Потерянные ноты (СИ)

Когда Хейли Милтон впервые видит рядового Райта, она думает, что его убьют в первом же бою. Слишком уж парень любит привлекать к себе всеобщее внимание. Расхаживает, гордо вскинув подбородок, расправив плечи. Птенец еще не оперившийся, необстрелянный. Рвется в бой, когда другие даже головы поднять боятся. В окоп не загонишь даже минометом.
Он так похож на ее коллегу, недавно погибшего близкого друга — Криса. Те же горящие глаза, та же ухмылка, те же ямочки на щеках, та же манера строить речь и биться до последнего. Да, она хорошо помнит его старшего брата, их дружбу с Джаредом. Теперь это кажется комичным.
Брок попадает в госпиталь после серьезного ранения в плечо, чуть руки не лишается. Врачи не верят, что он выкарабкается, а Хейли носится с ним, как с родным. Ее рвение поддерживает только один, тогда еще капитан, Чейз. Он чувствует себя обязанным оберегать младшего брата своего друга и человека, спавшего жизнь его сыну. Если б мог, он бы документально прикрепил ее сиделкой к рядовому Райту, который после этого боя получил свое первое повышение.
Они подружились как-то сразу. Очень легко. Улыбчивый и простой в общении паренек с окраин Нью-Йорка умел расположить к себе начальство, медсестер и простых солдат. Она пускала его в кладовку, прочесть полученные письма в одиночестве. Забирала его почту, когда он был на вылазках. Они стали чуть ли не самой обсуждаемой парой части — бравый зеленоглазый сержант и вдовствующая рыжеволосая медсестра с веснушками на носу. Всем было как-то все равно, что кроме дружбы и общих потерь их ничего не связывало. Каждый скорбел по своей любви.
Уже сержантом Райт возвращается в госпиталь под крыло заботливой вдовы, чьей фамилии не знал до сих пор. Хейли по привычке отдает ему полученное письмо, как только Брок открывает глаза. Тогда она узнает его самый страшный секрет. Понимает, что перед ней не машина для крушения фашистов, а живой человек, которому может быть больно, как бы он не храбрился. Она навсегда запомнит отчаянный… не крик даже — вой. А потом недельное молчание, ложно принятое за смирение. Брок больше не дырявил стены. Он дырявил фашистские головы с истеричными смешками и ухмылкой от уха до уха. В те тяжелые недели она всерьез беспокоилась за сохранность его рассудка.
Прочтенное тайком чужое письмо заставляет сердце болезненно сжаться. Она знала этих парней. Давно. Еще до войны. Муж ведь часто рассказывал о том, что вместе с ним учились двое «таких» ребят. И как она сразу не поняла? Не уловила связи. Наверное, потому что не знала имен. После признания, которое очень тяжело далось раздавленному горем сержанту, она полностью убеждается в том, что эти двое — герои рассказов ее покойного мужа. Она чувствует ответственность за них. Словно бы должна исправить ошибки Джареда, чтобы память о его проступках не омрачила память о его подвигах.
Когда Хейли Милтон впервые видит Себастиана Грина в бою, она думает, что он ей кажется. Не может быть здесь, среди всего этого кошмара такого, как он — слишком… человека. Она бинтует раненого бойца, заталкивает чужие вывалившиеся кишки обратно. Кругом немцы. Кровь. Взрывы. Крики. Брок ведет в атаку своих ребят, а снайпер пристраивается за взорванной машиной, замирает. Ветер раздувает не по уставу длинные волосы, приклад плотно прижат к плечу, сосредоточенный вид. Тонкие длинные пальцы спокойно лежат на крючке, ни один мускул не дрогнул. Он снимает немцев одного за другим, даже не шелохнувшись.
Выстрелы стихают, парень поднимается. Брок подходит к нему. И в дыму не видно, если не знать, куда смотреть, но Хейли замечает, как сержант сжимает дрожащие пальцы, приглаживает растрепанные волосы. Она считает, что так выглядит любовь. А на следующий день они снова рвутся в бой с горящими глазами. Бьются бок о бок, прикрывая друг друга, не выпуская из виду ни на секунду.
