Трактат о лущении фасоли

Мы боялись, что спьяну он завалится назад или упадет вперед, на нас, потому что даже трезвый может не устоять на ногах, если будет так наклоняться, извиваться, вскакивать.
И, увы, в какой-то момент, снова поднявшись на цыпочки, учитель вдруг зашатался. Он бы рухнул на пол. К счастью, стоявший рядом мальчик подбежал и подхватил его. Учитель упал ему на руки. Мы уложили его на скамейку. Учитель был бледен как мел, весь мокрый от пота, мы даже не понимали, дышит он или нет. Кто-то хотел сбегать за комендантом. Другой — вызвать «скорую». Тогда учитель, казалось, улыбнулся нам из-под закрытых век.
— Ничего, мальчики, пройдет, — прошептал он. — Я слишком много выпил для такой музыки. Если бы вы слышали, что вы играете, мальчики. Если бы вы только слышали. Иногда жизнь стоит того, чтобы жить.
И вы не поверите: нам расхотелось убегать из школы.
Через несколько дней нас вызвали на плац. Видим — стоит машина. А рядом с машиной — учителя и комендант. Не такой, как тогда, а довольный, улыбающийся, снова прямо отец родной.
— Идите-ка сюда. Посмотрите, что нам привезли. Лампы. Правда, керосиновые. Не всегда надо смотреть только вперед. Иногда стоит и назад оглянуться. Там тоже можно найти то, что пригодится и сегодня. Ну, несите, несите. — И повернулся к водителю: —Керосин привезли? Сколько бутылей? Хорошо.
Вообще-то этих ламп было не так много, чтобы всю школу созывать. На каждую комнату пришлось по одной. В клуб — четыре. И по одной каждому учителю. Не какие-то особенные — обычные керосиновые лампы. Еще и стекла не ко всем подходили. Но, по крайней мере, можно было осветить комнату, если выключат электричество. По-человечески помыться, поесть, лечь спать. И даже что-то починить, пришить, заштопать. Человеку нужен хоть какой-то свет. Во всяком случае, из-за света мы уже больше никогда не бунтовали.
В тот раз — совсем другое. В тот раз мы взбунтовались не из-за света. Из-за фильма — что его прервали. Да еще в такой момент. Согласитесь: что может быть хуже? Купил Джонни шляпу или нет? А может, застрелился? Да еще эта Мэри. Была ли причина в шляпе? А если причина в том, что она ему изменяла, какая разница? О, шляпы тоже умеют изменять. Я их всю жизнь ношу, до сих пор, так что кое-что в шляпах смыслю. У меня их даже несколько, привез из-за границы. Одна на каждый день, другие — для выходных и праздников. И еще та, которую я всегда надеваю, когда в лес иду.
Собаки ее больше всего любят. Как надену — прыгают, ластятся, сразу понимают, что мы в лес идем, и глаза у них смеются. Вы удивляетесь, что глаза смеются? Не так, как у людей, но смеются. Я всегда знаю, когда глаза у них смеются. Чего вы не понимаете? А что тут понимать? Была бы у вас собака, вы бы многое поняли. Вам бы даже пришлось согласиться, что собаки нам милость оказывают, живя с нами в этом мире. Поэтому человек должен их как-то отблагодарить. Не только тем, что кормит и дает кров. Тогда скажите мне, способен ли человек так привязаться к собаке, как собака к человеку? Сомневаюсь. Нет. Я считаю, что у собак перед людьми много преимуществ. Собаки, к примеру, не воюют, не нарушают законы, потому что им не приходится их устанавливать, законы они носят в себе. Часто можно услышать, что люди с собаками вытворяют. Из машины выкидывают, вывозят куда-нибудь подальше, оставляют на дачах, в санаториях. Я таких бродячих собак навидался, когда в санаторий ездил. К каждому ластятся в надежде человека отыскать. Или вот как мой Рекс — его в лесу к дереву привязали.
Поэтому, мне кажется, собаку понять труднее, чем человека. Откуда в ней такая привязанность, не важно, хороший хозяин человек или подлец? Вы когда-нибудь слыхали, чтобы собака по собственной воле хозяина бросила? Просто ушла и не вернулась? Или, например, если на него напали, — чтобы собака убежала? Пусть как Давид против Голиафа, но хотя бы за штанину схватит или за лодыжку укусит. А уж сколько будет метаться, лаять, даже если сделать ничего не может. А чтобы собака больного хозяина оставила, умирающего — вы о таком когда-нибудь слышали? И не услышите. Зато бывает, что вслед за человеком от тоски умирает и его пес.
