Владимир Высоцкий
Часть 58 из 78 Информация о книге
Забыли
Икона висит у них в левом углу —Наверно, они молокане, —Лежит мешковина у них на полу,Затоптанная каблуками.Кровати да стол — вот и весь их уют, —И две — в прошлом винные — бочки, —Я словно попал в инвалидный приют —Прохожий в крахмальной сорочке.Мне дали вино — и откуда оно! —На рубль — два здоровых кувшина, —А дед — инвалид без зубов и без ног —Глядел мне просительно в спину.«Желаю удачи!» — сказал я ему.«Какая там на хрен удача!»Мы выпили с ним, посидели в дыму, —И начал он сразу, и начал!..«А что, — говорит, — мне дала эта властьЗа зубы мои и за ноги!А дел — до черта, — напиваешься всласть —И роешь культями дороги.Эх, были бы ноги — я б больше успел,Обил бы я больше порогов!Да толку, я думаю, — дед просипел, —Да толку б и было немного».«Что надобно, дед?» — я спросил старика.«А надобно самую малость:Чтоб — бог с ним, с ЦК, — но хотя бы ЧКСудьбою интересовалась…»* * *
Запретили все цари всем царевичамСтрого-настрого ходитьпо Гуревичам,К Рабиновичам не сметь, тоже — к Шифманам, —Правда. Шифманы нужны лишь для рифмы нам.В основном же речь идет за Гуревичей —Царский род ну так и прет к ихней девичьей:Там три дочки, три сестры, три красавицы —За царевичей цари опасаются.И Гуревичи всю жизнь озабочены —Хоть живьем в гроба ложись из-за доченек!Не устали бы про них песню петь бы мы.Но назвали всех троих дочек ведьмами.И сожгли всех трех — цари — их умеючи, —И рыдали до зари все царевичи,Не успел растаять дым от костров еще,А царевичи пошли к Рабиновичам.Там три дочки, три сестры, три красавицы —И опять, опять цари опасаются.Ну а Шифманы смекнули — и ЖмеринкуВмиг покинули, — махнули в Америку.* * *
Маринка, слушай, милая Маринка,Кровиночка моя и половинка, —Ведь если разорвать, то — рубь за сто —Вторая будет совершать не то!Маринка, слушай, милая Маринка,Прекрасная, как детская картинка!Ну кто сейчас ответит — что есть то?Ты, только ты, ты можешь — и никто!Маринка, слушай, милая Маринка,Далекая, как в сказке Метерлинка,Ты — птица моя синяя вдали, —Вот только жаль — ее в раю нашли!Маринка, слушай, милая Маринка,Загадочная, как жилище инка,Идем со мной! Куда-нибудь, идем, —Мне все равно куда, но мы найдем!Поэт — и слово долго не стареет —Сказал: «Россия, Лета, Лорелея», —Россия — ты, и Лета, где мечты.Но Лорелея — нет. Ты — это ты!* * *
Я все чаще думаю о судьях, —Я такого не предполагал:Если обниму ее при людях —Будет политический скандал!Будет тон в печати комедийный,Я представлен буду чудаком, —Начал целоваться с беспартийной,А теперь целуюсь — с вожаком!Трубачи, валяйте — дуйте в трубы!Я еще не сломлен и не сник:Я в ее лице целую в губы —Общество «Франс-Юньон Совьетик»!Енгибарову — от зрителей
Шут был вор: он воровал минуты —Грустные минуты, тут и там, —Грим, парик, другие атрибутыЭтот шут дарил другим шутам.В светлом цирке между номерамиНезаметно, тихо, налегкеПоявлялся клоун между намиВ иногда дурацком колпаке.Зритель наш шутами избалован —Жаждет смеха он, тряхнув мошной,И кричит: «Да разве это клоун!Если клоун — должен быть смешной!»Вот и мы… Пока мы вслух ворчали:«Вышел на арену — так смеши!» —Он у нас тем временем печалиВынимал тихонько из души.Мы опять в сомненье — век двадцатый:Цирку нас, конечно, мировой, —Клоун, правда, слишком мрачноватый —Невеселый клоун, не живой.Ну а он, как будто в воду канув,Вдруг при свете, нагло, в две рукиКрал тоску из внутренних кармановНаших душ, одетых в пиджаки.Мы потом смеялись обалдело.Хлопали, ладони раздробя.Он смешного ничего не делал. —Горе наше брал он на себя.Только — балагуря, тараторя —Все грустнее становился мим:Потому что груз чужого горяПо привычке он считал своим.Тяжелы печали, ощутимы —Шут сгибался в световом кольце, —Делались всё горше пантомимы,И морщины — глубже на лице.Но тревоги наши и невзгодыОн горстями выгребал из нас —Будто обезболивал нам роды, —А себе — защиты не припас.Мы теперь без боли хохотали.Весело по нашим временам:Ах, как нас приятно обокрали —Взяли то, что так мешало нам!Время! И, разбив себе колени.Уходил он, думая свое.Рыжий воцарился на арене,Да и за пределами ее.Злое наше вынес добрый генийЗа кулисы — вот нам и смешно.Вдруг — весь рой украденных мгновенийВ нем сосредоточился в одно.В сотнях тысяч ламп погасли свечи.Барабана дробь — и тишина…Слишком много он взвалил на плечиНашего — и сломана спина.Зрители — и люди между ними—Думали: вот пьяница упал…Шут в своей последней пантомимеЗаигрался — и переиграл.Он застыл — не где-то, не за морем —Возле нас, как бы прилег, устав, —Первый клоун захлебнулся горем.Просто сил своих не рассчитав.Я шагал вперед неутомимо.Но успев склониться перед ним.Этот трюк — уже не пантомима:Смерть была — царица пантомим!Этот вор, с коленей срезав путы,По ночам не угонял коней.Умер шут. Он воровал минуты —Грустные минуты у людей.Многие из нас бахвальства радиНе давались: проживем и так!Шут тогда подкрадывался сзадиТихо и бесшумно — на руках…Сгинул, канул он — как ветер сдунул!Или это шутка чудака?..Только я колпак ему — придумал, —Этот клоун был без колпака.