Хейли каждый раз обмирает, когда они уходят на задание без нее. Без медицинской поддержки в принципе. Единственно, чего она боится так это того, что когда-нибудь дверь санчасти не распахнется от удара ноги Брока, и они не ввалятся внутрь грязные, уставшие, но с победными улыбками, букетом завядших полевых цветов и плиткой трофейного шоколада. Она боится, что будет день, когда дверь откроется медленно, и, выглянув, она не увидит за ней одного из них, а второй будет не в состоянии продолжать жить один. И все же больше всего она боится, что дверь вообще никогда не откроется.Но они работают как слаженный, идеально подогнанный механизм. Почти без ошибок. Аккуратно. Четко. Как идеально подобранные ноты в красивой слитной мелодии.
 
Теперь, на другом конце земли, провожая взглядом скрывающийся в облаках кукурузник, она может поклясться, что глаза молодого сержанта больше не горят. Будто свет надежды погас. Брок не верит в лучшее. Он не верит в их совместное возвращение. Он больше вообще ни во что не верит. Он видит, как палят по самолету японские зенитки, и крепче сжимает жетон на груди. Когда стальная птица скрывается за облаками, огонь в груди сержанта затухает.
Японские танки валят деревья. Рвутся снаряды. Люди кричат. Капитан уводит всех в джунгли. А парень уже не здесь. Он на борту самолета, вместе со своим умирающим лучший другом. Хейли сжимает его плечо. Кричит, что надо уходить. Сержант-майор будто только проснулся. Оглядывается по сторонам растерянно. Солдаты бегут, прижимая к себе оружие. Хейли хватает его за руку, тянет вслед за остальными. Они бегут без оглядки.
А куда бежать-то? Они на острове, оккупированном императорскими войсками страны восходящего солнца. Им некуда бежать. И подкрепления ждать неоткуда. Брок останавливается. Встряхивается, прогоняя оцепенение. У него все еще есть работа. И сейчас она заключается в том, чтобы вернуть контроль над лагерем, собрать все силы и начать наступление в сторону столицы Филиппин.
— Стоять! Прекратить бегство! — орет Райт, — Стоять!
Солдаты вмиг столбенеют. Замирают в движении. Подтягиваются ближе к командиру, только что в рот не заглядывают. Он приказывает им собраться, пересчитать боеприпасы и пойти в атаку. Они должны оборонять свои позиции, тем более, численное превосходство на их стороне. Они обязаны показать «япошкам», что с американской армией шутки плохи.
— Ты не можешь приказывать моим людям! Надо уходить! Их танк нас в землю вомнет и не запнется, — рычит капитан.
— Куда уходить, кэп? Там, на берегу, куда вы так рветесь — японцы в укреплениях сидят. Мы будем как на ладони. В лагере — японцы. Здесь кругом разъяренные японцы, у которых приказ — уничтожить нас любой ценой. Им плевать на свои жизни. Нам некуда бежать, капитан. Мы должны принять бой. Мы же американцы, да? Мы никогда не сдаемся без боя!
Бойцы вокруг согласно гудят, вскидывая вверх оружие. Хейли в сотый раз убеждается, что Брок мастерски умеет поднимать боевой дух. Ему надо в капитаны. Правда тогда он слишком многое на себя возьмет и не выдержит, сломается. Ответственность его убьет, а чувство вины сожрет изнутри. Сержант-майор Райт отдает приказ, и все, включая ее саму, безоговорочно подчиняются. Даже бровью не смеют оспорить его слова. Они верят ему, ведутся на внутренний огонь. Только ей одной известно, что Брок больше не горит. Ему некого здесь защищать, он просто делает то, что должен, чтобы не сойти с ума.
Они идут стройной линией с дистанцией в четыре метра между звеньями. Раненых укрыли ветками и оставили с ними одного часового. Хейли же решила, что если в бою кому-то понадобится помощь, она должна быть рядом. Поэтому вместо винтовки прижимает к себе потрепанную медицинскую сумку, шагая по правую руку от Брока, слева место занято другим человеком. Не ей его заменять.
Оставшиеся в лагере солдаты отстреливаются короткими очередями. Танк дырявит стены здания. Оно складывается, будто картонный дом. Брок отправляет Росса с горсткой людей в обход, чтобы те зашли сзади, застали врага врасплох. А он сам с остальными рвется вперед, отвлекать огонь на себя. Хейли семенит за ним. Он разве что за руку ее не тащит. Танк отвлекается от рухнувшего здания.