Малышка, пойдем со мной...
Но она знала, что Джоани имеет на сей счет совсем другую точку зрения, а потому делала вид, что проявляет заботу. Она нехотя стерла улыбку с лица, надеясь, что этого будет достаточно.
— Мон, дорогая, твоя девочка пьет, — упорствовала Джоани.
— Это объяснимо: яблоко от яблони, как известно…
Монике все это уже наскучило. Бетани никогда не интересовала ее. Даже когда дочь пребывала в младенческом возрасте, она заботилась о ней чисто символически. Хотя по сравнению с Лорной, это был образец материнской любви.
Джоани закрыла глаза от отчаяния. У этой женщины есть все, но она упорно не хочет понимать этого. У нее есть дочь, которая ее любит, но ей все равно. Моника не знает, как это ужасно, когда пропадает ребенок, но и от этого она отмахнулась бы, как отмахнулась от всего в жизни.
Хотя, если поразмыслить, Моника и не могла быть другой. Она относилась к дочери так же, как когда-то относились к ней самой.
Мать Моники еще жива и, по слухам, вполне преуспевает, даже открыла магазинчик на окраине Лондона, но она ни разу не навестила свою дочь. По сути, она ее бросила много лет назад, когда Моника была еще школьницей. Вот вам и объяснение того, что Моника не способна на глубокие чувства. Это не в ее характере.
— Пойду посмотрю, как там Бетани, — сказала Джоани.
Но Моника не слушала ее — она подливала себе вина. Она уже забыла о Бетани.
— Скажи ей, что она наказана, чертова девица!
— Как ты думаешь, Мон, о чем она говорила? Кто ее так запугал?
Моника подняла глаза к потолку.
— Ты же знаешь — она у меня большая выдумщица. Не обращай внимания! Просто развязала свой болтливый язык, вообразив какую-то хрень! — Она сделала большой глоток вина. — Представляешь, целыми днями ошивается около этой Лорны… Переехала бы она от нас, что ли…
— Она тянется к Лорне из-за того, что чувствует твою нелюбовь.
— Да оставь ты ее, Джоани! Эта девчонка не стоит внимания!
— С Бетани случилось что-то серьезное, Моника. Пожалуй, я пойду к ней, хорошо?
— Поступай, как знаешь.
Моника была раздражена, так как ей хотелось побыть с Джоани наедине, но Бетани спутала все карты. Она взглянула на пустые бутылки и сказала, вздохнув:
— Спущусь в магазин, куплю еще вина.
Джоани прошла в спальню к Бетани. Девочка лежала на кровати, свернувшись калачиком. На ее грязноватых щеках остались следы слез. Ей нужно принять ванну и сменить одежду. Джоани, как всегда, испытывала желание привести Бетани в порядок — она часто делала это на протяжении последних лет.
Присев на край кровати, она нежно положила руку на плечо девочки.
Бетани избегала ее взгляда.
— Я не уйду, пока ты не расскажешь, что с тобой приключилось.
Бетани не ответила, однако спокойный голос Джоани вызвал очередной приступ плача.
Джоани — единственная, кто проявлял к ней доброту на протяжении всей жизни. Она всегда разрешала ей остаться с Кирой в канун Рождества и на следующее утро дарила подарок. Моника обычно приходила к обеду. От нее разило вином, но Бетани все равно была счастлива, потому что встречала праздник в атмосфере семьи. Джоани каждый раз дарила ей что-нибудь нужное — пижаму, тапочки и обязательно игрушки.
А она отплатила за ее доброту предательством.
— Прошу тебя, Бетани, расскажи, что с тобой происходит. Я помогу тебе, если это в моих силах.
Продолжая плакать, Бетани села на кровати. Обняв Джоани, она прошептала:
— Если я расскажу, ты обещаешь не винить меня? Обещаешь, Джоани?
Джоани легким движением откинула со лба мокрые волосы девочки.
— Сначала расскажи, дорогая. Я не могу ничего обещать. Я ведь не знаю, что с тобой произошло.
— А мы можем пойти к вам в дом?
Джоани кивнула.
— Только не впускайте мою маму, хорошо?
— Это касается Киры, да?
Бетани кивнула. Огромные темные глаза девочки были полны слез. Ей недавно исполнилось одиннадцать лет, но знала она гораздо больше, чем знают иные матери.
