Диктатор (СИ)

Дженсен внезапно подумал — и более неуместная мысль ему в голову прийти не могла — как это нелепо, что Джаред при полном параде, а он раздет догола. Нагота должна была сделать его уязвимым, и он чувствовал себя таким, вот только ещё вчера он бы многое дал, чтобы наконец оказаться перед Джаредом обнажённым. Но не в таких же, чёрт подери, обстоятельствах. Воистину, бойтесь своих желаний.
Но все-таки он пришёл. Джаред пришёл сам, он готов, он хочет выслушать, и, может, понять. Он всё же даёт Дженсену шанс. Только зачем тогда здесь этот верзила, ворочающий угли в жаровне?
— Я хотел бы объясниться, — хриплым голосом сказало Дженсен: горло драло, словно наждаком. — Если позволите… повелитель.
Джаред молча смотрел на него. Он не подошёл ближе, стоял, скрестив руки на груди, и словно ждал, что Дженсен разорвёт оковы и упадёт перед ним на колени. Наверное, это он счёл бы достаточным свидетельством раскаяния.
— Как долго ты работал на Розенбаума?
Резкий прямой вопрос, чеканный тон. И с этим парнем они валялись в канаве, с хохотом швыряясь грязью, целовались, как подростки, часами болтали о пустяках… С этим? Или уже нет? Когда он успел так измениться?
— Около шести недель, — ответил Дженсен, и тут же получил следующий вопрос:
— Кто был твоим связным? Коллинз?
Миша?! Вот это новость. Дженсен ни разу не слышал, чтобы Розенбаум или кто-то из его людей упоминал распорядителя гарема в подобном контексте. Он помотал головой, стараясь не замечать боли в растянутых руках и нарастающего жара от печи.
— Нет, Данниль Харрис. Женщина, она работала…
— …в пневмопочте. Я знаю. Какую именно информацию ты им передавал?
Дженсен рассказал. Он отвечал быстро, без колебаний, лишь изредка делая короткие паузы, чтобы собраться с мыслями и дать как можно более чёткий и полный ответ. Джаред допрашивал его со спокойной последовательностью опытного следователя, и Дженсен понял, что ему известно о шпионской сети внутри Летучего Дома намного больше, чем полагает Майк Розенбаум. Это было здорово. Это было чертовски здорово.
— Хорошо, — сказал Джаред наконец, подводя черту. — Это всё, что тебе известно?
— Да. Я только ещё хотел бы…
— Скажи теперь, зачем ты это сделал. Почему меня предал. Я просто хочу знать, за что.
Дженсен знал, если бы этот разговор происходил в другом месте — в покоях Диктатора, на крыше, посреди разливного луга на Пангее — в голосе Джареда при этих словах прорвалась бы горечь, обида, боль. Но тьма этой ямы как будто скрыла всё, что он мог сейчас чувствовать. А угли в жаровне разжигали только самые чёрные мысли. Дженсен его понимал. Дженсен знал, что он прав. Вот только…
— Я не предавал вас, повелитель.
Наконец он смог это сказать. И ожидаемо увидел удивление в лице Джареда — но не настолько сильное и открытое, как предполагал. Словно Джаред не исключал и такого ответа.
— Правда? То есть шпионить в пользу моих врагов — это такой своеобразный способ доказать свою верность?
— Не совсем… то есть… Да, — сказал Дженсен.
Как он хотел бы, чтобы Джаред стоял поближе, но попросить его не решался, а сам не мог двинуться с места. Ну подойди, посмотри на меня, посмотри мне в глаза и пойми, что я тебе не лгу. Больше нет. Игры закончились.
Он неловко шевельнулся, звякнув короткой цепью.
— Когда Розенбаум впервые предложил мне сотрудничать, на минуту я подумал, что он может быть прав. Не потому, что я разделяю его взгляды, или в чём-то не одобряю вас, повелитель. Но если революции и вправду суждено быть, разумно заранее перейти на сторону будущих победителей. Я так думал, недолго, но мысль была, и я хочу, чтобы вы об этом знали.
Джаред молчал. Ни в его лице, ни в позе не мелькнуло и тени смягчения, и Дженсен торопливо продолжил, не желая испытывать его терпение:
— Но потом я понял, что это неважно. Я уже выбрал сторону, тогда в саду. Выбрал нутром, потому что тогда у меня не было времени думать. Может, вы победите мятеж, может, нет, но я хочу быть рядом с вами, где бы вы ни оказались.
— Как благородно с твоей стороны.
 
Сарказм — это уже кое-что. Дженсен энергично кивнул.