 
Мы даже что случится завтра, не умеем предчувствовать. Как поведет себя другой человек — не умеем. А собака и смерть предчувствует. Просто не всегда показывает. Вот, как мои сейчас: лежат спокойно, может, даже спят. А мы не знаем, не предчувствуют ли они что-то. Нюх, говорите... Дело не только в нюхе. Не один нюх делает собаку собакой. А что же? Не знаю. Если бы знал, то и про всю нашу жизнь знал бы гораздо больше.
Достаточно сравнить, когда у человека что-нибудь болит и когда у собаки. Как будто это разная боль. Человек хоть пожалуется, повздыхает, начнет стонать, а собака делается вялой или, в крайнем случае, не притрагивается к еде. По человеку малейшую боль сразу видно, а по собаке — одно только терпение. Или взгляните в собачьи глаза: что в них отражается? То же самое, что в наших, человеческих? Вроде и смотрим мы на одно и то же, но видят ли их глаза то же самое? Вы когда-нибудь задумывались? У человека, в зависимости от того, на что он смотрит, глаза расширяются, щурятся, моргают, улыбаются. У собаки они остаются неподвижны, на что бы она ни смотрела. А каков человек в этих собачьих глазах? Вы когда-нибудь задумывались? Таков ли он, каким видит себя, скажем, в зеркале, в глазах других людей или в собственном удовлетворении, недовольстве, собственной памяти, собственных надеждах, страхах, отчаянии? А что собака думает о человеке? Что вот мои собаки о нас думают, глядя, как мы тут фасоль лущим? Видят вас в моем доме впервые, не могут не задуматься. О, проснулись. Ну что, Рекс, что, Хват? Мы тут беседуем, да...
Или душа... ведь у собаки тоже есть душа. Иногда о ком-нибудь говорят: добрая душа. Или Божья душа. Но разве Бог, глядя на все это, не предпочел бы подарить свою душу собаке? Точно мы, конечно, не знаем. Но предполагать можем. Хотя что мы вообще знаем? Самых простых вещей не знаем. Шерсть на собаке встает дыбом — иной раз не знаем, в чем дело. Хвостом завиляет — не знаем почему. Заскулит без причины — тоже. О, если бы дело было только в нюхе, собака не сумела бы почувствовать столько всего. Она и то чувствует, кто с какими намерениями пришел.
Вы, может, удивитесь, но иногда, хотя бы на мгновение, я бы хотел побыть собакой. Не навсегда, на время. Может, узнал бы, скажем, снюсь ли я им. Каждый хотел бы узнать, каким он кому-нибудь снится. Вы нет? Да хотели бы, хотели. А откуда вы знаете, что никому не снитесь? Может, просто никто вам до сих пор этого не сказал. Единственное, что я хотел бы знать, — это каким меня видят во сне мои собаки.
Бунт? Ах да, я же не дорассказал. Ну, отключили они электричество, фильм остановился. Может, если бы не в этот момент. Если бы не эта шляпа. Если бы не эта Мэри. Помните, из-за чего началась Троянская война? То-то же. Сначала, когда наступила темнота, раздался вопль разочарования. Казалось, грядет взрыв, но кто-то из учителей догадался воскликнуть:
— Сохраняйте спокойствие! Сейчас проверим: может, это просто пробки!
И один за другим бросились вон из клуба. Вероятно, решили, что если все пойдут проверять, то точно окажутся пробки. И мы сохраним спокойствие. Ну, если учитывать, что клуб был набит битком, можно даже сказать: мы его сохранили. Впрочем, учителя, наверное, тоже рассердились, что в такой момент. Иначе бы не пошли. Так что мы решили сохранять спокойствие, пока они не вернутся. Успокаивали друг друга. Призывали к порядку. Тихо вы! Успокойтесь! И с надеждой ждали мгновения, когда кто-нибудь из учителей появится на пороге с торжествующим возгласом:
— Пробки, ребята! Как мы и думали! Сейчас все исправят!
Но время шло, никто не появлялся. Может, в этом ожидании все бы как-нибудь само рассосалось, если бы внезапно не подал голос оператор. Может, мы бы пошумели немного, может, начали петь. Но в тишине и темноте голос оператора прозвучал как приговор:
— Да какие пробки?! Уже давно бы починили. Все, я сматываю пленку. Сколько кино кручу — если отключат, ни разу не было, чтобы сразу опять включили.