Ее темные крылья (ЛП)

— Это вода.
— Нет. Бегущая вода, — он кивает на рукомойник.
— Я не пью это. Не нравится вкус.
Он прищуривается, глядя на меня.
Тревога, мягкая, но настойчивая поднимается звоном в моем разуме. Он не улыбается.
— Это проблема? — спрашиваю я.
— Извиняюсь.
Я не успеваю узнать, за что, он бросается на меня. Стакан падает на пол, разбиваясь, его рука обвивает меня, ловит, а другая движется к моему лицу. Я открываю рот для крика, он толкает что-то внутрь, что-то горькое и гадкое. Он зажимает ладонью мои губы и челюсть, заставляя их закрыться.
— Глотай, — приказывает он.
Я качаю головой изо всех сил.
— Я не могу отпустить тебя, пока ты это не сделаешь.
Я пробую снова вырваться, но он неподвижен. Я будто бьюсь с деревом или горой.
Почему я не просыпаюсь?
— Просто глотай, — говорит он. Звучит как мольба.
Я глотаю, горло дергается у его большого пальца.
Он отпускает меня, и я отшатываюсь, хмуро глядя на него.
— Хорошая девочка. Теперь спи, — он дует мне в лицо, и мир пропадает.
8
УВЯДШИЙ
Я сажусь, охая, и тут же начинаю давиться, когда что-то влажное и растительное ударяет меня по горлу.
Я склоняюсь, сильно кашляя, пытаясь вытолкать это из трахеи, бью себя по спине, в глазах — звезды. Я решаю, что я в беде, но это вылетает в комнату, оставляя медный вкус крови во рту и слезы, текущие по лицу, сладкий воздух наполняет мои легкие.
Я падаю на кровать, тяжело дыша. Конечности тяжелые и болят, левая рука и плечо раздражены под рукавом, словно обгорели на солнце.
Ох…
Заставляя себя сесть на краю кровати, я опускаю застежку плаща Мерри, кривясь, когда ткань задевает мою руку. А потом я охаю.
Выглядит так, словно на моей коже нарисовали корни дерева красной ручкой. Метки покрывают плечо, как вены, как водоросли, спускаются по руке. Когда я осторожно прижимаю к ним кончик пальца, боль резкая, и приходится выругаться.
Я оставляю плащ на кровати и открываю шкаф, заглядываю в зеркало внутри, раскрываю рот в шоке. Те же метки тянутся по моей спине, пропадая под пижамой. Я поднимаю ее, метки заканчиваются в дюйме над бедром.
Молния.
Гермес… Я склоняюсь и поднимаю ком, который он пытался заставить меня проглотить.
Во сне я прилепила его к нёбу рта языком, сделала вид, что проглотила его. Я сделала это рефлекторно, не хотела быть отравленной.
Я не думала, что ком останется у меня во рту, когда я проснусь. Сны не так работают — из них вещи не приходят в реальность. Сны нереальны.
Ком, плотный в моей ладони, не согласен.
Я прислоняюсь к трюмо и сползаю на пол. Что это такое?
Мой мозг кажется слишком большим для головы, бьется в череп, словно хочет сбежать, бросить мое тело и опасности в нем. Вдруг я раскаляюсь, как печь, пот стекает по спине и под руками. Он жалит шрамы молнии, которые покалывают, словно электричество еще бежит по ним. Меня мутит, трудно дышать.
«Это паническая атака», — говорю я себе, хотя от названия не легче. Что делать при панической атаке? Какому богу молиться?
 
Забудьте это. Зная мою удачу, они появятся.
Это был не сон. Это не мог быть сон. Гермес, настоящий Гермес, бог хитрости и воров, стоял тут, в моей спальне. Он смотрел на мои лифчики. У него была серебряная кожа и ямочки, и он заставил меня пообещать, что я забуду, что видела его, видела хоть что-то.
А потом он попытался отравить меня.
Я смотрю на ком зеленых листьев, осторожно нюхаю, сжимаюсь от металлической горечи в запахе. Что это? Как это?
