Диктатор (СИ)

— Ещё раз спрашиваю, как ты оказался в саду.
— Мне дал ключ распорядитель Коллинз, — не задумываясь, ответил Дженсен. Всё равно это выяснится, лгать и покрывать Мишу он не собирался. — Ключ и пропуск. И сказал, в какое время в саду будет повелитель.
— Зачем?
— Чтобы я мог остаться с ним наедине.
— Зачем, твою мать?
Дженсен невольно закатил глаза. Ну и солдафон. И что у них общего с Джаредом?
— Затем, что я Спутник Диктатора. Он не замечает меня, и я хотел это исправить.
— Ты пытаешься пробраться к нему в постель?
— Очень бы этого хотелось. Разве меня не за этим сюда привезли?
Он отчеканил последние слова, подчёркивая их вес. Его выбрали, не спрашивая согласия. Вырвали из привычной жизни, раз и навсегда перечеркнули будущее. Заставили его родных испытать всю полноту унижения. И он должен чувствовать себя виноватым только за то, что слишком старается соответствовать навязанной ему роли? Чёрта с два.
Похоже, Мюррей был всё-таки не дурак: он понял намёк и озадаченно замолчал.
— Значит, ты оказался там случайно. Ты не знал о нападении?
Дженсена искренне удивило такое предположение.
— Откуда? И если бы знал… то есть если бы был заодно с заговорщиками, — медленно проговорил он, глянув Мюррею прямо в глаза, — вряд ли бы я стал играть против них.
В лице Мюррея мелькнуло сожаление. Он понял, что тут ему ничего не светит: обвинять Дженсена и впрямь было нелогично.
— Расскажи, что произошло, — потребовал он. — Во всех деталях.
Дженсен с удовольствием рассказал. Ладно, часть про аэроплан — с несколько меньшим удовольствием, но он обнаружил, что воспоминание обо всём этом странным образом согревает его. Джаред был такой… открытый. Может быть, легкомысленный, но очень сильный.
— Так ты в одиночку поборол ассасина?
Дженсен пожал плечами — немного напускной скромности никогда не повредит.
— И как же это ты умудрился? Ты же…
— Что — я же? — сухо спросил Дженсен, когда Мюррей скептично поджал губы. — Кто я, по-вашему? Шлюха? Вы ошибаетесь, Командор. До недавнего времени я был сыном сэра Алана Эклза, вторым наследником одного из древнейших родов Пангеи. Я отслужил два года в Военной Академии, каждый день по три часа ездил верхом, по часу практиковался в стрельбе и час — в фехтовании. Я попадаю куропатке в глаз со ста шагов и обычно побеждаю в боксе, если противник моей весовой категории. Меня, правда, не готовили как наёмника, но в данном случае в мою пользу сыграл элемент неожиданности. Так что нет ничего особенно невероятного в том, что я, по вашим словам, «умудрился».
Надо же, ему удалось пристыдить Командора дворцовой охраны. Тот, небось, до этой минуты думал, что только его дружку тяжело пришлось, а остальные как сыр в масле катаются.
— Ясно, — сказал наконец Мюррей, пытаясь вернуть контроль над разговором. — Позже я ещё раз вызову тебя для допроса. Оставайся здесь.
— Слушаюсь, Командор.
Мюррей искоса посмотрел на него, выискивая во взгляде или выражении лица насмешку. Но Дженсен был серьёзен, как смерть, и Мюррею пришлось уйти ни с чем.
Его таскали на допросы ещё трижды в течение следующих двух дней. Но в конце концов отпустили. Коллинз, правда, озлился ещё сильнее и при первой возможности поклялся Дженсену, что больше пальцем ради него не пошевелит. Это было плохо. Но не так плохо, как молчание Джареда.
Что, ради бога, Дженсену нужно сделать, чтобы тот наконец его заметил? Порезать вены с запиской «Я вас любил»? Но это же просто смешно…
Впрочем, быстро разлетевшиеся по дворцу слухи всё же оставляли надежду, что о Дженсене помнят. И в конце концов его вызвали к Диктатору — в личные покои, так что по спине Дженсена пробежал приятный холодок предвкушения. Конечно, теперь их встреча пройдёт по другому сценарию, чем он планировал изначально, но… это уже кое-что.
Он с готовностью последовал за солдатами сопровождения, вошёл в приёмную и с порога преклонил колено.
