Лавандовые тайны (СИ)

Но на самом деле ему неподвластно только одно.
Выкинуть из головы Тимиру.
Жгучую память о белой коже плеча в прорехе платья, которое он дернул с нее, пытаясь разбудить магию в Ильдауме.
Восхищение ее бесстрашием — девушка на выданье и без того потерявшая почти все шансы устроиться в жизни плевать хотела на сплетни соседей, когда поняла, что он может научить ее тому, чего не знает никто другой. Иржи и сам не слишком жаловал строгие нравы империи, но ему было нечего терять.
В отличие от нее.
Как и сейчас. Дальше юга не сошлют. Хуже рубежей — только болотная тюрьма, но император неглуп и не рискнет ослаблять свою армию, избавляясь от Иржи.
А вот самой уважаемой после императрицы женщине страны снова есть, чем рисковать, но она опять бросается в омут с головой.
Так что он виноват больше.
Ему и держаться от нее подальше.
Не стоять рядом, не смотреть в глаза, не касаться.
Он заканчивает тренировку, когда мышцы просто отказываются сокращаться, и Иржи чуть не летит кубарем с края телеги, куда только что запрыгнул. В последнюю секунду он превращает падение в кувырок и отзывает огненные мечи. Сообразительная служанка тащит к нему ведро воды и, дождавшись одобрительного кивка, опрокидывает ему на голову. Другая несет чистую рубаху, которую он натягивает прямо так, и ткань облепляет мокрое тело, заставляя поежиться от холодка.
Иржи идет по коридору замка и по дороге его нагоняют командиры отрядов, привычные к тому, что доклады он принимает не в своем забытом и покрывшемся пылью кабинете, а вот так, на ходу.
Разведчики вернулись — никаких признаков бурь, никаких признаков монстров, никаких признаков врага.
Маги отчитываются — кристаллы сняты, пушки разряжены, столбы и зачарованная каменная кладка дороги разобраны.
Со складов сообщают, что провизии хватит надолго, несмотря на задержавшихся столичных гостей. Даже с гостями крепость способна выдержать трехлетнюю осаду. Без пирожных и свежих фруктов, конечно, но все выживут.
Конечно, Иржи вздыхает, думая, как перенесут нежные фрейлины такие лишения. Может быть, стоит хотя бы запастись сухофруктами — посылает он распоряжение хозяйственникам.
И тут же, без перехода, приказывает разослать гонцов по форпостам со сведениями об опасности использования огненных заклинаний против пустынных тварей.
И — поколебавшись — велит сообщить Тойво, что его помощь может обернуться бедой для империи.
Ему не хочется, чтобы брат узнал это из уст гонца.
И еще больше не хочется, чтобы тот прервал свою миссию и вернулся до срока.
Именно поэтому он все-таки отсылает весть.
Надеясь продержаться до его возвращения.
  
Глава 25
 
Тимира поднимает руки и медленно откидывает капюшон плаща.
Ноги сами несут к ней — два шага вперед, и за спиной гулко хлопает тяжелая дверь, оставляя позади все, что было сегодня. Всех.
— Иржи… — ее взгляд мечется по его лицу, она словно отчаянно ищет в нем что-то.
— Зачем ты здесь? — вопрос получается резким. Еще более резкое продолжение: — Как попала в мои покои?
Он спрашивает, но не слушает ответ. Спальня пропахла ею до такой степени, что кружится голова. Кажется, если она уйдет немедленно, прямо сейчас, пока он еще может найти в себе силы и выпустить ее, еще долгие недели ее запах останется здесь. И будет тревожить ночами, навевая сны…
Похожие на то, что происходит сейчас наяву.
— Ты обещал научить меня… Магии.
Она делает шаг навстречу, и сердце Иржи, и без того оглушительно стучащее, взрывается, когда Тимира кладет ладонь ему на грудь.
Он проиграл свой бой.
Прямо сейчас, когда он знает, что нужно сделать — убрать ее ладонь, пообещать уроки магии днем в саду, в присутствии фрейлин, попросить госпожу советницу покинуть его спальню…
Но нет сил отказаться от того, что она дает.
Иржи делает еще один шаг, окунаясь в аромат ее волос — и пропадает.
 
