Диктатор (СИ)

И в любом случае… в любом случае, даже если всё это ложь, она кажется слишком плохо продуманной, чтобы служить последней соломинкой, за которую хватаются, идя ко дну, неудачливые интриганы. Он придумал бы что-то получше, если бы лгал.
Если бы лгал.
Джаред сцепил зубы до ломоты в челюстях. Он быстро шёл галереями резиденции, не отвечая на приветствия и поклоны попадавшихся придворных, от которых его со всех сторон ограждали четыре перекрещенные алебарды. И как никогда был рад наконец оказаться в своих покоях, но и там его продолжала преследовать вонь горящей плоти. Он отрывисто, ловя в своём голосе почти визгливые нотки, потребовал у Томаса ванну, не обращая никакого внимания на двух солдат, оставшихся в комнате — ещё один пункт соглашения. которое они заключили с Пеллегрино на эту ночь. Джаред сегодня ни на секунду не должен был оставаться один. Но это и к лучшему. Если бы он остался один, он бы сделал что-то — ударил кулаком в стену, завопил, разбил зеркало, в которое не мог смотреть, не чувствуя тошнотворной ненависти к себе.
Что он наделал? Боже, во что он превратился? Во что?
Конечно, всё дело в Женевьев. Предательство само по себе трудно принять, предательство друга, того, к кому почти готов был почувствовать нечто большее — трудно вдвойне. Но когда Дженсен признался, что именно он выдал Розенбауму Женевьев, Джаред совершенно потерял голову. Наверное, он сказал что-то или подал знак — он понятия не имел, какой, но что-то должно же было спровоцировать палача, заставить его вынуть из жаровни прут и поднести к обнажённому, болезненно бледному на фоне цементной стены и кандалов бедру Дженсена. Джаред понял, что сейчас будет, но смотрел, просто смотрел, и думал о том, как этот ублюдок, ухмыляясь, выболтал своему грёбанному сообщнику самую главную тайну. Может, это и не было главной тайной Диктатора Тристана, но для Джареда — было, чёрт подери. Он и так не знал, как получше её защитить. А этот мерзавец… его ребёнка…
Он никогда никого так не ненавидел, как Дженсена в тот миг. И он смотрел. Просто смотрел, пока Дженсен не закричал, и в нос не ударил этот чудовищный запах. Запах его собственной жестокости. Так смердела, разлагаясь, его собственная душа.
Что со мной происходит? Что мне делать… что?
Приготовили ванну, Джаред разделся, обращая на охранников не больше внимания, чем на канделябры, расставленные вокруг. Лёг в горячую воду, усеянную хлопьями пены, запрокинул голову на бортик и лежал, закрыв глаза, пока вода не остыла. Но запах так и не смылся. И лёжа в горячей, ароматной воде, на которой плясали блики свечей, он не мог не думать о Дженсене, прикованном в грязной камере внизу. Он виноват, в любом случае виноват, но Джаред, если уж на то пошло, виновен не меньше. Дженсен то оправдывался, то нападал, и хотя его нападки тоже были способом оправдаться, у Джареда в ушах до сих пор звучали его слова. Он много чего сказал, много странных, безумных признаний, срываясь с «вы» на «ты», с «повелителя» на «Джареда», но Джаред не мог не думать, что по сути он был прав: Джаред вешал на него свою тоску, как пальто, а потом уходил. И кто бы остался равнодушным к такому? Только тот, кто был бы совершенно к нему равнодушен сам. А Дженсен не был. Так получалось, по всему получалось, что не был.
Как же сильно Джаред хотел ему верить.
Когда он выбрался из ванны и обсушился, к нему привели Женевьев. Ещё один пункт заранее оговоренного плана действий: они оба в эту ночь оказались потенциальными целями нападения, и проще было охранять их вместе, не рассредоточивая лишний раз силы. Женевьев привёл Чад; они с Джаредом почти совсем не общались в последнее время, Чад с головой погрузился в исполнение своих обязанностей, как и Джаред в первые месяцы правления, так что на личные отношения между ними не осталось ни времени, ни пространства. Чад поклонился, выходя, и Джаред принял поклон с тем же отстранённым безразличием, с которым принимал церемониальные знаки уважения от любого из своих подданных. Они не обменялись ни словом.
