И солнце взойдет (СИ)
— Я… Извините… — Она запнулась, а потом громко всхлипнула на весь рассохшийся от ветхости коридор. Зажав рот рукой, Рене испуганно взглянула на видневшуюся в темноте огромную фигуру, что неожиданно неловко почесала живот.
— Эй… Ну ты чо это… — Кажется, мистер Смит не ожидал чего-то подобного, потому что переступил с ноги на ногу и вдруг пробурчал: — Иди давай. Я там у тебя ничего не трогал. Только чуть наличник у двери подправил.
— Спасибо, — прошептала Рене, а потом на негнущихся ногах вползла на второй этаж.
Она не знала, как смогла трясущимися руками повернуть в постоянно заедавшем замке ключ. Но тот внезапно поддался с первого раза, и Рене ступила в пустую квартиру. А там все — от пустых книжных шкафов до так и оставшейся открытой дверцы платяного шкафа — напоминало о первом дне нового года, когда все еще было так хорошо. Или уже нет? Рене на секунду зажмурилась. Когда она так ошиблась? Но затем взгляд упал на пустой подоконник, где раньше стояла гербера, и вот тогда Рене не выдержала. Согнувшись пополам, она впилась ногтями в лицо и тонко завыла. Ее скулеж длился так долго, что пришлось дать самой себе пощечину — только это помогло хоть как-то остановиться. Но Рене ещё долго стояла, прижавшись лбом к холодной стене, а после стянула ботинки и забралась под одеяло, не удосужившись хоть чем-нибудь застелить голый матрас. Но прежде, чем провалиться в первую за это время ночь без кошмаров, она вдруг поняла — тревога ушла. То, что давило целых два месяца, осталось в Торонто вместе с дурными снами и впавшим в бешенство Энтони.
«And it's a hard
Winter's day
I dream away…» [84]
Глава 43
Будильник зазвонил ровно в пять. Щелкнула кнопка на старом приемнике, и крошечную спальню на втором этаже совершенно захудалого по канадским меркам дома наполнила глупая песня всего из трех предложений. Рене перевернулась на спину и уставилась в покрытый мелкими трещинками потолок. «Это будет непросто». Мысль пришла и засела с той же навязчивостью, что и однотипный текст. Как всегда, после эмоциональной вспышки накатило опустошение. В голове кружились вопросы о правильности поступка, о сказанных словах, о собственных и чужих действиях, но итог все равно оставался прежним. Она ушла и отчаянно не хотела возвращаться.
«Why does my heart feel so bad?
Why does my soul feel so bad?»
Рене не знала, что делал вчера Энтони. Вернулся ли как ни в чем не бывало на конференцию или отправился следом, а может, думал, она будет ждать в номере. Может… хотел поговорить. И, вероятно, даже извиниться, как делал всегда. Но Рене опять трусливо сбежала и впервые не испытала за это стыда, потому что накатившее где-то в небе над Торонто облегчение оказалось поразительно сильным. Даже удивительно, насколько быстро исчезли тревога и сковавшее грудь напряжение. Будто… Рене нахмурилась и снова улеглась набок. Будто они были не её. Но чьи тогда? Пальцы на ногах поджались, и в этот момент она вдруг осознала, что все еще одета в вечернее платье, а желтый свитер давно перекрутился. От шифона тело неприятно покалывало, икры чесались от капрона, а заколки во всклокоченных волосах решили, видимо, сделать трепанацию черепа. Со стоном Рене запустила в спутанные пряди привычно озябшие пальцы и с наслаждением помассировала стянутую кожу. Радио всё завывало очередным бесконечным проигрышем, и давно следовало бы соскрести себя с дивана, однако…
«Why does my heart feel so bad?
Why does my soul feel so bad?»
