Лавандовые тайны (СИ)

Шелковое покрывало прохладой касается пылающей кожи, и Тимира распахивает глаза.
Иржи нависает над ней, ворох оберегов и амулетов болтается между ними, стучась друг об друга.
Он отклоняется, становясь на колени между ног Тимиры и снимает один за другим — кровавый коготь, темное соцветие, драконий глаз в черном золоте, шар, сплетенный из десяти металлов и трех камней. От огня, от черной смерти, от страха, от ослепления. Десяток ярких сфер, таящих в себе запасы чужой магии всех стихий. Сложного плетения цепочки, перенаправляющие чужую магию в небо и в землю. Пульсирующее огнем крошечное солнце, сгусток настоящей огненной магии.
Он снимает их все.
Обнажается, не оставляя ничего, кроме впаянной в кожу серебряной цепи, проходящей чуть ниже ключиц.
А потом расстегивает узорчатую пряжку на кожаных штанах, и Тимира скользит взглядом по его груди, по животу, вниз… так и замирает.
Бесстыдная, нагая, открытая перед ним, словно мира за пределами спальни не существует. Словно совесть, долг и вина остались сторожевыми псами лежать у дверей.
Впустив только ее. Только его.
Шершавые мозоли на пальцах Иржи снова царапают самую тонкую кожу на ее животе, груди, внутренней стороне бедер, запястьях, которые он прижимает к простыням, накрывая ее своим телом.
И забирая то, на что не имеет права.
Глядя в распахнутые глаза, в которых дрожит прозрачно-зеленое стекло ее волны.
  
Глава 26
 
Тимира поднимает руки и медленно откидывает капюшон плаща.
Ноги сами несут к ней — два шага вперед, и за спиной гулко хлопает тяжелая дверь, оставляя позади все, что было сегодня. Всех.
— Иржи… — ее взгляд мечется по его лицу, она словно отчаянно ищет в нем что-то.
— Зачем ты здесь? — вопрос получается резким. Еще более резкое продолжение: — Как попала в мои покои?
Он спрашивает, но не слушает ответ. Спальня пропахла ею до такой степени, что кружится голова. Кажется, если она уйдет немедленно, прямо сейчас, пока он еще может найти в себе силы и выпустить ее, еще долгие недели ее запах останется здесь. И будет тревожить ночами, навевая сны…
Похожие на то, что происходит сейчас наяву.
— Ты обещал научить меня… Магии.
Она делает шаг навстречу, и сердце Иржи, и без того оглушительно стучащее, взрывается, когда Тимира кладет ладонь ему на грудь.
Он проиграл свой бой.
Прямо сейчас, когда он знает, что нужно сделать — убрать ее ладонь, пообещать уроки магии днем в саду, в присутствии фрейлин, попросить госпожу советницу покинуть его спальню…
Но нет сил отказаться от того, что она дает.
Иржи делает еще один шаг, окунаясь в аромат ее волос — и пропадает.
— Магия… — корявые и хриплые слова рождаются где-то в горле, и едва продираются наружу, царапаясь острыми краями. — Магия это эмоции…
Он протягивает руку и бездумно, словно не осознавая, что делает, тянет завязки плаща. Тимира опускает голову и смотрит на это, не делая ни единой попытки ему помешать. Иржи кладет ладони на ее плечи, стягивая тяжелую ткань и отбрасывая прямо на пол. Плащ растекается черным омутом у ног Тимиры.
Она в белой ночной сорочке до пят. Легкой, полупрозрачной, бесстыдно не скрывающей, как поднимается от частого неглубокого дыхания ее грудь под тонкой тканью. Как просвечивает теплая кожа под ней.
Тимира не задает больше вопросов, да и Иржи забыл, с чего все началось.
Дрожащее пламя свечи заставляет тени метаться по стенам спальни. Ее потрескивание, да шорох песка, бьющегося морским прибоем о стены крепости — вот и все, что слышно в тишине.
Больше никого и ничего не существует.
Только они вдвоем.
Тимира гладит Иржи по груди поверх рубашки, вытягивает ее из штанов и запускает пальцы под ткань, замирая за мгновение до того, как коснуться его голой кожи.
Иржи вздрагивает и смотрит ей в глаза, где дрожит волна цвета бутылочного стекла.
«Только не убивай меня» — хочет сказать он, но понимает, что готов ко всему, что она может ему дать.
 