— Я понимаю, это кажется лицемерием, ведь сейчас-то у власти вы. Но судя по тому, что Розенбауму удались уже два теракта в Летучем Доме, и не знаю точно, сколько за его пределами, он тоже представляет достаточную силу. И я решил, что в сложившихся обстоятельствах, раз уж он, так сказать, положил на меня глаз, я мог бы это использовать.
— Использовать?
— Да, чтобы служить вам. Я делал то, что он требовал, чтобы продвигаться внутри его сети. Я не шёл с этим ни к вам, ни к Пеллегрино, потому что не знал наверняка обо всех агентах Розенбаума. Ими могли оказаться лакеи, стражники, мальчики на посылках. Кто угодно мог пронюхать и донести ему. А я хотел, чтобы Розенбаум не сомневался во мне. Он думает, будто знает меня, и я поступал так, как он от меня ожидал, чтобы он в конечном счёте доверил мне что-то по настоящему важное. И тогда я пришёл бы к вам… смог бы наконец-то быть вам полезен.
— Полезен? — переспросил Джаред, словно ушам своим не веря. — Ты всё это наворотил, чтобы быть мне полезным?!
— А что ещё я могу? — сказал Дженсен, чувствуя, как к горлу подкатывает желчь. Чёрт, нет, только не обвинять его сейчас! Не то место, не то время, вообще всё не то, и кто виноват, что дошло до такого?.. Сам же и виноват. — Вы меня не хотите. Не особо мне доверяете. Женевьев вам даёт всё, что нужно — покой, близость, секс. Скоро подарит сына. Я хотел сделать хоть что-то, что не смогла бы сделать она. Чтобы вы… чтобы вы меня тоже ценили.
Господи, теперь, когда он сказал всё вслух, до чего же жалко это звучало. Словно он пёс, приносящий поутру тапочки, лишь бы хозяйская рука снисходительно потрепала по голове. Дженсен одёрнул себя за эту мысль, навязчиво ввинтившуюся в мозг, но было уже поздно: он злился, снова злился, опять вспоминая, что толкнуло его на этот идиотский шаг. Связаться с мятежниками, подумать только. Воображать, что без поддержки внутренней безопасности сможет играть двойного агента. Дилетант. Дурак. Отчаявшийся дурак.
— Ты издеваешься надо мной, — очень тихо сказал Джаред, и Дженсен вскинулся:
— Нет! Я клянусь! Я только…
— Ты хотел быть мне полезным. Поверить не могу. Дженсен, что… что это за слово вообще такой? Полезным? Ты что, вещь? Ты лакей? Я тебя…
— Вы меня купили, — отрезал Дженсен. — И поставили у себя в кабинете, как вешалку. Когда было надо, вешали на меня свои душевные терзания и усталость. А что, я же всё время там, постою, никуда не денусь.
— А, значит, теперь в твоём предательстве я виноват?
— Да не предавал же я тебя! — закричал Дженсен, рванувшись — от злости, от неудержимого и невыполнимого желания схватить этого недоумка за отвороты его белого мундира и встряхнуть хорошенько. — Я примчался сегодня, как только узнал точный день, чтобы Женевьев не пострадала, чтобы…
— Чтобы я понял, как жестоко в тебе ошибался, как не вознаграждал по заслугам и какое ты сокровище, — закончил за него Джаред и слегка улыбнулся.
Чёрт возьми, что с ним? Он шутит? Он не понимает, что Дженсену не до шуток? Или понимает чересчур хорошо, только… только они больше не Джаред и Дженсен. Они Диктатор и его Спутник, предавший своего повелителя и теперь на ходу выдумывающий жалкие оправдания, лепечущий глупые обвинения. Диктатор ничего не должен Спутнику. В том числе ценить и любить. Спутник — просто пыль под его ногами.
Только этим они всегда были и всегда будут друг для друга.
— Я хотел как лучше, — прошептал Дженсен. — Можешь не верить. Но я правда просто хотел как лучше.
— У тебя не очень-то получилось.
— Наверное. Хотя если Женевьев… ты ведь защитишь её сегодня? Да? Джаред! — Дженсен повысил голос, видя, как он отводит глаза. Неужели не поверил? И пока они болтают тут внизу, шайка Розенбаума убивает ребёнка Джареда…
— Твоя информацию приняли к сведению, — неохотно ответил Джаред наконец. Дженсен выдохнул, и он снова посуровел: — Но это не значит, что я тебе верю. Не знаю, Дженсен… я никогда тебе до конца не верил. В тебе всегда было что-то… — он замолчал, словно не зная, как передать словами свои ощущения. Потом покачал головой: — Нам же было с тобой хорошо. Зачем ты всё испортил…