— Одевайся, Бетани. А с мамой я разберусь, хорошо?
Джоани повела Бетани к себе. У нее разболелась рука — так крепко держала ее девочка.
Она боялась услышать, что скажет подруга ее дочери, но понимала, что в этом ее спасение. Они шли молча, обе испытывая страх, но в то же время находя утешение в присутствии друг друга.
Глава двадцать третья
Моника вернулась домой. В пустой квартире она нашла записку от Джоани: «Прости, дорогая, ушла по делам, но скоро вернусь». Монике и в голову не пришло, что Бетани ушла вместе с ней, — она уже была слишком пьяна, чтобы здраво мыслить. Она даже не удосужилась проверить, в спальне ли ее дочь. Вместо этого она налила себе очередной стакан вина и включила телевизор.
Моника была счастлива. Она восстановила отношения с Джоани, и это главное. Хотя, если разобраться, Джоани многим обязана ей.
Взглянув на часы, она поняла, что должна уже быть на панели, однако в этот день работу, видимо, придется пропустить. Она слишком пьяна, и все закончится очередной разборкой с клиентом. Джоани теперь попытается вернуться в салон. А что? Пол уже точно не будет возражать. Если это действительно произойдет, жизнь Моники изменится в лучшую сторону.
Она будет сидеть и ждать возвращения Джоани, а затем обработает ее в этом плане.
Ведь как-никак она — ее подруга.
Коньяк успокоил Джесмонда. Он залпом осушил бокал, размышляя над тем, во что выльются его откровения. Все эти годы никто не знал о его левых доходах, однако теперь все может полететь к чертям. Нет, надо проявлять осторожность во что бы то ни стало. Даже под пыткой он не расскажет Джон-Джону всей правды.
После небольшой паузы он продолжил свои излияния:
— Потом я работал с чешками. Они едва вышли из детского возраста, но… несмотря на возраст, прошли огонь, воду и медные трубы. Фактически я их даже не использовал, а передавал дальше.
— Что ты имеешь в виду: передавал дальше?
Из приличия Джесмонд опустил глаза.
— Я… Продавал их.
Джон-Джон насторожился.
— Продавал? Кому?
Джесмонд покрутил в руках пустой бокал.
— Пиппи Лайту… Он был посредником. Насколько мне известно, девчонок снимали в порнофильмах, а некоторых переправляли в Амстердам. Я и не знаю, какова их судьба, спросите у Пиппи.
— Так сколько было лет детям? — спросил Бернард Ли.
По голосу было очевидно, что он потрясен услышанным, более того — готов дать выход рвущемуся наружу гневу. Джон-Джон никогда не видел его в таком состоянии.
Прежде чем ответить, Джесмонд помялся.
— Откуда мне знать. Я же не спрашивал у них свидетельства о рождении…
При этих словах Бернард Ли сильно ткнул его в бок.
— Так все-таки сколько? Пятнадцать? Десять? Ну, говори!
У Джесмонда от страха пересохло во рту. Он с трудом выговаривал слова:
— Я же сказал: разного возраста.
До Джон-Джона дошло, что там действительно были десятилетки.
— Какое же ты дерьмо, Джесмонд!
Джесмонд не осмеливался взглянуть на них.
— Ну, вам надо спрашивать не с меня. Дети — забота Пиппи. Я лично имею дело только с совершеннолетними.
Бернард Ли саркастически рассмеялся.
— С совершеннолетними? Уточни, пожалуйста, что это значит. Найдутся уроды, для которых совершеннолетние — это малютки, едва научившиеся ходить!
Джесмонд вскочил, собираясь удалиться.
— Сядь на место! — прикрикнул на него Джон-Джон. — И ты тоже успокойся, — обратился он к Бернарду.
— Да я его сейчас в порошок сотру!
— Перестань, Бернард! Он — твой, обещаю, но сначала я выясню все до конца, оʼкей?
Тяжело дыша, Бернард Ли сел.
— Извини, Джон-Джон, но это просто невероятно. — Он залпом осушил коньяк. — Уму непостижимо! Из всех, кого знал, я выбрал именно его… Я не только работал с ним, я считал, что мы дружили с давних пор… — Он налил себе еще. — Я просто не могу поверить в это. Когда я скажу своим людям, что они имели дело с педофилом, на меня будут смотреть как на идиота.