Диктатор (СИ)

И он чуть было не поддался искушению. Почти. Опомнился в последний момент, и тогда они просто напились. Ну… Джаред напился. Одним бокалом. И постыдно заснул, а когда проснулся, Дженсен дремал у него в ногах, откинув голову на спинку дивана. А за окном занимался рассвет.
Возможно, и в самом деле не так уж плохо, что он будет рядом.
И Джаред не пожалел. Он сделал только одно: приказал охране пускать к нему Дженсена в любое время, если только сам Джаред окажется в это время один. Дженсен стал приходить, но не слишком часто, не каждый день, и Джаред скоро поймал себя на том, что недоволен этим, потому что ему вдруг стало трудно оставаться в одиночестве. Он пару раз приглашал Женевьев, пытался забыться в её объятиях, но всё изменилось, боже, всё изменилось, он не мог больше обрести покой рядом с ней. Она улыбалась, шутила. как раньше, а он смотрел на неё и думал: ты же не знаешь, глупая, ты ничего не знаешь. И я тоже глупый. Господи, какой я дурак. Такой дурак, что поверил, будто Джефф отрёкся от власти только из-за любви к своей ненаглядной Регине. Что можно любить кого-то так сильно. Сильнее себя.
Джефф посоветовал Джареду никому не верить, но забыл упомянуть, что ему самому стоит верить не больше других.
Но с Дженсеном было легче. С ним не было просто — Джаред всё время инстинктивно ждал подвоха, а потом вспоминал акацию и аэроплан, и ему становилось стыдно за свою подозрительность. Дженсен ведь не делал ничего особенного, просто скрашивал ему вечера. Они пили вместе, разговаривали о прошлом, устраивали спарринги в боксе и фехтовании, или Дженсен просто сидел, листая книгу, пока Джаред работал над проектом очередного указа. Пару раз Дженсен приходил, когда Джаред выгуливал своих псов в саду, но Херли и Сэди его не любили, да и ему собаки не нравились, и скоро эти совместные прогулки прекратились. А жаль — Джареду всё чаще хотелось вырваться отсюда, из дворца, ставшего для него новой тюрьмой, куда более невыносимой, чем прежняя, потому что в той своей, старой тюрьме он жил с рождения и привык считать её домом. А здесь он не был дома. Здесь всё было чужим и враждебным, и люди всё время ждали от него то, что он не мог им дать. На Советах теперь его посвящали не только в порядок прохождения посевной, но и в более значительные дела. Теперь постоянно шли сводки с фронта: атаки саркадасов, контратаки пангейцев, потери, пленные, единицы уничтоженной вражеской техники, захваченные форпосты. И постоянная необходимость наращивать военное производство — больше, больше, непрерывно, до бесконечности. Чтобы бюджет не лопнул, приходилось практически на каждом заседании урывать кусками то тут, то там — то урезать зарплаты мастеровых, то сокращать число рабочих, увеличивая трудовой день, то вводить запрет на рождение детей среди женщин, работающих на военных фабриках: беременную сразу же увольняли, и на её место брали мужчину. Последний указ дался бы Джареду особенно тяжело, но его затмило ещё одно событие: долгожданная казнь губернатора Розенбаума.
Джаред оттягивал её так долго, как мог. Он наотрез отказался выполнить зверское требование Пеллегрино и содрать с губернатора кожу — но приказ о расстреле подписал той самой ручкой, сделанной из кости Кровавого Рикмонда, и рука его почти не дрожала, хотя это был первый раз, когда росчерк его пера оборвал чью-тожизнь. Трансляцию по далекогляду Джаред также не позволил, но присутствовал на расстреле лично, и смотрел Розенбауму в глаза до тех пор, пока осуждённому не надели повязку из чёрной тафты и не развернули лицом к стене. Звук залпа из десяти ружей звенел у Джареда в ушах весь остаток дня, а ночью ему снились кошмары, но он знал — теперь знал — что другого выхода не было. Он не мог позволить врагам Диктатора вмешиваться в его работу, особенно сейчас, когда оказалось, что работы так много, она так адски трудна, и что некому её выполнить, кроме него.
