На день погребения моего (ЛП)
— На собратья по небо! — поприветствовал их Рэндольф на русском как можно более непринужденно.
— Куда вы направляетесь? — раскатисто крикнул русский капитан в огромный рупор из китайского серебра.
— На Юг, как видите.
— Зона аварийного бедствия, власти только что объявили, — Пажитнов провел рукой, указывая на широкий сектор замерзшей земли внизу. — У вас может возникнуть желание сменить курс.
— Власти? — с интересом переспросил Линдси, словно услышал имя близкого друга.
— МЛОН, — пожал плечами русский капитан. — Мы не обращаем на них внимания, а вы можете.
— Что это за авария, — поинтересовался Рэндольф, — что они сказали?
Лица московитских воздухоплавателей исказила судорога зловещего веселья.
— В том регионе России, где я вырос, — в конце концов смог снова говорить капитан Пажитнов, — у всех животных, независимо от того, насколько они большие или опасные, есть имена — у медведей, волков, сибирских тигров... У всех, кроме одного. Единственное существо, которого боятся все остальные животные, включая человека, потому что, если он их найдет, он их съест, и не обязательно убив перед этим. Это существо ценит боль. Боль — это как... соль. Специи. Для этого существа у нас нет имени. Никакого. Вы понимаете?
...... — Матерь божья, — прошептал Линдси шефу, — а мы просто спросили.
......... — Спасибо, — ответил Рэндольф. — Мы продолжим наш путь с особой осторожностью. Можем ли мы помочь вам решить какие-либо проблемы пополнения запасов? Что-то, что начало у вас заканчиваться?
— Уважаю вашу святую простоту, — улыбнулся оппонент, не в первый раз, поскольку это была ритуальная пикировка.
«Большая игра» начала отплывать, ее капитан и старшие офицеры оставались на мостике и продолжали совещаться, посматривая на «Беспокойство». Когда судна были почти вне пределов слышимости, капитан Пажитнов помахал им рукой и крикнул: «Бон вояж!», его голос звучал жалобно и смешно в необъятности арктического неба.
— Что это было? Если они пытались нас отпугнуть...
— Никаких упоминаний об экспедиции Форманса, заметь.
— Это было что-то другое, — сказал Майлз Бланделл, единственный член экипажа, который, кажется, принял это предостережение близко к сердцу и вернулся, когда другие мальчики занялись своими привычными делами, к приготовлению полдника, а Пугнакс снова уткнулся в роман-фельетон г-на Эжена Сю, который, как оказалось, он читал по-французски в оригинале.
Они продолжали следовать в Зону аварийного бедствия, настороженно прислушиваясь к прибору Теслы и внимательно изучая бесцветную пустыню внизу. Несколько часов, когда минуло время ужина, их загадочный соперник «Большая Игра» соблюдал дистанцию, но неотступно следовал за ними у скулы правого борта, красный, как проклятый рубин, являющий собой третий глаз во лбу какого-то идола непостижимости.
Не успев перехватить пароход Экспедиции «Исафйорд», мальчики снова повернули на север, продолжая преследование, но всё время упуская судно, то из-за встречного ветра, то из-за ошибочного отчета по беспроводной связи или задержки в порту из-за опоздания какого-то члена экипажа, который оказался не более чем призраком, «лишним человеком» арктического мифа. Знакомая история. Но их не менее тревожил временами дополнительный член экипажа «Беспокойства», хотя его никогда не называли на утренней перекличке. Иногда один из мальчиков вдруг понимал, слишком поздно, конечно же, что лицо, с которым он общается, никоим образом не является настоящим лицом, и даже не принадлежит человеку, которого он мог бы узнать.
В один прекрасный день 'Беспокойство' прибыло в маленький городок, что улицы и переулки, казалось, были заполнены восковыми фигурами - так тихо и внимательно они смотрели на огромное воздушное судно, медленно проплывающее над ними.
Рэндольф Сент-Космо решил приземлиться.
— Это северные люди, помните об этом, — посоветовал он. — Они не собираются ошибочно принять нас за богов или что-то в таком роде, это не как те субчики в Ост-Индии тогда.
— Разве это был не рай! — воскликнул Дерби Сосунок.
После того, как судно приземлилось и пришвартовалось, мальчики вышли на землю, пошатываясь в жажде потратить свою зарплату хоть на что-нибудь
— Это бирюза?
— Мы называем это Голубой слоновой костью. Сохранившиеся кости настоящего доисторического мамонта, а не подкрашенный целлулоид, который продают там дальше на юге.
— А вот это...
— Это миниатюрная копия инукшука, который на самом деле стоит на линии горного хребта далеко во внутренней полости Земли, камни условно повторяют форму человеческой фигуры, не для того, чтобы испугать путника, а для того, чтобы указать ему путь в края, где межевых знаков слишком мало или слишком много, чтобы не сбиться с дороги.
— Звучит, как описание моего обычного дня.
— Возможно, поэтому эти копии продают в таких количествах. В любой день, даже в городах Юга, можно заблудиться в глуши.
Иногда в тяжелые дни, ожидавшие их впереди, мальчики смотрели на таинственную миниатюру, которую он купил, копию далекой фигуры из камней, которую он, вероятно, никогда не увидит, и пытались в мимолетном проблеске, даже при такой степени иносказания, увидеть некое выражение правды, выходящей за рамки мирского.
Шхуна «Этьен-Луи Малю» получила свое название в честь инженера наполеоновской армии, который в конце 1808 года смотрел через кусок исландского шпата на закат, отражавшийся от окна Люксембургского дворца, и открыл поляризованный свет. Шхуна была построена из дуба и железа, 376 футов, 6 дюймов в длину, с навесом и шлюпочной палубой, двумя мачтами и одной высокой черной грузовой стрелой. Проволочные растяжки десятков приемно-передающих антенн охватывали все уголки верхней палубы. Нос шхуны немного отклонялся от вертикали в кормовой части, словно она готовилась к необходимости рассекать лед.
Пока шхуна продолжала свой длинный вояж на север к берегам «Исландии», к безлюдным ледяным утесам, те, кто не спал и не нес вахту, сидели на свесе кормы и наблюдали, как тропические широты исчезают вдали, и играли на мандолинах и маленьких концертино из красного дерева, и пели:
Нет лучше девушек,
Чем девушки Исландии,
Нет иных ночей,
Кроме холодных...
Мы плывем,
Не надеясь вернуться,
В ветра,
Которые заморозят душу...
Распространялись слухи, что Капитан снова страдает от душевной болезни, ледяные пираты охотились на «Малю», как китобои, и, когда шхуну догонят, к ее экипажу проявят даже еще меньше милосердия — некоторые верили, что они действительно в экспедиции в поисках нового источника исландского шпата, чистого, как легендарные кристаллы Хелгустадир, чище, чем всё, что добывают в наши дни в Миссури или в Гуанахуато...это было всего лишь одно подозрение из многих. В конце концов, дело могло оказаться вовсе не в исландском шпате.
В один прекрасный день стены зеленого льда, почти невидимые в северном сумраке, начали проноситься мимо них. Судно приближалось к зеленому мысу, абсолютно зеленым стенам льда, зелень близ воды была также и ароматом, морским запахом глубинного разложения и размножения.
Из окна своего родового поместья на краю мыса с другой стороны от города Констанс Пенхоллоу, которая теперь — личность легендарная, хотя не притязала даже на уважение местных жителей, наблюдала за прибытием «Малю». В случае необходимости она могла предстать в благороднейшей позе на фоне сияющего ледяного неба, словно склоняясь в беспокойстве из рамы портрета, глаза ее просили не помощи, а понимания, на жилах ее шеи титановые сухие белила, профиль в три четверти, поэтому лицо видно лишь полукругом, тень причесанных щеткой волос, копна на черепе, медная тень приветливо обращена к открытой полке с книгами, не застекленной, чтобы в стекле не отражалось лицо, только эта завершенность хребта. Так ее нарисовал внук Хантер, стоящую в свободном простом платье, рисунок на ткани — миллион цветов, зеленых и желтых, их видно словно сквозь пыль, пыль другой вспоминаемой страны, которую можно увидеть на закате дня, о ней напоминает пыль из-под копыт лошадей в переулке у обнесенного стеной сада... на заднем плане фахверковый дом, невероятный фронтон со множеством углов, составляющих орнамент в виде чешуи ящерицы, кровля из серого шифера, который блестит после дождя... дебри кровель, неизведанные пределы, тянущиеся к закату.