И солнце взойдет (СИ)
— You've been… Thunderstruck! [37]
Доктор Ланг вошел в операционную, когда Рене устанавливала троакары [38]. Проигнорировав предложенный халат, он обогнул собравшихся вокруг пациента людей, под гневное сопение операционной сестры легко перепрыгнул змеившиеся по полу толстые кабели питания и, наконец, замер около стены. Спиной Рене чувствовала его присутствие и даже сквозь визгливых «AC/DC» слышала ровное и спокойное дыхание, с которым он наблюдал за происходящим на экране монитора. Сегодня никаких полостных операций. Только интуитивная работа через слепые проколы. Так что, заняв место в партере, Ланг устроился поудобнее и затих.
На самом деле операция хоть и требовала фантастической точности, была примитивна. Простая настолько, что зажимать выпускное отверстие в троакаре, пока хирург менял инструмент, Рене торжественно допустили уже в первый день университетской практики. Еще через месяц она проводила манипуляцию сама, а потом очутилась в отделении Чарльза Хэмилтона и окончательно влюбилась в хирургию. Работать с профессором было легко и комфортно. Он никогда не давил, но всегда был где-то поблизости, готовый прийти на помощь. Удобно. Стандартно. Точно так, как предписывали все до одного правила. Однако сейчас эмоции отличались настолько, что Рене на секунду остановилась.
Это началось сразу, как только Ланг замер у белой стены, и ощущалось так странно, будто все чувства стали внезапно в два раза ярче. Острее. Полнее. Рене чувствовала чужой взгляд, точно тот был чем-то физическим, и повела плечами, привыкая где-то внутри к деликатной пульсации чужого присутствия. Так странно… Она не знала, смотрел ли Ланг, подобно другим, записи с операций, но прямо сейчас, кажется, мог предсказать каждый ее следующий жест. То, как пальцы поудобнее перехватят громоздкие инструменты, как чуть склонится вперед голова и на мгновение замрет дыхание. Рене чувствовала это затылком, спиной и, похоже, даже душой. Он не командовал, не толкал в спину излишними сейчас наставлениями, как иногда мог позволить себе профессор Хэмилтон. Ланг вообще молчал и не отрывал взгляда от постоянно менявшейся на экране картинки. Однако его руки будто поддерживали ее собственные, глаза видели глазами Рене, и даже ощущения они делили напополам.
Инструменты в руках Рене двигались легко и уверенно: рассечь, прижечь и перехватить, рассечь, прижечь и перехватить. Отработанный механизм, который пришел к ней будто извне, с той самой пульсацией. И Рене не мешали ни вынужденная ограниченность четырех узких проколов, ни искаженное изображение с видеокамеры, ни прочие обычные мелочи, что часто ставят подножки даже на таких простых операциях. Не было задето ни одного лишнего миллиметра, пока она аккуратно и почти механически отсекала отекший орган. А потом… Потом она заметила что-то неправильное. Руки на мгновение замерли, чтобы в следующий момент повернуть камеру. По спине едва заметно пробежали мурашки, словно кто-то в немом вопросе коснулся лопаток, и Рене чуть отступила в сторону.
— Там, — негромко сказала она одному-единственному человеку в этой операционной, проигнорировав взгляды ничего не понимавших присутствующих. Воцарилась недоуменная тишина. Даже Брайан Джонсон неловко затих, видимо, осознав неоднозначность момента.
— Да. Чуть левее, — пришел наконец негромкий ответ.
И не надо было никаких пояснений. Ланг понял и почувствовал с полувздоха то, что она хотела ему показать. Увиделс одного только короткого слова и тут же остро потянувшего в воздухе аромата тревоги. Однако больше он ничего не сказал. Да и зачем? Им двоим все было понятно без слов. Только Рене инстинктивно размяла не свои напряженные плечи, а потом осторожно срезала коагулятором кусочек желтоватого образования, которое немедленно затерялось в ровных и гладких тканях. Будто его и не было.
— Запишите миссис Джеркис на консультацию к онкологу, — негромко проговорила она, а за спиной вдруг раздалось ехидное хмыканье. И этот звук прошелся ножом по связавшим их нитям, вспоров одну за другой.