Рене собиралась на смену неторопливо, хотя бы потому, что никакого дежурства сегодня не предстояло. Они с Энтони планировали прилететь только на следующий день, ведь на сегодня организаторы планировали провести городской тур, осмотр каких-то достопримечательностей и прощальный вечер. Еще один. Рене давно поняла, что некоторым ученым просто жизненно необходимо как следует наобщаться с коллегами, прежде чем вернуться в рутину больничных или лабораторных будней. Так что Рене задумчиво чистила зубы, не менее отстраненно выбирала из трех оставшихся футболок и одного платья одежду, а потом медленно заплетала обычные косы. Спешить было некуда. После покупки билета на самолет денег оставалось в обрез, но стоило попробовать сэкономить и пару раз переночевать в ординаторской… В принципе, она должна уложиться, если научится питаться солнечным светом. Страшно сказать, но ей уже не привыкать.
«These open doors…» [85] — щелкнул дверной замок вместе с выключившимся радио.
Больница же встретила обыденной утренней суетой, опадающим в руках уборщиков розовым ворохом украшений, а ещё странными взглядами всего отделения. О, разумеется! Все были в курсе куда, с кем и зачем улетала Рене Роше, и потому ее здесь не ждали. По крайней мере, сегодня. Так что Рене в ординаторской встретила характерная тишина всеобщего удивления, а потом вокруг резко вспыхнули шепотки. Лишь Хелен долго кривила тонкие губы, прежде чем хихикнула на ухо Франсу что-то напоминавшее: «Я же говорила». И Рене, что с нарочито прямой спиной уселась за свой дальний стол, ощутила каждый брошенный на неё взгляд. Любопытный, немного тревожный и одновременно чуть-чуть злорадный. Поморщившись дешевой драматичности мыслей, она включила компьютер. Пусть смотрят. К черту их, ведь Оттава ждала ответа.
Дальнейший день полетел согласно сумасшедшему расписанию. У старшего резидента всегда найдется несколько срочных задач, парочка сложных случаев, а еще полное отделение вверенных студентов, которым надо помочь. Так что, когда ближе к двум часам дня на горизонте новых событий появилась серьезная Роузи, то «вишенки» и сама Рене были уже порядком измотаны. Дождавшись, пока будут даны последние указания, Морен начала неизбежный разговор.
— Сбежала из дворца? — тихо спросила она, посмотрев прямиком в глаза дернувшейся Рене.
— Смотрю, слухи разносятся быстро.
— О твоем внезапном возвращении? Не то слово. Так что не отрицай. К тому же, сегодня ночью нам звонил Энтони… вернее, звонил он Алану. Орал аж до тресков в динамике, что-то требовал или просил — мы не поняли. Разобрали только три слова: резидентура, Рене и Оттава.
— Ясно, — пробормотала виновница бессонной ночи и невозмутимо поставила подпись на очередном листе назначений, чувствуя, как предательски сжалось сердце. Страшно представить, какими словами бросался в эту ночь злой Ланг. А в том, что он пробил предел своего бешенства, Рене не сомневалась.
— А мне вот ничего не ясно. — Роузи прищурилась. — Пошли пообедаем, заодно расскажешь.
— Мне некогда… — начала было Рене, но ее немедленно перебили.
— Угощаю.
Наверное, вспыхнувший на щеках румянец оказался поистине впечатляющим, потому что Роузи совсем невоспитанно фыркнула и закатила глаза.
— Господи, Роше! Я умею считать и могу вычесть из весьма скромной зарплаты резидента стоимость билета на самолет! — Неожиданно Морен смягчилась и улыбнулась. — Поэтому пойдем. Зарой в ближайший цветочный горшок свою гордость и просто посиди со мной за вкуснейшим обедом. Сегодня у нас дают туртьер.
Рене болезненно улыбнулась, но потом тоскливо взглянула на стопку бумаг и сдалась. Есть хотелось неимоверно.
В кафетерии было, по обыкновению, людно. Толпились посетители и персонал, где-то в углу плакал ребенок, а около меню громко смеялись две медсестры. Роузи бросила на них недовольный взгляд, но мясной пирог быстро вернул себе должное внимание. Откусив огромный кусок, Морен попробовала его прожевать, но не утерпела и выпалила:
— Аван фказал, ты приняла заяфку на собефедование.
— Я сделала это всего три часа назад! — удивилась Рене.