— Магия… — корявые и хриплые слова рождаются где-то в горле, и едва продираются наружу, царапаясь острыми краями. — Магия это эмоции…
Он протягивает руку и бездумно, словно не осознавая, что делает, тянет завязки плаща. Тимира опускает голову и смотрит на это, не делая ни единой попытки ему помешать. Иржи кладет ладони на ее плечи, стягивая тяжелую ткань и отбрасывая прямо на пол. Плащ растекается черным омутом у ног Тимиры.
Она в белой ночной сорочке до пят. Легкой, полупрозрачной, бесстыдно не скрывающей, как поднимается от частого неглубокого дыхания ее грудь под тонкой тканью. Как просвечивает теплая кожа под ней.
Тимира не задает больше вопросов, да и Иржи забыл, с чего все началось.
Дрожащее пламя свечи заставляет тени метаться по стенам спальни. Ее потрескивание, да шорох песка, бьющегося морским прибоем о стены крепости — вот и все, что слышно в тишине.
Больше никого и ничего не существует.
Только они вдвоем.
Тимира гладит Иржи по груди поверх рубашки, вытягивает ее из штанов и запускает пальцы под ткань, замирая за мгновение до того, как коснуться его голой кожи.
Иржи вздрагивает и смотрит ей в глаза, где дрожит волна цвета бутылочного стекла.
«Только не убивай меня» — хочет сказать он, но понимает, что готов ко всему, что она может ему дать.
Тимира дает ему себя.
И он не может отказаться.
Лишь делает последнее движение, забирая себе вину и ответственность — и прижимает ее пальцы к своему животу.
Резкий всхлип слетает с ее губ, и Тимира шагает в его объятия, задирает его рубашку, помогая снять ее и прижимается всем телом к бронзовой в свете свечи коже.
Поднимает вверх бледное лицо, закусывает губу и дрожащая волна в глазах требует от него идти дальше. Но он медлит, нарочито неспешно распутывая шелковые завязки ночной сорочки. Под нетерпеливый вздох Тимиры распущенный ворот ползет с округлого белого плеча, и Иржи, не выдерживая, прижимается губами к нему с тихим стоном.
Отзвук, отблеск его первого касания, когда он рвал с нее платье в Ильдауме — тогда грубо, чтобы вызвать гнев. Сейчас — нежно, благоговейно касаясь губами теплой кожи — словно молитвой посмеявшимся над ним древним богам.
Он просил забрать — они привели.
Он просил указать путь — и они указали.
Этот путь ведет от плеча к острой ключице, от нее к тонком горлу, где бьется пульс, к уху, к виску, к нежным векам, которые она закрывает под его поцелуями.
Он не касается ее губ, лишь пьет сладкое дыхание в сантиметре от них, пока она стоит перед ним, и свет свечи зажигает рыжие искры в ее волосах.
Мягкие отсветы ложатся на кожу, которая кажется изысканным десертом, сливочным кремом, которого хочется касаться кончиком языка.
Иржи спускает ткань сорочки все ниже и ниже, и с каждым новым открывающимся видом что-то внутри него сжимается все сильнее. Напряжение растет и каменеет, когда он ловит языком яркие вишни на вершинах холмов из взбитых сливок, когда трогает губами мягкий живот — и опускается на колени следом за опадающей сорочкой, что расплескивается белизной облака по ночной темноте его плаща.
Иржи благоговейно смотрит снизу вверх на обнаженную Тимиру, стоя перед ней на коленях — как не вставал даже перед древними богами.
Его пальцы едва касаются кожи, слегка царапая ее грубыми мозолями, и Тимира дрожит под этими прикосновениями.
— Тебе холодно? — спрашивает он.
— Нет… — шепчет она с закрытыми глазами, и он знает, что это правда. Ее кожа пылает, сливочный десерт тает от жара, исходящего изнутри нее, и Иржи слизывает сладкие капли с ее бедер, пока дрожь не переходит в резкие судороги и стон сквозь закушенную губу.
Он поднимается — и касается губ Тимиры, делясь с ней сладостью.
Она льнет к нему — мягкая, расплавенная, растаявшая, и он подхватывает ее на руки, относит к высокой кровати.