Страшные сказки Бретани (СИ)

— Как интересно, — задумчиво протянула Эжени. — Надо будет сходить на их представление.
Леон был уверен, что она сказала это просто из вежливости, поэтому его немало удивило то, что на следующий день Эжени и правда собралась ехать к бродячему цирку. Она и его позвала с собой, и бывший капитан, хоть и дал себе слово всюду следовать за Эжени и защищать её от любой опасности, не смог сдержать своих чувств:
— Признаться, я не очень-то люблю всех этих циркачей, комедиантов, шутов… В Париже у меня была одна очень неприятная история, связанная с театром и суфлёром.
— Огюст Вернье и ваша сестра, вы рассказывали, — Эжени опустила глаза. Это был едва ли не первый раз с того вечера, как Леон поведал свою историю, когда они вновь заговорили о его прошлом.
— Верно, и потом мне ещё пришлось допрашивать это наглого надутого сына мебельщика, а он всеми силами покрывал детей мушкетёров, — даже сейчас Леон поморщился при мысли о давнишней неудаче.
— Что за сын мебельщика? — не поняла Эжени.
— Да Мольер же, проклятый актёришка! Как по мне, так будет лучше для него и для всех, если он падёт замертво посреди сцены: это хотя бы расшевелит скучающих зрителей и запомнится людям!
— Мольер? Сам Жан-Батист Мольер? Вы знакомы? О Боже, и вы молчали! — Эжени всплеснула руками: она явно не разделяла презрения Леона к театру. — Если я поеду… если я когда-нибудь окажусь в Париже, пообещайте, что познакомите меня с господином Мольером! До нашей провинции долетали только слухи о его громкой славе, а вы знакомы с ним лично!
— И весьма об этом сожалею, — ввернул Леон. — Поверьте, слухи преувеличивают достоинства Мольера. Он дерзкий и наглый человек, считающий, что ему всё позволено, смеющийся над всем на свете… и помогающий преступникам избежать правосудия.
— Но всё же он талантлив, разве нет? — робко возразила Эжени. — Я не говорю, что мечтаю подружиться с ним, но всё-таки было бы любопытно… Я ведь выросла в глуши и редко встречала по-настоящему интересных людей.
— Зато интересных нелюдей вы встречали более чем достаточно, — ответил Леон.
— С этим не поспоришь, — на лице Эжени появилась тень улыбки. — И всё-таки, раз уж я пока не могу посетить спектакль господина Мольера, я пойду посмотреть на приезжих циркачей. Надо уметь находить удовольствие в малом. Конечно, я не заставляю вас ехать со мной…
— Я поеду, — быстро сказал он. — Не хочу оставлять вас одну в обществе множества незнакомцев.
Циркачи расположились между холмов: поставили свои телеги, распрягли лошадей и раскинули большой пёстрый шатёр. Несмотря на пронизывающий ледяной ветер и серое небо, грозящее в любой момент разразиться снегом или дождём, зрителей собралось множество. В воздухе не смолкал весёлый шум, звенел детский смех, что-то задорно выкрикивали женщины, им рокочущим баском отвечали мужчины. В толпе мелькали знакомые лица: Леон увидел Гийома Лефевра, к которому на плечи взгромоздился один из сыновей и с восторгом оглядывался вокруг. Другой сын пытался вырваться из цепких рук матери, которая оттирала ему лицо платком. Этьен Леруа что-то оживлённо рассказывал худенькому рыжеволосому юноше, а тот слушал с рассеянным вниманием, водя взглядом по сторонам. Луиза Мерсье едва поспевала за матерью, крепко сжимавшей её ручку, и что было сил вертела головой по сторонам. Даже старая Жанна Буле, травница, про которую рассказывала Эжени, была здесь: она куталась в шерстяную шаль и широко улыбалась шуткам карлика, который сновал между зрителями.
— Притащил я как-то в бордель осла и пчелиные соты… — долетел до Леона обрывок его речи. Маленький, чернобородый, с непропорционально большой головой и приплюснутым носом, карлик не переставал корчить рожицы и не упускал случая залезть к какой-нибудь девушке под юбку, отпуская при этом неприличные комментарии. Чаще всего мишенью для его острот становилась танцовщица, крутившаяся рядом: впрочем, она не обижалась, а только весело хохотала. Возможно, она была красива, но это сложно было понять из-за грима, закрывавшего всё лицо и делавшего его неестественно белым. Высокая и худая, с огненно-рыжими волосами, она, похоже, не испытывала холода и танцевала в лёгком платье, с непокрытой головой. Из-под задиравшейся юбки то и дело мелькали стройные длинные ноги, мужчины одобрительно улюлюкали, женщины громко возмущались, и Леон поскорее заставил себя отвести взгляд.
