Диктатор (СИ)

Дженсен сказал, что сегодня мятежники попытаются убить Женевьев.
Он говорил что-то ещё, торопливо, будто боялся, что закончить ему не дадут. Джаред слушал, словно в тумане, внезапно отстранившись от всего, глядя на Дженсена сквозь стеклянную стену, выросшую между ними в долю мгновения. Пеллегрино сказал, что Коллинз — узел, от которого расходится ветвь шпионской сети. Коллинз, распорядитель гарема. Что в Летучем Доме по меньшей мере один нераскрытый шпион. И что он должен знать, кто-то должен знать, что именно сегодня произойдёт. И…
Та ржавчина. У Дженсена на волосах. Джареда так и подмывало тогда спросить: где ты лазал, что так измазался? Ты же вечно ходишь таким чистюлей. Но он не спросил. Тогда не спросил.
А сейчас уже поздно спрашивать.
У него ещё оставалась надежда, слабая крохотная надежда, что Дженсен тоже был двойным и работал с мятежниками под патронажем Пеллегрино. Джаред повернулся к Командору госбезопасности. Тот чуть заметно, одним движением век ответил: нет. Он не знал. Подозревал, как понял Джаред по довольной улыбке в уголке его рта, но не имел доказательств. До этого дня. Пока Дженсен не явился и не сдал сам себя с потрохами. Зачем? Чтобы запутать их ещё больше? Затянуть петлю лжи ещё туже, пожертвовав собственной жизнью?
Неужели он ненавидит Джареда настолько сильно?
— Спасибо, Дженсен.
Он услышал свой голос, словно чужой. Не думай сейчас об этом. Ты Диктатор Пангеи, делай, что должно. И не смотри на эти взъерошенные пряди на макушке, в эти блестящие, полные мольбы глаза. Не смотри.
Он не стал повышать тон, как тогда с Томасом. Подошёл к столу и культурно вызвал охрану по внутренней связи. И когда Дженсена уводили, стоял, скрестив руки на груди, загородившись от его отчаянных криков. Он знал, что так будет. Разве не знал? Джефф предупреждал его. Не верь никому. Не люби никого. Да ты и не сможешь.
Там, где нет веры, никогда не будет любви.
========== Глава десятая ==========
  *
В Летучем Доме была своя подземная тюрьма. Это так странно, здесь ведь вообще нет земли, только сталь, жесть и медь, сплющенные в гигантский уродливый ком и висящие в небе. Но и в небесах, как оказалось, при желании можно найти такую яму, из которой вовек не отыщешь пути наверх.
Во время первого ареста — вернее, не ареста даже, а задержания до выяснения обстоятельств — Дженсена отвели в совсем другое место. То была небольшая, чистая и опрятная комната, и хоть в ней не имелось окон, особого страха она не внушала. Теперь всё было иначе. Его не били. И он не потерял сознание, поэтому чувствовал, как его втаскивают в подъёмник и везут куда-то вниз, бесконечно долго, потом выволакивают, развязывают, но только затем, чтобы сорвать с него всю одежду и приковать к стене. И только тогда у него сняли с головы мешок, дав возможность оглядеться и сполна понять всю безысходность его положения.
Это оказалась даже не камера, а яма, выстланная цементом. Вход с неё был только сверху, от круглого люка вниз вела короткая приставная лестница, которую охранники, уходя, втащили за собой наверх. Здесь стояла могильная тишина, словно толстый слой звукоизолирующих перекрытий коконом окутывал камеру, отделяя от грохочущего нутра Летучего Дома. Стены влажные, покрытые склизким налётом плесени. Единственным, что здесь выглядело новым, был передвижной стол на колёсиках, стоящий в углу. В нижней части стола располагался поддон для жаровни. А сверху, на столешнице, лежала груда чего-то, бережно прикрытого лоскутом клеёнки. Из-под края лоскута выглядывали ручки длинных щипцов.