Тимира дает ему себя.
И он не может отказаться.
Лишь делает последнее движение, забирая себе вину и ответственность — и прижимает ее пальцы к своему животу.
Резкий всхлип слетает с ее губ, и Тимира шагает в его объятия, задирает его рубашку, помогая снять ее и прижимается всем телом к бронзовой в свете свечи коже.
Поднимает вверх бледное лицо, закусывает губу и дрожащая волна в глазах требует от него идти дальше. Но он медлит, нарочито неспешно распутывая шелковые завязки ночной сорочки. Под нетерпеливый вздох Тимиры распущенный ворот ползет с округлого белого плеча, и Иржи, не выдерживая, прижимается губами к нему с тихим стоном.
Отзвук, отблеск его первого касания, когда он рвал с нее платье в Ильдауме — тогда грубо, чтобы вызвать гнев. Сейчас — нежно, благоговейно касаясь губами теплой кожи — словно молитвой посмеявшимся над ним древним богам.
Он просил забрать — они привели.
Он просил указать путь — и они указали.
Этот путь ведет от плеча к острой ключице, от нее к тонком горлу, где бьется пульс, к уху, к виску, к нежным векам, которые она закрывает под его поцелуями.
Он не касается ее губ, лишь пьет сладкое дыхание в сантиметре от них, пока она стоит перед ним, и свет свечи зажигает рыжие искры в ее волосах.
Мягкие отсветы ложатся на кожу, которая кажется изысканным десертом, сливочным кремом, которого хочется касаться кончиком языка.
Иржи спускает ткань сорочки все ниже и ниже, и с каждым новым открывающимся видом что-то внутри него сжимается все сильнее. Напряжение растет и каменеет, когда он ловит языком яркие вишни на вершинах холмов из взбитых сливок, когда трогает губами мягкий живот — и опускается на колени следом за опадающей сорочкой, что расплескивается белизной облака по ночной темноте его плаща.
Иржи благоговейно смотрит снизу вверх на обнаженную Тимиру, стоя перед ней на коленях — как не вставал даже перед древними богами.
Его пальцы едва касаются кожи, слегка царапая ее грубыми мозолями, и Тимира дрожит под этими прикосновениями.
— Тебе холодно? — спрашивает он.
— Нет… — шепчет она с закрытыми глазами, и он знает, что это правда. Ее кожа пылает, сливочный десерт тает от жара, исходящего изнутри нее, и Иржи слизывает сладкие капли с ее бедер, пока дрожь не переходит в резкие судороги и стон сквозь закушенную губу.
Он поднимается — и касается губ Тимиры, делясь с ней сладостью.
Она льнет к нему — мягкая, расплавенная, растаявшая, и он подхватывает ее на руки, относит к высокой кровати.
Шелковое покрывало прохладой касается пылающей кожи, и Тимира распахивает глаза.
Иржи нависает над ней, ворох оберегов и амулетов болтается между ними, стучась друг об друга.
Он отклоняется, становясь на колени между ног Тимиры и снимает один за другим — кровавый коготь, темное соцветие, драконий глаз в черном золоте, шар, сплетенный из десяти металлов и трех камней. От огня, от черной смерти, от страха, от ослепления. Десяток ярких сфер, таящих в себе запасы чужой магии всех стихий. Сложного плетения цепочки, перенаправляющие чужую магию в небо и в землю. Пульсирующее огнем крошечное солнце, сгусток настоящей огненной магии.
Он снимает их все.
Обнажается, не оставляя ничего, кроме впаянной в кожу серебряной цепи, проходящей чуть ниже ключиц.
А потом расстегивает узорчатую пряжку на кожаных штанах, и Тимира скользит взглядом по его груди, по животу, вниз… так и замирает.
Бесстыдная, нагая, открытая перед ним, словно мира за пределами спальни не существует. Словно совесть, долг и вина остались сторожевыми псами лежать у дверей.
Впустив только ее. Только его.
Шершавые мозоли на пальцах Иржи снова царапают самую тонкую кожу на ее животе, груди, внутренней стороне бедер, запястьях, которые он прижимает к простыням, накрывая ее своим телом.