Диктатор (СИ)

— Какой тонкий и проницательный анализ, Командор, — подал голос Пеллегрино со своего места. Они с Эдлундом не любили друг друга; а хотя кто здесь, в Совете, друг друга любил? — Возможно, нашему повелителю стоит пригласить вас возглавить моё ведомство.
— Возможно, — холодно отозвался Эдлунд. — Потому что я не до конца уверен, что ваше сиятельство вполне справляется с возложенной на вас миссией. Вы назвали нам имена, но среди них не прозвучало ни одного имени аристократов Коджеса. Это означает только одно: вы так и не выяснили, кто именно из них спонсирует мятеж. Поэтому я и рекомендую повелителю воздержаться от решительных действий, до тех пор, пока…
— У вас же зять в Коджесе, не правда ли, Командор Эдлунд? — спросил вдруг Джаред. Эдлунд, вздрогнув, вскинул на него разом напрягшийся взгляд. Остальные Командоры настороженно примолкли. — Ваша вторая дочь, если не ошибаюсь, год назад вышла за Кларенса Вейстрона. Сейчас она готовится подарить вам внука.
Судя по вытянувшемуся лицу Эдлунда, он не ожидал, что Диктатор, с его беспредельной занятостью, окажется осведомлён о таких подробностях. Он поклонился с самым подобострастным видом:
— Смею заверить повелителя. что ни один член рода Эдлундов никогда не был ни в чём повинен перед Диктатором Пангеи, ни делом, ни помыслом.
— Верю, — легко согласился Джаред. — Да не волнуйтесь вы так.
Он окинул взглядом притихших Командоров. Морган послал ему вопросительный взгляд, но Джаред чуть заметно качнул головой: ещё не сейчас. Пеллегрино, поймав их переглядывание, еле заметно нахмурился.
— Я понимаю ваше возмущение, господа, — сказал Джаред. — Я и сам возмущён не меньше вашего. Мятежники окончательно обнаглели. И дело не только в уроне, который они наносят престижу диктатуры и спокойствию Летучего Дома. Гораздо важнее то, о чём по какой-то причине ни один из вас не сказал: все эти диверсии вносят напряжение в рабочий тонус как этого Совета, так и Пангеи в целом. Командору Пеллегрино удалось пресечь в зародыше любые слухи, информация о терактах не вышла дальше Летучего Дома, но внизу всё равно неспокойно. Только на прошлой неделе поступила информация о трёх новых забастовках, а рабочие Гандрийской текстильной мануфактуры подожгли цех. Все эти атаки вносят разлад не только в наш душевный покой, но и в нашу работу. А работа не должна стоять на месте. Работе ничто не должно мешать. Я прошу к слову Командора Зингера.
Командоры тревожно заозирались. Командор Зингер почти никогда не присутствовал на Советах лично, поскольку большую часть года проводил на орбите или в открытом космосе. Он присылал отчёты, которые зачитывались перед Советом, а чаще Джаред изучал их один в своём кабинете, вцепившись пальцами в волосы и не замечая, что до крови прикусывает губу. Но сегодня Зингер был здесь. Крупный, сильный человек с мощным торсом, глубокими залысинами у висков и большими руками, которыми он сжимал подлокотники инвалидной коляски. У Командора Зингера не было нижней половины тела — официальная версия гласила, что он оказался в горячей точке, когда одна из орбитальных башен подверглась внезапной атаке саркадасов. Но Джаред знал — и он был одним из немногих, кто знает — что так Зингер расплатился за попытку лично обыскать чудом захваченный вражеский корабль. Десантный патруль, зачищавший объект, доложил о его полной обезвреженности, но одному из членов экипажа всё-таки удалось спрятаться от десанта. Он вывалился из своего укрытия в перекрытии между отсеками прямо перед Командором Зингером. И сделал то, что делали они все. С тех пор Командор Зингер перестал посещать Советы. Он считал, что его место не здесь, что нечего протирать штаны — или то, во что были обёрнуты остатки его ног, — когда там, в космосе, ждёт работа. Дай ему волю и лучевое ружьё, он сам пошёл бы на передовую.
Накануне они с Джаредом проговорили до четырёх утра, так что Дженсен даже уснул, не дождавшись возвращения своего повелителя в спальню. Зато сегодня Джаред слушал Командоров, чувствуя удивительное спокойствие. Он принял решение ещё вчера, никакие речи и аргументы не смогли бы его поколебать: в сущности, весь сегодняшний совет был простой формальностью. Вот только они этого не знали. Что ж, пусть послушают тоже. Им не повредит.
 
Зингер ловко вырулил на своей коляске на площадку перед рядами кресел. Командорам полагалось выступать стоя, и он упёрся руками в подлокотники, словно и в самом деле намереваясь встать.
— Ну что, Командоры, — сказал Зингер, задержавшись особенно долгим взглядом на Джеффри Дине Моргане. — Рад видеть всех вас в добром здравии. Чего вы, спорю на остатки моей бренной плоти, не можете сказать обо мне. Многие из вас предпочли бы, чтобы я сдох там, на орбите. Но я вас разочарую. Я здесь, чтобы сообщить вам и нашему повелителю, насколько хре… тяжёлое положение на фронте мне приходится констатировать. За последние два месяца линия фронта сдвинулась ещё на три тысячи миль в сторону наших форпостов. Потери за отчетный период составили четыреста пятьдесят тысяч, из которых восемь — офицерский состав. Мы потеряли семьсот единиц боевой техники, ещё триста выведены из строя и нуждаются в капитальном ремонте. Мы потеряли также два форпоста и одну из ключевых башен в секторе В-4. И если бы в этом была хоть капля моей вины, — продолжал Зингер недрогнувшим голосом, — я бы немедленно попросил нашего повелителя расстрелять меня без суда по закону военного времени.
— Позёр, — фыркнул кто-то из сидящих рядом Командоров. Зингер услышал, но даже не взглянул в его сторону.
— Я представил полный отчёт повелителю, не буду сейчас утомлять вас деталями. Скажу лишь, что если бы за эти два месяца мы не испытывали постоянных перебоев с поставкой боеприпасов и медикаментов, если бы приток новобранцев был более интенсивным, хотя бы на уровне прошлого полугодия, и если бы среди солдат не гуляли панические и пораженческие настроения, я смог бы представить несколько более оптимистичный отчёт.
— Это как раз ваше дело — работать над настроениями в армии, — бросил Пеллегрино. — Плох генерал, который не может внушить солдату веры в бессмертие.
— Идите на передовую и внушайте им эту веру, Командор, — отозвался Зингер. — Я посмотрю, как легко вы в это поверите, когда вам поотрывают ноги.
В зале установилась гробовая тишина. Какое-то время Зингер и Пеллегрино просто смотрели друг на друга. Потом Пеллегрино отвёл взгляд — вернее, демонстративно возвёл очи горе, но это был шаг назад. Джаред порадовался бы за Зингера, если бы тут был хоть какой-то повод для радости.
— Словом, — с военной резкостью продолжал Зингер, — имею сказать одно. Если не прекратится мятеж, если диверсии буду продолжать расшатывать процесс поддержки фронта, мы долго не протянем. Поэтому я прошу повелителя принять все необходимые меры, любые меры, чтобы заткнуть глотку этой суке Розенбауму. Он нихрена не знает, с чем мы имеем дело. Так пусть не лезет, если не готов сам взять в руки штурмовое ружьё.
Зингер крутанул руками колёса коляски, въезжая на своё место в рядах. Все молчали.
Джаред какое-то время молчал тоже, собираясь с силами.
Потом встал.
Командоры молниеносно поднялись со своих мест. Диктатор редко произносил речи на закрытых Советах, вне парадов и прочих церемоний, направленных на внимание широкой общественности. То, что он собрался объявить сейчас, должно было нести особую важность. Никто не имел права слушать его сидя, и все поднялись, чтобы на ногах выслушать, что им скажет их Диктатор. Только один Командор Зингер остался сидеть на том, что осталось от нижней части его тела.
— Командоры, — голос Джареда звучал гулко, ровно и совершенно бесстрастно, отдаваясь от круглых стен зала. — Как уже было не раз сказано, нынешний мятеж, пробравшийся не только на фабрики и заводы, но и в стены Летучего Дома, нельзя оставлять без внимания. Мы не имеем права на это, не только из гордости, но и потому, что идёт война. Мы много столетий живём в войне, мы свыклись с ней, и порой, возможно, принимаем её как должное. И это просто, ведь война далеко. Но безответственность и жажда власти отдельных представителей нашего общества вынуждает нас принести войну из космоса сюда, на Пангею. Это единственный выход из положения, который я вижу. В наказание за диверсии, производимые Майклом Розенбаумом и группой неизвестных, оказывающих ему поддержку, я ввожу в провинции Коджес военное положение. С этой минуты любой акт, препятствующий плановому течению производства, будет расцениваться как измена и караться смертью. Запрещены любые собрания числом больше трёх человек, вводится комендантский час. Кроме того, — Джаред бросил взгляд на Командора Эдлунд, слушавшего его, как и прочие, с застывшим лицом, — поскольку нет сомнений, что клику Розенбаума поддерживает кто-то из аристократии Коджеса, все аристократические семейства этой провинции объявляются изменниками. Их главы будут казнены, имущество конфисковано, а старшие сыновья отправлены на фронт рядовыми.