И солнце взойдет (СИ)

— Девчонка. Если нет, тогда ты не будешь против…
Похоже, Дюссо что-то изобразил, но последовал очередной раздраженный вздох, и пришлось замолчать. Слава богу! Рене нервно облизнула пересохшие губы. Однако в благословенной тишине им удалось проехать лишь пару этажей. Так что, когда Рене уже понадеялась на окончание этой неловкой беседы, со стороны замолчавших было мужчин донеслось новое:
— Но если нет, можем поделить…
— Господи! — процедил Ланг и чем-то раздраженно звякнул. — Ты можешь уже заткнуться? Я выразился достаточно ясно — мне плевать на Роше и…
Он явно собирался добавить что-то еще, но вдруг тряхнул головой и запустил руку в волосы, словно у него внезапно заныли виски. Ну а потом кабину дернуло, двери лифта наконец-то открылись, и толпа радостно хлынула в общий холл первого этажа. Только Дюссо немного замешкался, пропуская сегвей, потому Рене услышала:
— Мисс Ромашка, вы проданы, — хохотнул он себе под нос и вышел следом за выкатившимся прочь Лангом. Она же осталась стоять в лифте, куда снова набивались люди.
Рене спохватилась в самый последний момент, когда кто-то уже потянулся к кнопке закрытия дверей. С извинениями растолкав недовольных пассажиров, она успела вывалиться в коридор, прежде чем за спиной захлопнулись створки. И это было ужасно. Все было ужасно, потому что Рене никак не могла понять главного — случайность или нет. Умысел или просто досадное происшествие. Доктор Ланг не опроверг слова Дюссо о пальцах, но и не подтвердил. А это значит… значит… Что-то же это должно значить! Боже… Рене в замешательстве сжала папку сильнее и немедленно охнула от боли.
Взглянув на наливавшиеся синяками и чуть припухшие фаланги, где красовались неприятные ссадины, она поджала губы. Нет, скорее всего, он просто не стал спорить с другом. Ланг устал, у него, очевидно, разболелась голова. Да и разве может хоть один связанный клятвой врач намеренно пойти на такую жестокость? Нет! Рене упрямо нахмурилась и быстрее зашагала к выходу из больницы. Никто из них не сделает больно нарочно. Не унизит. Не предаст человеческое доверие, которое так важно в работе. Потому что, зачем вообще становиться врачом, если внутри нет ни капли сострадания? Так что прочь любые подозрения от Энтони Ланга! Ни в коем случае нельзя сомневаться в человеке, пока он не докажет обратное. К тому же, шрам никогда раньше ее не обманывал.
Рене раздраженно передернула плечами, а затем инстинктивно провела пальцами по тонкой полосе, что пересекала левую щеку и уходила дальше за ворот платья. Да, она могла быть сколь угодно наивной, до последнего верить в хорошее, но голосок из прошлого не давал забыть и забыться. Доктор Жан Дюссо совершенно точно скрывал в себе нечто неприятное, гнилостное, отчего по спине пробегал холодок. И дело, очевидно, оказалось не только в подслушанном разговоре. Тот хоть и был аморален, но ведь ни одного имени так и не прозвучало. Скорее, проблема крылась в самой личности этого человека, и в том, что она до ужаса пугала Рене. С первой же встречи на кладбище Дюссо вдруг стал проводником для тех воспоминаний, которым лучше бы покоиться на дне памяти. Казалось, еще лет десять назад Рене успешно превратила их в новые цели и взгляды на мир, а ядовитые остатки закопала под камнями мостовых незнакомого для себя Квебека, но один липкий взгляд пробудил чудовище снова. И что теперь делать, она не знала. Шрам никогда не врал, но… Значит ли это, что она должна смело доверять Энтони Лангу и бежать прочь от доктора Дюссо? Хотя, куда деться из одного отделения? Бред… Рене хмыкнула, а потом с каким-то яростным облегчением принялась расцарапывать горящий на шее рубец.
На то, чтобы отстирать с плаща смазанные следы крови, ушла добрая часть вечера. Остальное же время Рене потратила на судорожное чтение протоколов предстоящих операций и борьбу со справочниками, которых неожиданно оказалось слишком много. Да, у нее было десять дней на подготовку, но этого явно недостаточно, если раньше ты вскрывал мозги и спины, а не кишки или желчные пузыри. Вряд ли, конечно, будет сильно сложнее, но непривычнее точно. А уж волнительнее и подавно. Ведь придется прыгать выше головы самого доктора Ланга, что стало очевидно ещё в кабинете Лиллиан Энгтон, ведь нечто менее гениальное его вряд ли устроит. Потому в состоянии некого транса Рене сидела на продавленном диване, скрестив ноги, куталась в подаренный на прощание друзьями из нейрохирургии плед и шептала классификации ран, пока вчитывалась в предоперационные эпикризы. С закрытыми глазами она мысленно проходила через каждый этап предстоящих манипуляций, просчитывала возможные осложнения, а потом судорожно сверялась по справочникам топографической анатомии. Уже привычно и монотонно ныли отдавленные дверью пальцы, едва заметно на подоконнике колыхала листьями гербера, а Рене сама не заметила, как где-то между доступом к двенадцатиперстной кишке и остановкой кровотечения провалилась в сон.
 