 
Посмотрев на Эжени, он с удивлением заметил, что она явно не на стороне возмущённых женщин. Её рот слегка приоткрылся, на губах снова возникла тень улыбки, глаза засияли, и девушка вся подалась вперёд, с наслаждением впитывая в себя краски, запахи и звуки. Похоже, солёные шутки карлика ничуть не смущали её, как и тот момент, когда танцовщица приподняла юбку, а карлик стал путаться между её ног. Леон покачал головой — за сегодняшний вечер Эжени улыбнулась больше раз, чем за весь предыдущий месяц! И кто мог подумать, что она так любит цирк?
Дядюшка Селестен, хозяин цирка, был полноватым круглолицым человеком с сильными залысинами на голове и поразительно ловкими руками. Колода карт порхала в них, то появляясь, то исчезая, бумажные цветы растворялись в воздухе, чтобы потом возникнуть за ухом у какой-нибудь крестьянки, тонкие шёлковые ленты распадались на куски и соединялись вновь. Селестен широко улыбался и представлял своих подопечных звонкими выкриками, придумывая им звания и титулы прямо на ходу. Все у него были наилучшие, непревзойдённые, никем ранее не виданные… Впрочем, даже Леон, со всей его неприязнью к артистам, не мог не признать, что выступают они достойно.
Рыжеволосая танцовщица, которую звали Грета, казалась неутомимой. Она ходила колесом, извивалась змеёй, трясла всем своим худым телом, прикрытым разноцветными тканями, так что Леону снова невольно пришлось отвести глаза и заставить себя отвлечься от неподобающих мыслей. Дядюшка Селестен с необыкновенной для его комплекции ловкостью один за одним метал кинжалы в доску, перед которой стояла Грета. Лезвия со стуком втыкались в дерево рядом с ней, но она только слегка вздрагивала и продолжала дразняще улыбаться Селестену, зрителям и всему миру.
Карлик со звонким именем Эцци жонглировал шариками, не забывая отпускать неприличные шутки и прихлёбывать из маленькой фляжки, висевшей у него на боку. Потом он вывел огромную лохматую рыжевато-белую собаку — вид у неё был такой, как будто она готова завалиться спать прямо здесь. Но впечатление оказалось обманчиво: собака бегала то за карликом, то от него, отнимала у него фляжку («Эй, а псина точь-в-точь как моя жена!» — крикнул кто-то из толпы), стягивала зубами штаны, потом падала на бок, позволяла чесать себе живот и под конец увезла на своей спине победно размахивавшего фляжкой Эцци.
Силач Аякс, крупный мужчина с густой курчавой бородой, крутил над головой тяжёлые скамейки, с лёгкостью поднимал Грету и усаживал её себе на плечи, при этом добродушно улыбаясь зрителям, и на этот раз уже мужчины неободрительно ворчали, а женщины вытягивали шеи, стремясь поближе рассмотреть мускулы Аякса. Леон опустил голову, пронзённый внезапной болью: этот улыбчивый гигант напомнил ему Портоса, способного с такой же лёгкость подхватить и женщину, чтобы заключить её в объятия, и противника, чтобы отшвырнуть его прочь, и неподъёмный камень, чтобы открыть проход. Эти воспоминания несколько омрачили его состояние, и дальнейшее представление сын Портоса смотрел как в тумане.
Франческа и Франсуаза, сросшиеся близняшки, несмотря на свою природную особенность, не вызывали ни страха, ни отвращения. Это были молодые девушки с аккуратно причёсанными тёмно-каштановыми волосами, нежными кукольными личиками и белой кожей. Сшитый по особым меркам наряд скрывал то, что в области бёдер и талии сёстры являются единым целым, и со стороны можно было подумать, что две одинаковые девушки в одинаковых бледно-розовых платьях просто стоят очень близко друг к другу. Трогательная история о том, как мать близняшек умерла при родах, а отец сначала хотел утопить «уродок» в речке, но потом одумался и подбросил их к порогу монастыря, может, и не была правдивой, но вызвала слёзы у множества зрительниц. Покосившись на Эжени, Леон заметил, что она утирает глаза перчаткой. Но потом девушки повеселели, на два голоса объявили, что лучше быть артистками цирка, чем монахинями, и очень ловко исполнили танец, вызвавший у зрителей неистовые хлопки и бурные возгласы радости.