Антитело (СИ)

Из ванной он собрался идти на кухню, нужно было ещё поработать, а шуршать в комнате не хотелось. В открытую дверь он увидел спящего лицом к стене Дана. Одетого в футболку со смайликами.
После больничных ночёвок Рытов спал как подстреленный. Утром он с удивлением выслушал от Дана, что тот ночью ходил в туалет, а Рытов не проснулся. Дан явно радовался такому акту самостоятельности, был в хорошем настроении, с аппетитом съел несолёный пустой омлет, и, глядя на такого позитивного Комерзана, Рытов засомневался – а не напридумывал ли он себе вчера?
Дан то ли сам не жаждал общения, то ли боялся быть в тягость – бОльшую часть дня он провалялся на кровати, слушая радио на телефоне. Наверное, это всё равно, что жить с кошкой. Каждый сам по себе, только корми. Рытов изучил пароварку и заложил в её чрево сырые котлеты, купленные в мясной лавке с народным названием «у армян». Пашкины суп и гречка пошли на ура. Рытову пришлось заниматься рутиной: стирки накопилось на две машинки, на уборку он вызывал подсуропленную Розой девушку-помощницу за скромный гонорар. Звонил матери, выгружал отчёты доходности проектов для генерального – и всё это время они с Даном практически не общались. Но к вечеру молчаливый гость вдруг спросил в лоб:
– Олег, а у тебя есть девушка?
Рытов жахнул по включателю на чайнике и переплёл руки на груди. А это ещё что за вопросы такие?
– Нет, Дан. У меня нет девушки, – он попытался задавить раздражение в голосе. – А у тебя?
Это «а у тебя» прозвучало словно издёвка. Словно он всё про Дана знал и этот вопрос призван поставить его в неловкое положение. Дан включил своё классическое лицо истукана. Отлично! Сначала катается перед ним по кровати, потом весь день молчит, а теперь дурака из него делает!
– Нету, – ответил он без выражения.
Рытов насыпал чай в чайник, залил кипятком. Его так и подмывало съязвить что-нибудь насчёт «ветреных юристов», но были рамки, за которые он никогда бы не вышел. А вот чувствовать себя идиотом он не привык.
– Думаю, что мы с тобой не из тех, кто встречается с девушками. Разве я не прав? – он разлил чай по чашкам: себе полную, Дану половинку. – Аккуратно, горячее.
Дан опасливо отодвинул руки от чашки, поднял глаза туда, где стоял Рытов.
– У меня тётка в Тюмени. На следующей неделе она едет в Тирасполь. Другой такой возможности уехать у меня не будет.
Мир будто застыл на долю секунды. Рытов осел на стул совершенно ошарашенный. Такого перехода он никак не ожидал. Мелькнула мысль, что Дан его разыгрывает.
– Э-э… Какая тётка? Зачем – «уехать»?
Дан дотронулся пальцем до чашки, нащупал ручку и осторожно отпил.
– Родная тётка. Сегодня мама звонила, пока ты выходил. У тебя я вечно торчать не могу, а один не доберусь.
Рытов похолодел. Перспектива отъезда Дана показалась какой-то катастрофой. После всех мучений, всех усилий?
– Насовсем?
– Как получится.
Дан отпил ещё чаю, будто речь шла о чём-то маловажном. А Рытову захотелось жахнуть кулаком по столу, чтоб тот подпрыгнул. Чтоб перестал нести всякую хрень! Я запрещаю!
Он заговорил громче, чем ожидал. Возмущённо, обвиняюще.
– А лечение? Тебе надо наблюдаться! Как это – «уехать»? Да тебя только выписали!
Дан отодвинул чашку. О, эту каменную морду Рытов хорошо изучил! Упрямый, упёртый баран!
– А мама в курсе, что тебе прописан постельный режим? Как ты собираешься туда ехать? Самолёт тебе противопоказан!
– В поезде, в купе. А в Одессе нас встретят на машине.
– Ах в Одессе?! – Рытов вскочил со стула, заметался по кухне. – А чего не сразу на Донбасс? Или в Сирию можно заехать!
Дан водил головой, пытаясь засечь его местоположение.
– Олег, – позвал он спокойно. – Сядь, пожалуйста.
Рытов сделал глубокий вдох и поплёлся к столу. Этот мальчик всегда был для него опасен. С самого начала. Он непредсказуем, скрытен, и мозги у него набекрень!
– Послушай меня, – говорил Дан, словно уговаривал ребёнка. – У меня очень серьёзная проблема со здоровьем, и её надо решать. Не тебе, не компании, а мне и моей семье. К счастью, я могу уехать домой, к близким мне людям, которые помогут и позаботятся. Понимаешь?
 
Рытов почувствовал, как перехватило дыхание и в глазах защипало. Он отвернулся, будто боялся, что Дан заметит. «К близким мне людям». А что делать, если Дан стал ему таким близким, что теперь оторвать можно только с кожей?
Рытов молчал. Он не хотел ничего понимать. Он хотел, чтобы Дан остался здесь.
– Когда ты хочешь ехать?
Его голос прозвучал так трагично, что могло бы быть смешно. Только не ему и не сейчас.
– В следующую пятницу, отправление в двадцать один с копейками.
– А если тебе хуже станет до пятницы? – с надеждой спросил Рытов.
Дан не ответил. Он допил чай и отставил чашку. Рытов смотрел на неё и думал, что только что выпили и отставили его самого.
Получалось, что слепота Дана сейчас была Рытову на руку. Он не мог держать лицо. Пока готовил завтрак, пока выдавал лекарства, он смотрел на Комерзана побитым псом. Самому было противно.
Ночью Рытов подуспокоился и посмотрел на ситуацию логически. Самый очевидный вывод: Дану дискомфортно жить с чужим человеком, в чужой квартире. Здесь Рытов снова заводился, оскорбившись на своё же определение «чужой». Настолько дискомфортно, что готов трястись сутками на поезде, отрезанным от врачей? Он крутился с боку на бок, слушая ровное дыхание Дана – нажрался своих таблеток и дрыхнет, всё ему нипочём. К рассвету Рытов вдруг вспомнил Никитоса. Как он там говорил? «Желанные не хотят меня, а остальных не хочу я сам». Ну вот, доказано эмпирически. Они шли с разных сторон, но встретились в одной точке. Рытов считал, что любовь – это набор эмоциональных реакций, который прославляется людьми в силу особенностей человеческого интеллекта. Людям нужны абстрактные концепции, поиск истины, размышления о непознаваемом. Никитос же признавал существование любви, но считал подавляющее большинство людей на неё не способными, что делает её разрушительным, трагичным явлением, приносящим разочарование и страдания тому, кому она доступна. Скорей всего, Никитос подумал тогда, что Рытов как раз относится к этому большинству. До недавнего времени он и сам так думал.
Дан, похоже, уже восстановил своё буддистское мировоззрение. Он говорил нейтральным тоном, благодарил за любую мелочь, обсуждал свои проекты. Он явно сдавал вахту, подчищал концы, закрывал вопросы. Свои дела он решал сам, прося Рытова только набрать того или иного абонента из телефонной книги. Касательно работы временно договорились на «отпуск за свой счёт». Рытов постоянно крутился рядом с Даном, пялясь на него будто впрок. Вся эта эвакуационная деятельность вгоняла его в беспросветное уныние. Его словно бросали, как старика в богадельне. Где тот Рытов, который был с жизнью на «ты»? Где его осознанность и философия лёгкости? Как он провалился в эти дебри метаний, сомнений, необоримых желаний? Откуда в его ясный разум просочилось это дремучее, иррациональное?
Рытов смотрел на кипящие макароны и думал, что, кажется, забыл посолить. В комнате у Дана снова зазвонил телефон. Рытов выглянул в коридор и прислушался. Каждый входящий казался ему угрозой – что ещё они там решат со своей семейкой? Чужой язык полился песней, и Рытов досадливо чертыхнулся. Дан говорил что-то быстро, с азартом, иногда смеялся. Он отрывался отсюда, от Рытова, от Москвы. Он стремился туда. Рытов съехал по стене, уселся на пол. «Это надо пережить», – подумал он. «Через год я о нём и не вспомню», – подумал он. «Я просто слишком сильно во всё это влез», – подумал он.
– Олег, ты на кухне?
Он поднял глаза. Дан стоял в проёме двери, повернув голову в сторону кухни.
– Я здесь, – Рытов встал с пола и подошёл к Дану. Спросил устало: – Всё нормально?
Дан чуть отступил назад, держась за косяк двери. Он был так воодушевлён чем-то, что даже не удивился, что хозяин валялся на полу в коридоре.