В тот же момент все ощущения исчезли так резко, словно их не было. Рене тряхнуло, в ушах зазвенело, а голосок в голове обиженно всхлипнул. Ибо накатившее иррациональное чувство одиночества отчего-то испугало до дрожи.
— Нашла что-то еще?
Ланг шевельнулся и стало понятно, что он тоже больше не чувствовал. Ничего. Радовался или нет, уже никто никогда не узнает. Но теперь его огромное тело скрытой угрозой возвышалось позади Рене и одним только биением сердца вынудило дрогнуть до этого уверенно двигавшиеся руки. Тихо выругавшись, она вдруг поняла, что их краткое перемирие, похоже, закончилось. А потому скупо откликнулась:
— Non. Rien de plus. [39]
Пять «нет» на четыре «да». Итак, итог их сотрудничества весьма неутешителен, но все же… Она сделала это!
Конец операции прошел в неуютном молчании, на которое Рене всячески старалась не обращать внимания. Ланг больше не проронил ни слова и, казалось, вовсе занимался чем-то другим. Однако листал ли он в телефоне новости, а может, смотрел жесткое порно, осталось для Рене своеобразной тайной. Времени оборачиваться не было. Как, впрочем, и желания. Все, чего ей хотелось, — спокойно закончить, отдать на анализ кусочек тканей и дождаться пробуждения миссис Джеркис. Им предстоял непростой разговор. Однако, когда она уже накладывала стежки на последний из четырех проколов, в примыкавшей к боксу помывочной раздался шум, затем грохот свалившейся металлической тележки, а потом и вовсе стук в дверь. Рене подняла голову и едва не застонала.
— Ре-е-ей! — проорало шепотом темнокожее недоразумение и снова постучало.
— И давно мистер Хулахуп столь неровно к тебе дышит? — Голос Ланга звучал так мерзко, что мужественно молчавшая целый час Роузи не выдержала и повернулась. Она явно собиралась высказать «угрю на заднице больницы» все накопившееся за эти неполные шестьдесят минут, однако была остановлена брошенным на неё взглядом.
— Nefaispasattention à lui, [40] — резко проговорила Рене.
— Merdesurlesjambeslongues… [41] — пробормотала Роузи. Похоже, одно лишь присутствие в комнате Ланга грозило спалить у Морен короткий фитиль доброжелательности. Ему достаточно было сказать только слово, как милая медсестра превращалась в ядовитую мегеру.
— Rosie! Ferme-la! [42] — одернула Рене, в ответ сквозь маску послышалось сердитое сопение, но на какое-то время нежный ангел из педиатрии угомонилась.
— Ого, — чему-то тихо удивился Ланг, но, к счастью, сразу затих.
Тем временем Франс продолжал делать какие-то невероятные пассы руками, отчего одна из медсестер все же не выдержала и красноречиво выругалась на него по-французски. Парень застыл, но теперь до белизны прижимался лбом к стеклу и трагическим взглядом провожал каждое движение Рене. Он явно хотел что-то сказать. Наконец, спустя еще пятнадцать минут, она вышла из операционной и стянула маску.
— Если это нечто меньшее, чем нашествие инопланетян во главе с Уиллом Смитом, то можешь сразу убегать, — совсем незлобно проговорила Рене.
— Хуже! — взволнованный Франс бросился к ней навстречу, стараясь ухватить за руку. — Ты уже опоздала. Времени осталось совсем чуть-чуть!
— Что? — она непонимающе сбросила настойчиво ищущую ладонь и нахмурилась. — Куда я опоздала?
Но Хулахуп-Холлапак, кажется, не слушал.
— Быстрее! Снимай с себя эти шмотки и дуй на пятый этаж. — Франс хотел было потянуть за манжету, но потом опомнился и принялся стаскивать с Рене весь хирургический халат.
— Да во имя всех кленов Канады! Ты можешь вразумительно объяснить, что стряслось? — возопила она, пока пыталась выпутаться из длинных рукавов и широких пол огромного балахона. А тот был точно парашют. И когда Рене вытаскивала одну руку, Франс немедленно все портил, дергая не за тот край, и канитель начиналась по новой.