Маэстро

 Случались и не очень приятные проявления любви. Кажется, на тех же злосчастных уральских гастролях у него украли ботинки. Артист всегда переобувается перед выходом на сцену, меняя обычную обувь на сценическую: более узкую, нарядную, как правило, с небольшим каблуком. Его повседневные ботинки остались стоять под стулом. Во время концерта в гримерке никого не было: я стояла в кулисах и наблюдала за его выступлением, Мопс тоже ошивался где-то поблизости. Гримерки никто тогда и не думал запирать. Ну что там ценного? В те времена ни мобильных телефонов, ни швейцарских часов артисты не носили. После концерта возвращаемся в гримерку, а ботинок нет. Марик так возмущался. Пришлось ему до машины по снегу в концертных легких туфлях шагать. А потом по всему Свердловску искали новую обувь. Я думаю, уборщицу кто-то из поклонников подговорил. А может быть, уборщица сама его поклонницей оказалась. Кто тогда не был его поклонником?
 Агдавлетов – главный номер любого телевизионного «Огонька». Агдавлетов – гвоздь любой концертной программы. Агдавлетов – любимец власть имущих. Да-да, творчество Марика пользовалось популярностью не только среди простого народа. Его регулярно приглашали на концерты самого высокого уровня и на закрытые приемы для руководства страны. Но об этом позже. Пока я лишь хочу подчеркнуть, что слава Марата была беспрецедентной, а любовь к нему женской половины Союза не знала границ. И, возможно, тогда читатель поймет, почему я, услышав от Марика столь горькие слова, не спешила разрывать отношения.
 Мопс тогда отправил меня в Москву ближайшим самолетом. Я поехала к родителям, чтобы не дожидаться Марика в его квартире: какая-то гордость у меня еще оставалась. (Даже не в его квартире, мы все еще жили у Кигеля, но не важно.) Я решила, что Марату просто надо успокоиться и отдохнуть. От меня, от наших мексиканских страстей, от сумасшедших ночей, которые не давали ему выспаться перед новым рабочим днем и новым концертом.
 Соскучится, осознает, как был неправ, и приползет на коленях с цветами в зубах, решила я и погрузилась в московские заботы: мама как раз затеяла ремонт и помощница в моем лице оказалась как нельзя кстати. Иногда, конечно, накатывало, особенно если из какого-нибудь окна звучал его голос. И по ночам в подушку плакала. Но такой уж у меня характер, рыдать неделями и месяцами не по мне. Вернется, куда он денется? Кто еще будет терпеть его взбалмошный характер и подавать чай с молоком в ванну его величеству?
 А потом мне вдруг передали, что Марик в Москве. И что у него, по слухам, роман с Машкой. Ой, простите, с Марией Беляевой. Это было так смешно, что я не поверила ни на секунду. Марик и Беляева? Певица? Надменная, несущая себя на сцене, словно она недорасстрелянная графиня имперских времен. Да вы издеваетесь? Что у них общего, кроме профессии? Да разве такая станет обхаживать его светлость? Рубашки ему стирать в тазиках, мотаться за ним по гастролям? У нее свои гастроли, и заботы тоже свои.
 Я не придумала ничего умнее, кроме как рвануть на первый же концерт с его участием. Билетов, разумеется, не достать, а журналистское удостоверение, по которому я проходила куда угодно, пришлось сдать, еще когда уволилась из газеты. Благо меня знали все билетеры, все администраторы. Пропустили так, хотя и отводили глаза. Вероятно, о романе Марика знала уже вся Москва. Одна я витала в облаках и клеила с мамой обои, мечтая, что он вернется.
 Это был сборный концерт, творческий вечер кого-то из композиторов, писавших в том числе для Марика. Я устроилась в проходе, решив, что дождусь его выступления, а потом пойду за кулисы. Пусть сначала споет – перед выходом на сцену он всегда заведенный, зато после, если все прошло хорошо, – довольный жизнью и покладистый.
