Сказка

1
Радар довольно охотно забралась в корзину, устланную флисом, но там у нее случился приступ кашля, который мне не понравился. Мы с Клаудией подождали, пока кашель ослабеет и в итоге прекратится. Клаудия подолом своего платья вытерла гной с глаз Радар и слюну с боков ее морды, а потом сердито посмотрела на меня.
— ШАРЛИ, НЕ ТЕРЯЙ ВРЕМЕНИ, ЕСЛИ ХОЧЕШЬ СПАСТИ ЕЕ!
Я кивнул. Она заключила меня в объятия, потом отпустила и обняла за плечи.
— БУДЬ ОСТОРОЖЕН! МНЕ БЫЛО БЫ ГРУСТНО УВИДЕТЬ ТЕБЯ БЕЗ НЕЕ, НО ЕЩЕ ГРУСТНЕЕ НЕ УВИДЕТЬ ВОВСЕ! ТЫ ПОМНИШЬ ИНСТРУКЦИИ, КОТОРЫЕ Я ТЕБЕ ДАЛА?
Я показал ей два больших пальца и похлопал себя по заднему карману.
— НЕ ИСПОЛЬЗУЙ ЭТО ОРУЖИЕ В ГОРОДЕ! ДАЖЕ НЕ ПРИКАСАЙСЯ К НЕМУ!
Я кивнул и приложил палец к губам: тссс!
Взъерошив мне рукой волосы, она улыбнулась:
— ДО ВСТРЕЧИ, ЮНЫЙ ПРИНЦ ШАРЛИ!
Я взобрался на трицикл и устроился на сиденье. После моего велосипеда мне казалось, что я сижу на вышке. Мне пришлось как следует налечь на педали, чтобы тронуться с места, но как только трехколесная машина тронулась, крутить педали стало намного легко. Я оглянулся один раз и помахал рукой. Клаудия помахала в ответ и послала мне воздушный поцелуй.
Я ненадолго остановился, когда подъехал к брошенному троллейбусу. Одно из его колес оторвалось и болталось на оси. На ближней ко мне деревянной стенке виднелись глубокие следы когтей и брызги засохшей крови. «Волчата», — подумал я.
Внутрь я заглядывать не стал.
2
Дорога была ровной, и я двигался в хорошем темпе. Я думал, что доберусь до депо, о котором она говорила, задолго до наступления темноты. Небо снова затянулось тучами, что делало еще мрачнее пустынную местность вокруг. Монархи отправились в то неведомое место, куда улетали днем. Я гадал, увижу ли я, как они возвращаются в свое пристанище за городом. Волки в светлое время дня, должно быть, держались подальше от домов и построек за городской стеной, но я не стал бы клясться в этом своей жизнью. Или жизнью Радар.
Через пару часов я проехал мимо первых домов и коттеджей. Чуть дальше, там, где первая улица пересекалась с Королевской дорогой, утрамбованная земля уступила место тротуару из щебня. Я бы, однако, предпочел землю, потому что она оставалась большей частью гладкой, а на тротуаре постоянно попадались выбоины, которые мне приходилось объезжать. Трицикл сохранял устойчивость, пока я мог ехать по прямой, но выписывать петли на нем было сложно. На паре поворотов я чувствовал, как одно из задних колес отрывалось от земли. Я компенсировал это, наклоняясь вперед, как делал при поворотах на своем велосипеде, но был почти уверен, что даже умеренно резкий поворот швырнет мой механизм набок, как бы сильно я ни наклонился. Я мог бы вынести такое падение, но не был уверен, что это сможет Радар.
Дома были пусты, их окна слепо пялились на дорогу. Вороны — не гигантские, но очень большие — расхаживали по запущенным палисадникам, выискивая семена или любую оставшуюся яркую вещь. Были там и цветы, но они выглядели бледными и какими-то неправильными. По стенам заброшенных коттеджей ползли виноградные лозы, похожие на цепкие пальцы. Я миновал странно перекошенное здание из осыпающегося известняка, проглядывающегося сквозь остатки штукатурки. Распашные двери были приоткрыты, отчего вход походил на усмехающийся рот покойника. Перед входом красовалась вывеска, настолько выцветшая, что нарисованное на ней пиво в кружке выглядело как моча. Над кружкой пляшущими багровыми буквами было выведено «БЕРЕГИТЕСЬ». Рядом с этим домом находилось то, что когда-то, вероятно, было магазином; дорогу перед ним усеивали осколки разбитой витрины. Помня о резиновых шинах трицикла, я объехал осколки стороной.