Он сильно напился на следующий день после казни, и Дженсен напился с ним вместе. Честно говоря, это здорово напоминало их дружбу с Чадом — тот точно так же ни о чём не расспрашивал и всегда безоговорочно поддерживал. Но теперь Чад больше не был его другом. Джаред лишился его, назначив командиром своей охраны,Р и понял это чересчур поздно. К счастью, свято место пусто не бывает. И как ни цинично это звучало, но Джаред был рад, что Дженсен так легко и естественно смог заменить ему сразу двух людей, с которыми ему в последнее время было хорошо — и Чада, и Женевьев.
 
Хотя Женевьев, наверное, переживала, что он лишил её своей милости. Если бы она только знала. Господи боже, если бы хоть кто-нибудь знал.
Но время шло, и, как это всегда бывает со временем, излечивало. За первым потрясением пришло желание разобраться в ситуации и сделать всё возможное, то есть — работать. Джаред набросился на науку государственного управления с жадностью и рвением, которых никогда прежде не проявлял, и Морган даже как-то позволил себе шутку — дескать, знай он, что Диктатор так воодушевится, показал бы ему замок от ключа в первый же день. Джаред глянул на него так, что Морган сразу перестал улыбаться. И больше они эту тему не поднимали.
Но одно бесспорно — чем глубже Джаред погружался в дела, тем уверенней себя чувствовал. С ближайшего расстояния всё оказалось не так уж плохо. Да, бюджет полнился дырами, в них аж воздух свистел — но Джаред уже через пару недель пристального изучения экономических механизмов понял, что львиная доля этих дыр появилась из-за банального расхищения. Коррупция среди членов Совета достигала поистине космических масштабов, и Джаред находил удивительным, как легко, бездумно, прямо-таки непринуждённо они воровали сотни тысяч ликов, предназначенных совсем для других целей. Он провёл небольшую чистку — ничего чрезвычайного, просто снял нескольких Командоров и назначил новых, которых посоветовал ему Морган, явно довольный такими переменами. Ещё пара конфискаций имущества, нажитого нечестным путём — и Джаред смог отменить свой жестокий указ о дискриминации беременных женщин на производстве. И он надеялся, что если продолжать в том же духе, то получится угодить и нашим, и вашим, работать одновременно и над миром, и над войной.
Постепенно он успокоился. Даже повеселел. Снова стал видеться с Женевьев, шутить с ней, смеяться, хотя между ними больше и не возникло прежней лёгкости. Он пытался сдружить её с Дженсеном, но они недолюбливали друг друга — почему-то Дженсена многие недолюбливали, хотя он оставался всё так же фантастически красив. Томас, Джаредов камергер, называл его нарциссом, и Джаред отчасти был с ним согласен — Дженсена отличала удивительная уверенность в том, что всё в мире должно происходить в соответствии с его желаниями. Но с Джаредом он не слишком часто давал этой наглости волю. И ещё с ним можно было дурачиться, не так, как когда-то с Чадом, и не так, как с Женевьев в лучшие времена… Но Дженсен всегда поддерживал безрассудные идеи, возникавшие у Джареда время от времени, причём поддерживал не задумываясь, запросто, словно бы так и надо.
Однажды — Джаред был Диктатором Пангеи уже добрых четыре месяца — они сидели вдвоём на крыше, той самой, с которой Джаред разглядывал город в день памятного нападения ассасина. Это стало любимое место Джареда в резиденции, он показал его Дженсену, и иногда они забирались туда немного выпить и поглазеть на закат. Они только-только там уселись, и вдруг Дженсен вытянул из-за отворота куртки и сунул Джареду в руку что-то липкое и холодное, при ближайшем рассмотрении оказавшееся плиткой жевательной пастилы. Её характерный болотно-зелёный цвет не оставлял сомнений: это была гашенна, жвачка с примесью дурманящих трав, который баловалась добрая половина двора.
Джаред хотел её выбросить, но Дженсен перехватил его руку с возмущённым воплем, и выглядел при этом таким рассерженным, что Джаред невольно рассмеялся и всё-таки отщипнул кусочек. Маленький. А потом ещё один.
Они вернулись в покои Диктатора, согнувшись пополам от хохота, рыдая друг у друга на плече, и Томасу еле удалось растащить их, чтобы под конвоем выпроводить Дженсена, а плачущего от смеха Диктатора силой уложить в постель. Наутро Джаред не мог вспомнить, над чем они так смеялись, и чувствовал себя немного сконфуженным, а когда Дженсен пришёл, заставил его поклясться, что подобное случилось в первым и в последний раз. Дженсен поклялся, и Джаред ему поверил. Джефф сказал никому не верить, но с чего он должен верить Джеффу?