И солнце взойдет (СИ)

Ланг был бледен почти до синевы, которую не могли скрыть даже пестрые лампочки вывески. Замерз настолько, что впал, кажется, в полубессознательное состояние. И вряд ли Рене смогла бы сказать, что испытала в момент, когда увидела облепленные мокрыми черными прядями высокие скулы и разбитые губы. Отчаяние? Да. Безусловно. А еще горькое, выворачивающее наизнанку разочарование. Ей хотелось взять Энтони и хорошенько встряхнуть, отчитать, накричать, оставить на впалых щеках тридцать пощечин, а потом целовать их, пока не потускнеют следы оплеух. Она мечтала вновь уткнуться в твердую грудь, вдохнуть запах мяты, а не дешевого пива. И потом целую вечность рассказывать, как, черт возьми, он ей нужен. Саркастичный, эгоистичный, жестокий, с мигренью и без, но живой. Ну зачем? К чему эта дурость с попойками? Очередные скелеты? А может, Ланг просто устал? Господи, Рене хотела бы знать. Быть тем, кому можно все рассказать без утайки. Черт возьми, стань Энтони от этого лучше, она с отчаянной радостью мазохиста снова позволила бы придавить себе пальцы. Но так не бывает, верно? А потому Рене вытерла рукавом влажное от дождя лицо, хлюпнула носом и приступила к осмотру.
Главный хирург крупнейшей больницы, точно бездомный, прятался под воротом накинутой на голову куртки и, похоже, дремал, привалившись прямиком к влажной стене. По той стекали жирные потоки грязи и уличной копоти, отчего Рене невольно поморщилась. Тело Тони била редкая дрожь, однако стоило осторожно дотронуться до уже прохладной от ноябрьской сырости кожи, как он дернулся в сторону, разбрызгав вокруг скопившуюся на куртке воду. Что же, похоже, инстинкт выживать был отпечатан у Ланга в подкорке.
— Эй, — прошептала она, а сама осторожно взяла ледяную руку. Господи! Внутри все отчаянно сжалось, пока Рене пыталась зачем-то растереть озябшие пальцы. — Глупый! Ну какой же ты глупый!
Она сжала огромную кисть в своих ладошках, а потом Тони наконец-то пошевелился. Он попробовал согнуть озябшие ноги — черные джинсы совсем промокли и наверняка противно прилипли к телу, — но лишь неловко скользнул подошвой ботинка по какой-то обертке.
— Ты что-то д-долго, — пробормотал он и вновь содрогнулся.
— Я… прости. В половину третьего ночи не так легко выбраться из северного Монреаля. — Рене скользнула рукой под ворот куртки и попробовала нащупать под холодной кожей сонную артерию. От влажного свитера повеяло характерным сладковатым запахом, который так же отсырел под бесконечным дождем. Вот дерьмо! — Что ты курил?
Энтони тяжело повернул к ней голову и попробовал разлепить веки, но смог приоткрыть лишь левый глаз. Но даже так он умудрился смерить Рене презрительным взглядом, от которого любой почувствовал бы себя полным дураком.
— Травку. Я пока не опустился до другой наркоты, — высокомерно бросил он, а Рене захотелось его ударить. Врезать от души по синюшной роже, но она позволила себе лишь поджать губы. Ничего нового. Настроение Энтони и в лучшие дни вертелось из стороны в сторону подобно сломанному флюгеру.
— Вставай. Надо тебя согреть, — вздохнула Рене и попробовала потянуть на себя огромную тушу, но добилась лишь треска кожаного рукава. Тогда она наклонилась к Энтони, отчего их лица оказались совсем рядом, подхватила под мышки и дернула вверх. — Ну же! Помоги мне. Хватит корчить из себя немощного, ты же можешь…
Договорить она не успела, потому что огромное тело Энтони подалось наконец вперед и сдвинулось с места. Однако вместо того, чтобы подняться, оно вдруг решило продолжить горизонтальное перемещение и начало заваливаться на растерявшуюся от неожиданности Рене. Увернуться она уже не успела. А потому единственное, что ей оставалось, — зажмуриться и задержать дыхание.
От падения воздух из легких вышибло дважды. Сначала при ударе спиной о мокрую мостовую, а затем, когда грудой из конечностей и отсыревшей одежды сверху рухнул тяжелый Тони. Его локоть больно врезался под ребро, и на глаза навернулись инстинктивные слезы. Повисла неловкая тишина. И, наверное, надо было что-то сказать или попытаться столкнуть с себя придавившее к земле тело, но Рене старалась не шевелиться. Это же делал подозрительно молчавший Ланг. Она чувствовала на своей шее тепло чужого дыхания с чудовищной примесью алкоголя, как щекотали кожу короткие волоски, и как молотил по лицу мелкий дождь. Наконец, спустя целую вечность, за которую отвратительная резь в животе никак не хотела униматься, Рене рискнула открыть глаза и столкнулась с серьезным, но совершенно пьяным взглядом. Энтони смотрел так внимательно, будто впервые видел, и она вдруг почувствовала, как вспыхнули от смущения щеки. А потом рассердилась сама на себя — черт возьми, нашла, когда стесняться! Потому Рене наигранно недовольно сдвинула брови и уже собралась было столкнуть разлегшегося на ней мамонта, но не успела. Энтони наклонил голову в сторону и вдруг удивленно произнес:
 