 
Женевьев, правда, сразу заметила. что ним не всё в порядке. Джаред и от неё отдалился тоже, но она осталась чуткой, нежной и ласковой, и если в чьей верности он и не мог сомневаться, то только в её. Лучшим доказательством тому был её округлившийся живот, который она с робкой улыбкой предложила погладить, сказав, что как раз сегодня малыш впервые шевельнулся у неё внутри. Джаред сел напротив, накрыв ладонями её подросший живот и долго, долго сидел, пытаясь услышать там, внутри, жизнь, которая так много для него значила и ради которой он успел сотворить столько зла. Его ожидание было вознаграждено — он почувствовал толчок, или решил, что почувствовал, но и этого оказалось достаточно. Они с Женевьев обнялись и долго лежали на необъятном ложе за задёрнутыми дымчатыми занавесками, почти невидимые для глаз неусыпно бдящей охраны, почти наедине. Женевьев уснула. Джаред долго смотрел на неё, не решаясь вытащить руку из-под её тонкой шеи, а потом тихонько отполз, встал и подошёл к окну. Один из охранников тотчас нахмурился и знаком попросил его не делать этого. Джаред отступил, сел в кресло возле стены, глядя на спящую девушку в своей постели. Херли и Сэди увидели, что хозяину не спится, подкрались и положили морды ему на ноги: Херли на колено, Сэди на ступню. Джаред обнял Херли за шею, и так сидел долго-долго, очень долго. И даже когда снаружи раздались выстрелы, крики и звук пальбы из артиллерийских орудий, оборонявших воздушное пространство, Джаред не двинулся с места, не бросился к окну посмотреть, что происходит. Он сделал всё, что мог, включая и то, что не должен был делать. Теперь он просто ждал.
Было ещё темно, хотя до рассвета оставалось не более часа, когда камергер доложил о Командоре Мюррее, просящем срочной аудиенции. Джаред бросил взгляд на сладко посапывающую Женевьев, сделал знак одному из охранников следовать за ним, и вышел в кабинет, чтобы принять Чада.
Тот преклонил колено, прежде чем начать. Джаред кивнул, позволяя подняться, и спросил:
— Ну, что?
— Информация о готовящемся теракте подтвердилась, повелитель. Мы провели операцию по перехвату. В воздушном пространстве над Летучим Домом по указанию Командора Пеллегрино специально была оставлена брешь, чтобы вынудить заговорщиков приземлиться. Двое заговорщиков убиты, один покончил с собой, один захвачен.
— Кто захвачен?
— Данниль Харрис. Сейчас её допрашивает лично Командор Пеллегрино.
Харрис. Дженсен упоминал о ней. Джаред медленно кивнул.
— И что же… кто был их целью?
— Спутница Женевьев, повелитель. Они собирались подорвать внешнюю стену апартаментов, в том секторе, где расположены её покои. Добившись таким образом паники, планировали напасть во время эвакуации. Это была дымовая завеса, над ней работали трое заговорщиков, а Харрис, пользуясь поднятым шумом, намеревалась прорваться к Женевьев и убить её.
— Убить, — повторил Джаред. Хотя не было смысла, но он всё равно повторил: — Убить. Как… из чего?
— Из арбалета.
Дженсен тоже любит арбалеты, подумал Джаред. И хорошо стреляет. Очень хорошо. Он и меня научил.
— Так что же, — тщательно взвешивая слова, проговорил он, — то, что говорил Дженсен… это всё была правда?
Чад заколебался. Очевидный ответ на этот вопрос, похоже, не слишком ему нравился. Но в конце концов он сказал:
— По-видимому, да, повелитель. Вам стоит спросить об этом Командора Пеллегрино, но судя по предварительным данным, вся информация, которую мы получили от Спутника Дженсена, подтвердилась.
Всё-таки он не лгал. И всё-таки благодаря своей безумной авантюре оказался… полезен? Господи, до чего отвратительное это слово, почти настолько же отвратительное, как запах горелой плоти.
Тошнота подкатила к горлу с новой силой. Джаред спросил:
— Так опасности больше нет?
— Нет, но на всякий случай чрезвычайное положение продлится ещё двенадцать часов. Возможно, у плана заговорщиков был и третий этап. И нападение на Спутницу Женевьев — лишь ещё одна часть общего маневра по отвлечению нашего внимания.