Наверное, это должно было произвести на Дженсена впечатление. Оно и произвело бы, если бы он не был слишком занят, пытаясь привыкнуть к ужасному физическому дискомфорту. Оковы, вмурованные в стену, крепились к подвижным бетонным блокам, управлявшимся откуда-то снаружи. Блоков было четыре: два у самого пола, ещё два — на расстоянии примерно семь футов от него. Едва Дженсена приковали, блоки пришли в движение, и незримая сила потянула его руки и ноги в стороны, растягивая, как бабочку, пришпиленную к стене. Когда у него начали трещать сухожилия, блоки остановились и давление прекратилось. Его оставили в таком положении, совершенно голого, дрожащего от холода и нервного возбуждения. Это была ещё не дыба, но обещание дыбы. Как редкие, едва уловимые прикосновения Джареда были обещанием ласки, как тот бестолковый поцелуй в грязи был обещанием близости.
 
Только почему-то Дженсен думал, что на этот раз обещание себя оправдает.
Когда люк захлопнулся, он остался в кромешной темноте, и следующий час провёл, тщетно пытаясь ослабить напряжение в руках и ногах и хоть немного отодвинуться от ледяной стены. Думать, раскаиваться, строить планы защиты совершенно не оставалось сил, сознание полнилось только чёрной, гулко пульсирующей пустотой. Но он должен взять себя в руки. На этот раз, чёрт подери, всё серьёзно. Кто бы ни пришёл к нему — Мюррей, Пеллегрино, безымянный дознаватель в компании палача, — Дженсену следует хорошенько подумать, прежде чем отвечать на их вопросы. Да, у него имелись ответы; у него были причины сделать то, что он сделал, но захотят ли его выслушать? И поверять ли, даже если захотят? Если бы у него только было чуть больше времени, чтобы успеть сказать Джареду…
Что-то противно поползло у Дженсена по спине — он искренне надеялся, что это пот, а не мокрица или паук. Отчаянно заёрзал, дёргаясь в тугих оковах — и вздрогнул от неожиданности, когда вверху заскрипел люк. Так быстро? Прошло не больше часа, как его бросили сюда. Но это и к лучшему — Дженсену вовсе не улыбалось провести в этой гнилой яме всю ночь… или остаток своей жизни.
Он сощурился, пытаясь разглядеть посетителя. Им оказался коренастый, приземистый мужчина со сросшимися бровями и громадными руками забойщика скота. Он сноровисто спустился по приставной лестнице, которую тут же втянули назад. Не обращая на Дженсена ровным счётом никакого внимания, зажёг керосинку, и, присев на корточки у стола в углу, принялся ворошить и раздувать угли.
Дженсену захотелось окликнуть его, но голос внезапно изменил, и слова застряли в горле. К тому же что-то ему подсказывало, что ответа он всё равно не получит.
Время шло. Угли разгорались. В камере понемногу становилось теплее, но Дженсена, продрогшего до костей, это совсем не радовало. Человек — палач, подумал Дженсен, это палач, имей смелость называть вещи своими именами, — деловито сунул в красноватые угли пару щипцов, какие-то крючья и длинный прут с круглой бляхой на конце. Дженсен не мог заставить себя отвернуться, старался и не мог. Неужели его даже не будут ни о чём спрашивать? Или сперва помучают, чтобы достаточно размяк? Господи, неужели Джаред это допустит?
А хотя кто сказал, что Джареду нужно знать такие подробности?
Люк заскрипел снова. Человек, спускавшийся по лестнице на этот раз, двигался гораздо медленнее и неувереннее, чем первый — похоже, забираться таким путём в яму ему прежде не доводилось. Видимо, это и есть дознаватель. Дженсен заставил себя оторвать взгляд от медленно раскалявшихся в углях щипцов, посмотрел на него…
И увидел Джареда. Или подумал, что увидел. Вполне может быть, что со страху у него начались галлюцинации. А у кого бы не начались? Дженсену даже почти не было стыдно.
И только потом он понял, что это правда Джаред, Диктатор Тристан, в своём невыносимо белом парадном мундире, который он так и не снял. И воротник-стойка по-прежнему натирает ему шею, это было видно по тому, как высоко он старался держать голову.
— Пеллегрино сказал, что мне не стоит говорить с тобой самому, — сказал Джаред; его голос звучал низко и глухо в этом тесном цементном склепе. — Он считает, что я всё ещё слишком наивен. Что меня легко обмануть. Ты тоже так считаешь, Дженсен? Думаешь, что я слабый?
Он выглядел уставшим. Издёрганным, разочарованным, разгневанным и отчуждённым. Каким угодно, но только не слабым.