Ну а утро… утро началось со знакомого:
«Tu m'as promis… et je t'ai cru…»
Голос In-Grid ворвался в дом вместе с четким ритмом, и Рене скатилась с дивана. Оступаясь и поскальзываясь на холодном полу, она пыталась выпутаться из пледа, но лишь придавила коленом поврежденную руку и взвыла от боли.
— Ах, ты ж… Зараза!
«Tu m'as promis et je t'ai cru
Tu es foutu-tu-tu-tu-tu-tu…
Tu es foutu-tu-tu-tu-tu-tu…»
Хрипло ехидничала из старого динамика In-Grid, пока Рене пыталась спросонья оценить нанесенный ущерб. Основной отёк спал, но содранная кожа ещё влажно поблескивала в свете так и оставшейся включённой с вечера лампы. Хоть и болезненно, пальцы все же сгибались, но не было ни привычной лёгкости, ни точности, а уж о том, чтобы оперировать в полную силу можно не мечтать. Черт! Вот же… черт. Рене медленно выдохнула, а потом перевела взгляд на разбросанные по полу и дивану учебники.
«Tu m'as promis! Tu m'as promis! Tu m'as promis!» 
— зачастил приёмник, чем вывел из состояния близкого к ступору. Подхватив злополучный плед, Рене все же сумела подняться и доковылять до радио. Но прежде чем выключить его, еще раз размяла пальцы, помассировала чуть опухшие костяшки и машинально поморщилась от неприятных ощущений.
«Tu es foutu-tu-tu-tu-tu-tu…
Tu es foutu-tu-tu-tu-tu-tu…» [18] 
—последний раз пробубнила In-Grid,а потом щелкнула кнопка выключения.
Крошечные часы, которые пока сиротливо стояли на довольно пошарпанном комоде и куда Рене бросила полусонный взгляд, бездушно сообщили — она опаздывает. Причем, настолько, что придется срочно научиться летать. Так что, коротко вскрикнув, Рене бросилась к неубранным накануне вещам, оттуда в ванную, и ей было совершенно наплевать, что сейчас половина четвертого утра. За открытыми жалюзи нервно мигал одинокий фонарь, с расположенных рядом трас доносился гул проезжавших машин, а с первого этажа прилетел вопль:
— Эй, сышь! Ты там не охренела? — По воздуховоду разнесся гневный стук.
— Простите. Мне очень жаль, — пробормотала Рене, даже не подумав, что ее не услышат, и заскочила в душ.
Спустя рекордные десять минут, все еще с влажными кончиками заплетенных в косы волос она уже торопливо спускалась по лестнице и одновременно пыталась застегнуть невысохший до конца плащ. Похоже, система отопления в этом доме оказалась столь же убога, как входная лестница, ремонт и гостеприимность хозяина.
 
— Какого дьявола ты творишь? — Впереди раздался скрип двери и тяжелые шаги Джона Смита, а потом его громоздкая темная фигура замаячила в конце коридора. — Четыре, мать твою, утра!
— Извините, я врач, — буркнула Рене первое попавшееся оправдание, даже не задумавшись об уместности, и пронеслась мимо оторопевшего механика. Хлопнув дверью, она растворилась в осеннем туманном утре.