Джаред сидел на маленьком диване у стены, забравшись на него с ногами. Эта расслабленная, домашняя поза совершенно не вязалась с выражением на его лице. Подняв глаза, Дженсен оторопел. Куда подевался тот озорной мальчишка, что возился с собаками в саду, а потом с безрассудной храбростью уцепился за шнур, свисающий из пустоты, а потом управлял непослушной и смертельно опасной машиной, а потом посмотрел на Дженсена шальным взглядом и шепнул: «Здорово было, да?»
 
Этого мальчика больше не было. Джаред осунулся, под его глазами залегли тёмные круги, а сами глаза покраснели, как будто он несколько суток не спал или даже плакал. Он стал бледным, волосы потускнели, щёки ввалились, очертив острые скулы. Он что, заболел? Но тогда бы тут толпилась тьма врачей, его уложили бы в постель и никого бы к нему не пускали. Значит, что-то случилось. Что? Неужели он запоздало осознал опасность, которой подвергался, и так отреагировал на это? Нет. Это была бы реакция труса. А Джаред Тристан Падалеки кто угодно, но только не трус.
Все заготовленные фразы и стратегии поведения вылетели у Дженсена из головы. Он хотел знать, что случилось. Где тот мальчишка из сада. И как его поскорее вернуть.
— А… Дженсен, — Джаред словно только теперь его заметил, жестом разрешил подняться с колен. Этого жеста за ним Дженсен раньше не замечал — выглядело вполне царственно и… как-то безлично. Слишком отточено и машинально. Словно он начинал привыкать.
Дженсен встал. Ему было что сказать, но он чувствовал, что не должен сейчас заговаривать первым.
Джаред тихо проговорил:
— Ты спас меня. Проси, чего хочешь.
«Проси, чего хочешь». Те самые слова, которые Дженсен жаждал от него услышать — правда, не так скоро, и совсем не в таких обстоятельствах. Заветные слова, на которые Дженсен мог ответить столь многое: накажи людей, предавших мой род, сделай меня своим фаворитом, дай мне место в Совете… Но это всё было не то, не потому даже, что слишком много, а потому, что он мог попросить всего один раз. Одна услуга — одно воздаяние. Кто-то, должно быть, справедливо указал молодому Диктатору, что есть два надёжных пути к революции: оставлять без наказания врагов и без награды — преданных слуг. Дженсен всё ещё был для Джареда просто слугой, одним из многих, и сейчас, когда Диктатор откупится от него мелкой подачкой, всё вернётся на круги своя. Но Дженсену не нужна была подачка, ему не нужна была благодарность Джареда. Ему была нужна его любовь. Потому что только любовь дала бы Дженсену власть над ним.
Он стоял, глядя в осунувшееся лицо молодого Диктатора, думал обо всём этом, и внезапно стал себе настолько противен, что это, кажется, отразилось в его глазах. Джаред моргнул, сонно, растерянно, и Дженсен понял, что — да, он несколько дней не спит. Работает? Или просто не в состоянии сомкнуть глаза, потому что что-то не даёт ему покоя?
«Расскажи мне. Скажи, что тебя мучает. Что случилось? Невозможно смотреть, когда ты такой…»
Это была странная мысль, неудобная; Дженсен не знал, что с ней делать. Он снова и снова гнал от себя образ растрёпанного мальчишки, позволявшего собакам валять себя по траве — и пытался не сравнивать его с тем, что видел сейчас, не задаваться вопросами без ответов. Почему эта внезапная и страшная перемена была ему так неприятна? Какое ему, в сущности, дело?
Ну… если на то пошло — это именно его дело.
Он сказал:
— Позвольте мне делать мою работу.
Джаред не сразу понял, что это и есть его просьба. Он переспросил:
— Твою работу?
— Я Спутник Диктатора. Ваш раб, слуга, любовник, друг, кто угодно, кем вы меня захотите видеть. Кто угодно. Но я должен быть хотя бы кем-то. Меня для этого выбрали. У меня в жизни больше никогда ничего не будет, кроме этого. Так дайте мне делать эту работу, раз для меня не может быть никакой другой.
Ох, неужели ему наконец удалось удивить своего несносного повелителя? Джаред даже приподнялся, изменив наконец позу — которая была, Дженсен понял теперь, не расслабленной, а измученной, как будто у него не было сил сидеть прямо. Но сейчас он сел. И задал вопрос. которого Дженсен меньше всего ждал: