И солнце взойдет (СИ)
Впрочем, была в ежедневных унизительных отчетах одна непонятная странность, на которую в первые дни Рене не обратила внимания. Слишком уж хотелось исчезнуть из переполненной комнаты и раствориться где-нибудь в коридорах. Заняться тем, ради чего она очутилась в стенах этой больницы, и перестать, наконец, искать оправдания для чужой неприязни. А потому она сначала даже не поняла, что случилось. Просто в один момент, прямо посреди фразы о технике обработки операционного поля, Ланг поднял голову и задал вопрос. Внезапный. Неуместный. То ли об инсулиновых дозах, то ли о контроле боли. Рене от волнения не запомнила. Но он спрашивал еще и еще, пока не добился ему одному нужного ответа, а после просто кивнул и без объяснений вновь уставился в свой телефон. Что это было, Рене не представляла. Но на следующее утро все повторилось, а потом и на следующее после следующего. В общем, с тех самых пор Ланг спрашивал ее постоянно. О видах швов, о грыжах, стенозах, и, конечно же, проклятых расслоенных аневризмах. Кажется, этот диагноз Ланг особенно невзлюбил и мучил им настолько часто, что Рене вызубрила наизусть каждый шаг в операционной.
— Тактика хирурга при высокой непроходимости желчных протоков? — И монотонный голос вдруг звучал посреди фразы о правильном мытье рук.
— Насколько высокой?
— Примерно с Аппалачи, — мерзенько тянул Ланг, даже не отвлекаясь от телефона. — Ах, или вы, мисс Роше, все же имели в виду степень нарушения функций?
По ординаторской тут же проходила волна лебезящих смешков, но один брошенный поверх экрана рассеянный взгляд, и в комнате вновь становилось убийственно тихо. Ну а Рене отвечала. На этот и сотню других таких же внезапных вопросов. Поясняла, показывала, рисовала и один раз даже поспорила. Проиграла, конечно, — аргументацию и опыт доктора Ланга мог опровергнуть только конченый клинический идиот — но это было, словно глоток чистого воздуха. Как утро, после первого снегопада. Морозное, немного влажное, что щекотало в носу застывшим в капельках запахом мяты. И пусть Рене понятия не имела, зачем доктору Лангу нужны подобные викторины. Очередная попытка унизить или подловить на незнании? Плевать. Она все равно старалась и вместо сна зарывалась в учебники, когда выпадала минутка. И до слез мечтала вернуться в операционную.
Но Ланг будто не понимал, насколько важна для неё практика. Да, Рене подсматривала за операциями, но этого не хватало. Пока она разрывалась между студентами, наставник проводил одну операцию за другой, а в остальные часы рассекал на сегвее по коридорам больницы. Он отобрал у неё все: дежурства, исследования, даже на лекции Рене сбегала тайком, прихватив с собой справочник или чью-то историю болезни. Их ей на второй неделе выдал сам Ланг. Он заявился в ординаторскую с огромной стопкой старой бумаги, чем отнял последнюю возможность на подготовку к тестам и почти поставил жирную точку в деле о получении драгоценной лицензии. Из вредности или потому что Рене действительно была виновата, но по молчаливому распоряжению главы отделения она теперь целыми днями читала километровые истории чьих-то болезней, сортировала старые выписки, заносила в электронную базу те архивные документы, которые давно следовало выбросить, перебирала карты, а еще, похоже, протерла пыль со всех папок, что нашлись в ординаторской… И ни разу! Ни один крохотный раз так и не ступила ногой в операционную.
В общем, Рене понятия не имела, что будет писать в отчете для комиссии по резидентуре. Проанализирует операцию десятилетней давности? Притащит им чей-нибудь эпикриз и наглядно покажет, где ошибся хирург? О, она бы могла! У неё собралась восхитительная коллекция чужих промахов и найденных к ним решений, над которыми Рене размышляла не одну бессонную ночь. Но это же чушь! Ее ждал провал и отчисление, потому что где это видано, чтобы стажер последнего года проводил сутки над никому не нужной бумагой. Нет, порой там встречались любопытные ситуации, и тогда, подперев кулаком голову, Рене допоздна с интересом читала ход операции, анализировала ошибки, восхищалась или ужасалась вердиктам. Но, на самом деле, ей хотелось другого. Быть там, по другую сторону бумаги, времени и пространства, когда решались все эти восхитительные, нестандартные случаи.
В тот день ей как раз попался один из таких — заковыристый, едва ли морально-этичный. А потому позабывшая обо всем Рене вот уже час сидела за дальним столиком в шумном больничном кафе и увлеченно делала пометки в распухший от записей блокнот. В стоявшем рядом пластиковом контейнере остывали разогретые, но так и нетронутые овощи, а стаканчик с дурацким кофе шатался на самом краю, готовый в любой момент рухнуть под напором разбросанных по столу бумаг. И шумно усевшаяся на соседний стул помощник анестезиолога Роузи Морен с опаской взглянула на творившийся перед Рене эпикризный хаос.
— Я не понимаю, как ты до сих пор ходишь, — пробормотала она, а затем все же осторожно отодвинула в сторону разбросанные по столу листы, чтобы поставить тарелку с вяленым мясом. Хорошенько сдобрив то горчицей, Роузи отломила кусочек от сдобной булочки и заметила: — Ты скоро сама станешь наполовину морковью — пожелтеешь и отрастишь на макушке зелень.
— М-м-м, — невнятно откликнулась Рене и перевернула очередную страницу.
— Эй, ты меня вообще слышишь? — С громким шлепком ладонь приземлилась на белые листы.
— Слишком много жиров вредят твоим сосудам, — проворчала Рене, пока осторожно вынимала из-под пятерни пострадавший документ.
— Все с тобой ясно. — Раздался вздох.
Понаблюдав какое-то время, как Рене делала пометки в лежавшем рядом блокноте, Роузи демонстративно взяла нож, нарочито медленно разрезала травмированную булочку и потом долго укладывала туда пять кусков мяса. Но даже это осталось бы незамеченным, не полети по сторонам горчичные капли, которые пачкали не только руки медсестры, но еще стол, бумаги и даже стоявший в отдалении стул. Поняв, что поработать не выйдет, Рене подняла взгляд, ну а только и ждавшая этого Роузи широко открыла рот и смачно впилась зубами в получившийся сэндвич. Теперь соус остервенело капал уже на тарелку.
— Я замолвлю за тебя словечко перед доктором Лангом, когда ты попадешь сюда с некротическим панкреатитом, — усмехнулась Рене и пододвинула к себе контейнер с домашней едой. Не сказать, что ей не хотелось бы так же впиться в какой-нибудь очень вредный гамбургер, но привычка и отсутствие денег резко портили аппетит.
— Кфтати о Ванге. — Титаническим усилием проглотив едва ли пережеванный кусок, Роузи вытерла салфеткой рот и подозрительно взглянула на Рене. — Алан мне тут вчера шепнул за кофе, что тебя нет в операционной. У вас с Лангом всё хорошо?
— Ты спрашиваешь так, будто у нас отношения, а не рабочий контракт, — хмыкнула Рене, а сама нервно стиснула ручку.
— Ну, — Роузи махнула самодельным сэндвичем, и новые капли горчицы полетели на стол. — Отношения между хирургом и его ассистентом почти как тантрический секс. Вы должны проникнуться друг другом настолько, чтобы чувствовать в себе мысли другого, слышать без слов, подхватывать на полпути каждый жест, вздох, взгляд, а в конце рухнуть, обнявшись, в экстазе обоюдного удовлетворения.
— Роузи! — вскрикнула ошарашенная Рене, боясь коснуться горящих щек. — Господи, можно потише?
— От проделанной работы, я имею в виду, — как ни в чем не бывало ангельским голосом закончила язва. — Так, что у вас там случилось? Не поделили скальпель? Подрались за зажим?
— Я думала, доктор Фюрст тебе рассказал, — осторожно заметила Рене, а сама нервно оглянулась. Но в кафетерии неожиданно стало пусто, только какая-то парочка распивала кофе в противоположном углу.
— Мы редко видимся в последнее время. — И возможно, Рене показалось, но в голосе маленькой медсестры мелькнула грусть. — Твой Ланг и шагу ступить не дает. Похоже, решил прооперировать всех страждущих на год вперед.
Ох, ну разумеется. «Любые жертвы, лишь бы щелкнуть по носу своего резидента», — пискнул противный голосок, но тут же издох под упавшей на него чугунной совестью. Это неправда. Карательных мер и без того хватало. Скорее, Ланга тоже заставили — за сорванные операции, за разбитый дефибриллятор, за вредность, хамство и еще кучу неведомых вещей. Только в сказках зло всегда абсолютно и безнаказанно, но в реальном мире даже у дьявола болела бы голова, а по утрам случались приступы меланхолии. А потому Рене покачала головой.