Я опускаю голову на колени, все тело дрожит.
«Соберись», — приказываю я. Я в безопасности, дома. Я еще жива. Я проснулась — я щипаю себя за голень, чтобы проверить, если это вообще работает. И Гермес явно верил, что я проглотила яд, или что это было, иначе он не ушел бы. В теории я в порядке. По крайней мере, пока. Я считаю пульс, пока сердце не замедляется, пока туман в голове не пропадает. Я ощущаю себя пустой, словно внутренности выскребли. Мне нужен кофе.
Я встаю, ноги дрожат. Я хочу пойти на кухню за кофеином, найти пакетик чая, но охаю, когда открываю дверь спальни и обнаруживаю Мерри с чашкой кофе в руке, другая поднята для стука. Она в хорошем черном платье, ее волосы в подходящем черном шарфе.
«Экфора», — вспоминаю я, в голове вспыхивает Бри на пляже. Я скрываю раненую руку за дверью.
— Что за… — ее рот раскрывается при виде меня: джинсы прилипли к ногам, волосы высохли соломой. — Кори? Ты была в саду? Вся мокрая, — она смотрит поверх моего плеча на кровать. — Это мой плащ? — она нюхает воздух. — Ты выпрямляла волосы? Или жгла свечи? Пахнет горелым.
— Я должна была… ходила… видела… да, — у предложений нет конца, и я замолкаю, надеясь, что «да» ответит на все ее вопросы.
— Стакан тоже ты уронила? Кухня была в стекле.
Мое дыхание вздрагивает, но я умудряюсь кивнуть.
— Прости. Я уберу.
— Я это сделала. Я не могла его так бросить.
— Прости. Мне жаль.
Мерри окидывает меня взглядом, ее лицо проницательное.
— Лучше прими душ, согрейся, переоденься в сухое, а эту одежду оставь в корзине для стирки, — говорит она. — И простыни, видимо, тоже. Прислони матрац к батарее. И повесь мой плащ.
Я киваю, но остаюсь на месте.
Она приподнимает брови, протягивает кофе, и я тянусь за ним правой рукой. Я вижу, что она не дает себе спросить, что происходит. Я знаю, что мне многое позволяют из-за Бри, но терпение Мерри на исходе, и я не виню ее.
— Спасибо, — тихо говорю я. — Правда, прости, Мерри.
— Хорошо, — она улыбается, намекая, что это не конец, и идет к лестнице.
Я беру кофе с собой в ванную, чтобы вылить его после одного глотка, когда я снова начинаю дрожать, решая, что кофеин сейчас — плохая идея. Я пытаюсь отгонять панику, думая о каждой задаче: шампунь, ополоснуть, Гермес был в твоей спальне, кондиционер, ты видела Бри, вспенить, ополоснуть, ты видела Аида, ополоснуть, ополоснуть. Вода жалит шрамы от молнии, посылая по мне волны жара.
Я все еще дрожу, когда выхожу.
В спальне Мерри поменяла постельное белье и унесла матрац, и я ощущаю вину, когда забираюсь на кровать, все еще в полотенце, и сжимаюсь в комок на правом боку. Она оставила мой телефон заряжаться на краю подушки, и я тянусь к нему, но передумываю. Я слышу, что папа вернулся из маяка, слушаю его шаги на лестнице. Он замирает, когда Мерри спрашивает его, куда он идёт.
— За Кори.
— Оставь ее, Крейг.
— Она будет жалеть всю жизнь, если не попрощается.
— Крейг, — акцент Мерри усиливается в предупреждении, и следующая ступенька не скрипит под его весом. Их голоса уходят на кухню. Говорят обо мне. Я могу спуститься и прижать ухо к полу, послушать, но не хочу знать.
Через час, когда моя дрожь стала периодическими спазмами, и почти весь ужас угас в терпимый страх, Мерри поднимается и стучит в дверь.
— Кори, мы идем. Не знаю, когда вернемся, но я взяла телефон, оставлю его на вибрации в кармане. Если что-то нужно, звони, — она делает паузу. — Ладно, милая. Увидимся позже.