Маэстро

А очкастый тем временем поменял тон. Положил Марику руку на плечо и улыбнулся:
– Товарищ Агдавлетов, завтра очень ответственный концерт. На нем будет присутствовать сам товарищ Брежнев. Он лично хочет услышать в вашем исполнении «Торжественный марш». Вы ему очень нравитесь.
Впоследствии Марик себя уговаривал, что именно этим очкастый его и купил. Одно дело петь из-под палки, потому что тебе недвусмысленно пригрозили отлучением от сцены. Не зря же разговор зашел об образовании, соответствии званию и репертуаре на гастролях. Марату явно давали понять, что товарищи в курсе всех обстоятельств его биографии, и намекали, что нужно быть сговорчивее. Но Марату хотелось верить, что согласился он петь «Торжественный марш» только из-за личной просьбы Леонида Ильича. К пожилому генсеку он относился с симпатией: после одного мероприятия в неформальной обстановке, на которое приглашали певцов первого эшелона, им удалось несколько минут пообщаться, Брежнев пожал ему руку и сказал несколько одобряющих слов, так важных для начинавшего тогда артиста. Эту поддержку Марик не забыл и «марш» петь согласился.
Но, отработав номер на репетиции, за кулисы ушел все же расстроенный. Рявкнул на Мопса, мол, мы еще обсудим, почему мне заранее не согласовали репертуар, и пошел в гримуборную. Ему предстояло дождаться репетиции финального номера. Тоже радость – выступать первым, а потом три часа торчать за кулисами, ждать завершения концерта. Очевидно, недовольство было написано у него на лице, потому что он вдруг услышал низкий и красивый женский голос:
– Не расстраивайтесь так, Марат. Песня у вас достойная, а своим исполнением вы облагородите любой материал.
Марат обернулся. В проходе стояла Мария Беляева. В нарядном синем платье с шифоновым верхом, в вечернем макияже. Как будто не на репетицию пришла, а на полноценный концерт. Он тогда впервые обратил внимание на ее осанку, поистине королевскую. Да и в целом на фигуру. И голос. Низкий голос приятно волновал.
– На вас просто лица нет, – продолжила Мария. – Хотите чаю? Я только что заварила. Настоящий краснодарский, с гастролей привезла. Верхние листочки, самые вкусные. Не то, что в коробки фасуют. Пойдемте.
И распахнула дверь своей гримерки. Которую ни с кем не делила! Что само по себе поражало – свободных комнат всегда не хватало, и артистов уплотняли вне зависимости от званий и рангов, соблюдая единственный принцип: мальчики к мальчикам, а девочки к девочкам. Но в гримерке Беляевой не было никого, только заварочный чайник, чашка (Мария тут же достала из шкафчика вторую) и плитка шоколада «Балет».
Меньше всего сейчас Марат был настроен на чаепитие. Но в присутствии Марии его раздражение куда-то улетучилось. Мелькнула мысль, что чай ему бы действительно не помешал. А приятный собеседник – тем более. И с Мопсом ругаться перехотелось.
– Вы знаете, в Краснодаре уже настоящее лето, двадцать градусов, все ходят раздетые, – спокойно рассказывала Беляева, разливая чай по чашкам.
А Марик любовался ее движениями, плавными, спокойными. Вдруг подумалось, что именно такой должна быть настоящая женщина. Она намного полнее субтильной, похожей на девочку-подростка Аллы, но Марату неожиданно и такая фигура показалась привлекательной. Женственной. Ну да, она ведь вокалистка. Среди женщин-певиц мало худышек, как они говорят: голос должен на что-то опираться. Вполне справедливо говорят. И взгляд за что-то должен цепляться.
– В Свердловске еще лежит снег, – поддержал Марик беседу как мог. – А в моей родной Республике сейчас, наверное, гранат цветет. Вы когда-нибудь видели, как цветет гранат?
– Я даже не видела, как он растет, – улыбнулась Мария. – Это дерево?
– Куст. Большой пышный куст, который легко принять и за дерево.
– Обязательно полюбуюсь. У меня через три недели гастроли на юге.
– А где именно? – оживился Марик.
Она назвала город его детства. И Марату вдруг стало тепло-тепло то ли от выпитого чая, то ли от присутствия красивой женщины, так умиротворяюще на него действующей, то ли от мыслей о доме, где он не был уже несколько лет. И почему, собственно, не был? Работа, концерты, записи. И Алла, везде за ним следовавшая хвостом. Она несколько раз намекала, что хотела бы познакомиться с родителями Марата. Марик всегда пресекал подобные разговоры. Однажды объяснил, что родителей у него нет, что воспитывали его бабушка и дедушка, которые уже очень пожилые, чтобы сваливаться им на голову. При этом умолчал, что оба были бы чрезвычайно рады видеть внука, но внук понятия не имел, как представлять им Аллу. Дедушка Азад вряд ли разделил бы его взгляды на отношения с женщиной без всяких обязательств.