Немного дальше — там по обе стороны дороги почти вплотную теснились здания с узкими проходами между ними, — мы миновали пелену удушливой вони, такой сильной, что это заставило меня поперхнуться и задержать дыхание. Радар вонь тоже не понравилась — она беспокойно заскулила и завозилась сзади, отчего трицикл слегка покачнулся. Я подумывал о том, чтобы остановиться и перекусить, но эта вонь заставила меня передумать. Это была не разлагающаяся плоть, а нечто испортившееся совершенно невероятным и, возможно, зловещим образом.
 
«Заросшее и дикое», — подумал я, и эта строчка навеяла воспоминания о Дженни Шустер. О том, как мы с ней сидим под деревом, прислонясь к стволу в пятнистой лиственной тени — на ней старая потрепанная жилетка, которая была ее визитной карточкой, а на коленях книга в мягкой обложке под названием «Лучшее из Г. Ф. Лавкрафта». Она читала мне стихотворение под названием «Грибы с Юггота», и сейчас я вспомнил его начало: «В квартале возле пристани, во мгле терзаемых кошмарами аллей…» [176] Внезапно до меня дошло, почему это место так пугало меня. Я все еще был за много миль от Лилимара — того, что тот мальчик — беглец назвал заколдованным городом, — но даже здесь все вещи были искажены таким образом, какого я бы не смог понять, если бы не Дженни, которая познакомила меня с Лавкрафтом, когда мы оба были шестиклассниками, слишком юными и впечатлительными для таких ужасов.
Мы с Дженни сдружились благодаря книгам в последний год пьянства моего отца и первый год его трезвости. Она была моим другом, а не подружкой — это ведь совсем другое дело.
— Никак не пойму, почему тебе нравится с ней тусоваться, — сказал однажды Берти. Я думаю, он ревновал, но в то же время был искренне озадачен. — Ты, типа, целуешься с ней? Сосешься? Обмениваешься слюной?
Мы этого не делали, что я ему и сказал. Я сказал, что она не интересует меня в этом смысле. Берти ухмыльнулся:
— А зачем еще она нужна?
Я мог бы сказать ему, но это озадачило бы его еще больше.
У Дженни и правда не было того, что Берти назвал бы «телом, которое хочется изучить поближе». В одиннадцать или двенадцать лет у большинства девочек уже появляются первые выпуклости, но Дженни была плоской, как доска, спереди и сзади. У нее было скуластое лицо, всегда всклокоченные волосы мышиного цвета и походка аиста. Другие девчонки, конечно, смеялись над ней. Но она никогда не собиралась быть чирлидершей, королевой выпускного или звездой школьных спектаклей, а если втайне и мечтала об этом — или об одобрении тех одноклассниц, что наряжались, мазали губы и дочерна подводили глаза, — то никогда этого не показывала. Не уверен, что ее вообще хоть когда-нибудь интересовало чужое мнение. Она не одевалась, как готы — носила джемпер с этой самой жилеткой сверху, а на ее коробке для ланча был портрет Хана Соло [177], — но у нее была готическая душа. Она обожала панк-группу «The Dead Kennedys» [178], цитировала диалоги из «Таксиста» [179] и любила рассказы и стихи Г. Ф. Лавкрафта.
С ней и ГФЛ мы сошлись ближе к концу моего темного периода, когда я все еще делал пакости с Берти Бердом. Однажды на уроке английского языка в шестом классе речь зашла о творчестве Р. Л. Стайна [180]. Я прочитал одну из его книг — она называлась «Можешь ли ты хранить секреты?»— и подумал, что она довольно дурацкая. Я так и сказал, а потом добавил, что хотел бы прочитать не это, а что-нибудь действительно страшное.
Дженни догнала меня после урока.
— Привет, Рид. Так ты боишься непонятных слов?
Я сказал, что это не так. Что если я не понимаю какие-то слова в книге, то ищу их значение в телефоне. Это, казалось, ее позабавило.
— Что ж, прочти вот это, — сказала она и протянула мне потрепанную книгу в мягкой обложке, скрепленную скотчем. — Посмотрим, напугает ли она тебя. Меня чертовски напугала.