— Ты такая мелкая!
От наглости заявления Рене захлебнулась гневным вскриком. Она сердито засопела, а потом хорошенько пнула коленом куда-то Лангу в бедро. Послышался недовольный стон.
— Зато ты хоть и большой, но такой дурак! — процедила Рене и скорее почувствовала грудной клеткой, нежели услышала тихое хмыканье. — Слезь с меня.
— Не хочу. Ты слишком теплая, — пробормотал он, а затем меланхолично уставился на потерявшую дар речи ассистентку. Что?!
Очевидно, Ланг был все еще пьян. Ничем другим Рене не смогла объяснить ни подобной вольности, что граничила с развязностью, ни бьющей через край откровенности. Неожиданно послышался парный хлопок двери, громкое улюлюканье и нетрезвый свист, но потом вывалившаяся из бара компания увидела кого-то знакомого и, слава богу, побрела прочь.
— Тони, мне тяжело, — наконец пробормотала Рене. И в следующую секунду придавившая к земле гора исчезла.
Ланг перекатился на спину и улегся прямо на асфальт, раскинув в сторону руки да ноги. Он смотрел в покрытое облаками небо и моргал, когда мелкая дождливая морось попадала ему в глаза. Вздохнув, Рене осторожно поднялась и протянула ему руку, но та осталась проигнорированной.
— Может, хватит заниматься саморазрушением?
— Человека разрушают черви, микроорганизмы и личинки насекомых, — вяло откликнулся Ланг. — Все остальное просто деградация.
— Как же ты невыносим.
Бормотание Рене было едва слышно, но Энтони явно разобрал каждое слово. Он открыл было рот в желании возразить что-то ехидное, но затем передумал, все же перекатился набок и теперь отчаянно пытался встать с четверенек на ноги. Однако стоило Рене подбежать к нему, как Ланг грубо отмахнулся.
— Сама сказала, что не потянешь такую ношу, — едко отозвался он. И Рене не поняла, говорил ли Энтони о своем дурацком характере или же глупо шутил об их очевидной разнице в весе. Впрочем, разбираться сейчас не было времени.
— Позволь, мне решать! — она топнула ногой от бессилия спорить с этим человеком, а потом вдруг огляделась. — Энтони, а… где твой байк?
Ланг, наконец, совладал с собственными конечностями и водрузил себя на ноги. Теперь он шатко хватался обеими руками за стену, но мгновенно побледнел еще больше, когда от резкой смены положений организм взбунтовался. Энтони быстро задышал сквозь приоткрытый рот, пока сам невидяще пялился в подтеки дождя, и тогда, глядя на этот кошмар, Рене рискнула осторожно ухватить его за талию в неловкой попытке добавить устойчивости. Ну и согреть. Ланг же удивленно посмотрел на обернувшиеся вокруг него руки.
— Ты не должна меня обнимать, — вдруг произнес он совершенно серьезно. Именно с той уверенностью, что присуща каждому пьяному суждению. — И вообще должна бежать от меня к любому другому наставнику.
 
— Почему это? — фыркнула Рене.
Энтони же резко повернул голову и, видимо, не рассчитав, больно уткнулся подбородком прямо в макушку замершей рядом с ним девушки. В запахи дешевого алкоголя и травки мгновенно вплелась дерзкая мята, от которой больно защипало в носу. Она была не привычно еле заметная, как в моменты, когда овевала Энтони едва ощутимым флером, а терпкая… Яркая… Такая чистая, что чувствовать ее свежесть посреди грязной уличной дыры показалось Рене дикостью. Тем временем Энтони чуть пошатнулся, и подбородок сильнее уперся ей в голову.