 
А теперь он допивал чай, смотрел на Марию и думал, что ее он бы представил деду без всяких сомнений. И сам себе удивлялся. Не слишком ли поспешные выводы? Его всего лишь пригласили на чашку чая. Но мысленно он уже прокручивал свой гастрольный график и прикидывал, что у него через три недели? А может быть, сорваться в Республику? Что, интересно, на это скажет Мопс?
* * *
 Она проснулась, не понимая, что ее разбудило. В комнате было светло, оранжевый свет фонаря освещал не только улицу, но и нескромный интерьер: большая, слишком большая для нее одной кровать с высокой спинкой, туалетный столик, на котором поблескивало десятка три фарфоровых статуэток. Домработница, наверное, проклинала хозяйку, тратя по часу, чтобы стереть пыль с ангелочков, котят и цветочных корзиночек. Напольные часы – красное дерево, антиквариат – стояли в углу, на них свет из окна не падал, но Мария Агдавлетова и так знала, который час. Три пятнадцать. Если она просыпалась среди ночи, то неизменно в три пятнадцать, как в ту ночь, когда всё закончилось. Она тогда тоже проснулась будто от толчка. И обнаружила, что вторая половина кровати пуста. Как Марат выбрался из дома? Да так, чтобы она не слышала? Как он мог так с ней поступить?
 Мария Алексеевна встала, накинула халат и пошла на кухню, хорошо зная, что уснуть сегодня уже не получится, незачем и пытаться, только время зря переводить. В такие ночи она предпочитала выпить кофе и заняться каким-нибудь полезным делом, а дел всегда находилось предостаточно. Она ушла со сцены, когда Марат заболел, и не вернулась после его смерти. Век артиста и так недолог, артистки – еще короче. А сто`ит хотя бы ненадолго выпасть из обоймы, и тебя уже никто не ждет. Да и не могла, не хотела она больше петь и улыбаться зрителям. Но были ученики, была телепередача на не очень популярном канале для интеллектуалов и любителей музыки, для которой она сама писала сценарии и которую сама же вела, были постоянные встречи с журналистами, которые чаще хотели поговорить о ее знаменитом муже, нежели о ней самой.
 Вот о муже она говорить не хотела. Много лет не хотела. Приходилось, конечно. И она надевала маску, которая понравилась бы всем, – умеренной скорби. В театральном институте хорошо научили входить в образ. Без маски, без игры в сдержанную, но печальную вдову она бы истерично рыдала прямо на камеру, как рыдала на похоронах, которые, к счастью, не снимали. И в истории не осталось, как она чуть не кинулась туда, за ним, в свежераскопанную землю, и как держали ее с двух сторон Леня Волк и Андрей Кигель. Которых она люто ненавидела в тот момент за то, что живые, что стоят тут рядом.
 Потом, через несколько дней, или недель, или месяцев, пришла в себя. И закрылась наглухо, надела маску. Но дома все равно оставалась наедине с тишиной и вещами, ежесекундно напоминавшими о нем. Его рояль, его ноты, его концертные костюмы в шкафу, его портрет на стене. Она начала с ним разговаривать. Она по несколько раз за день подходила к шкафу, открывала зеркальную дверцу и трогала его вещи. Однажды поймала себя на том, что перекладывает с книжной полки на столик у телевизора его очки с мыслью, что Марик опять их потеряет. В тот день она поняла, что надо что-то менять.
 Мария Агдавлетова все в жизни делала решительно. Иначе не пробилась бы девочка из рабочей, еще и неполной семьи, пусть даже со звонким голосом, на большую сцену. Не стала бы всенародно любимой певицей, не протиснулась сквозь жернова цензуры и закулисных интриг. Когда-то в один день она решила идти на конкурс артистов эстрады, в один день ушла из ансамбля, в котором пропела пять лет, и начала сольную карьеру, в один день согласилась стать Агдавлетовой. Впрочем, тут и раздумывать не пришлось, в Марика она влюбилась с первого взгляда. В один день вдова Агдавлетова собрала все его вещи, вызвала бригаду рабочих и начала превращение его кабинета в просто комнату. Только портрет на стене остался. И разговоры с ним остались тоже, никуда она от них уйти не смогла.