допроса, ты бы оказался в застенках монастыря.
Я поежился. Зря я, похоже, поднял голос на отца Олега. Теперь придется оглядываться чаще.
— Я раньше не имел дел с монахами. Они все такие? — Спросил я, стараясь отогнать от себя мысли о пытках над моим разумом.