 И каково же было мое удивление, когда на сцену он вышел с Машкой! Агдавлетов, никогда не любивший петь дуэтом. Да и мало находилось идиотов, желающих с ним спеть, – у него же феноменальный голосище, с ним в дуэте любой даже очень хороший певец выглядел бледной немощью. Но то мужчины. А Машка смотрелась с ним рядом весьма органично. Пели они что-то про любовь, свеженькое, не иначе написанное юбиляром специально для этого концерта. И специально для этого дуэта. И взгляды, которые они бросали друг на друга во время пения, лучшим образом свидетельствовали – у них роман. Самый настоящий.
 
 За кулисы я тогда не пошла, гордости хватило. Рыдала дома в подушку до самого утра.
* * *
Марат влюбился. Неожиданно, непредсказуемо, в самый неподходящий момент. Со свердловских гастролей его дернули раньше времени – кремлевский концерт к очередной красной дате календаря не мог пройти без Агдавлетова. Там-то, на репетиции, они и встретились.
Про певицу Марию Беляеву Марик, разумеется, слышал, да и встречались они на мероприятиях. Но Марат никогда женским вокалом особенно не интересовался, а статная, величавая, как будто несущая себя Беляева представлялась ему эдакой неприступной гранд-дамой. К тому же Марик полагал, что она гораздо старше его, и даже предположить не мог, что они с Беляевой ровесники.
Репетиция вышла муторной. Ответственный редактор настаивал, чтобы на концерте Марат пел «Торжественный марш», открывающий мероприятие. С хором, оркестром и балетом, выносящим знамена. Для этого Агдавлетова и дернули с гастролей. Но Марат, увидев текст песни, уперся.
– Пусть Кигель открывает концерт. Его голос гораздо лучше подходит для этого произведения!
– Андрей концерт закрывает, – стонал редактор. – С «Балладой о Красной армии».
– Ну отдайте Волку! Поймите, у меня совершенно другой образ, другой голос. У меня нет нужных красок в тембре!
Марат, конечно, лукавил. Он просто не хотел выходить в образе мальчика с плаката и под развевающимися флагами петь о славе трудового народа. Терпеть не мог и такие песни, и такие концерты. Они спорили с редактором, и вдруг из первого ряда, где сидело несколько человек, принимающих концерт, поднялся невыразительный дядечка в очках.
– Товарищ Агдавлетов, вы нас всех задерживаете, – недовольно заявил он. – Мне кажется, вы не совсем точно понимаете ситуацию. Ответственные товарищи возложили на вас обязанность спеть «Торжественный марш». Вам никто не предлагает выбирать репертуар для этого концерта. Вы не на гастролях, где, думая, что далеко от Москвы можно делать все, что вам захочется, вы поете западную музыку.
«Западную» у него прозвучало как что-то ругательное. Марат напрягся. Он привык, что редакторы с ним считались, а принимающая комиссия редко вмешивалась в вопросы репертуара на последнем прогоне – все номера согласовывались заранее. Но то ли Мопс намутил и не предупредил, что именно придется петь, то ли редакторы намеренно скрыли от него эту информацию, опасаясь, что Агдавлетов просто не приедет, сославшись на гастроли.
– Я же объяснил, что не смогу исполнить эту песню на том профессиональном уровне, которого она заслуживает, – терпеливо проговорил Марик, стараясь не обращать внимания на явный выпад в его сторону, хотя внутри уже закипала ярость.
– Не надо, товарищ Агдавлетов. Все ваши уловки мы прекрасно знаем, – осклабился дядечка. – У одного «металла в голосе не хватает», второй о профессиональном уровне речь завел. Какие-то странные у нас народные артисты, вы не находите, коллеги? То не могут, это не могут. Как же вы звания-то получили? Или у вас, товарищ Агдавлетов, образования не хватает? В Италии вы не доучились, из консерватории вас выгнали.
Марат стиснул зубы. Он прекрасно знал, что огрызаться нельзя. И все-таки смолчать не мог. Очкастый бил по самому больному. Ну да, не было у Марика заветной бумажки, свидетельствовавшей, что он профессиональный певец. Но зачем она ему, позвольте узнать? Когда одно его имя собирает стадионы по всей стране. Когда никто на эстраде, кроме него, не может петь классику? У кого еще почти две полные октавы диапазона?