И солнце взойдет (СИ)

— Доктор Роше. — Кажется, Тони терял терпение. — Потрудитесь открыть свой рот и сказать, какого хрена вы решили вспороть парочку лишних ребер!
— Я не знаю, — тихо проговорила Рене, а сама никак не могла перестать смотреть на вишенки, которые весело улыбались с носков желтых тапочек. Последовала вызванная ответом пауза, пока Энтони, видимо, осознавал три простейших слова, а потом едва слышный и полный бешенства вопрос:
— Что?
— Я не знаю, — стиснув кулаки, повторила Рене. Боже! Она отчаянно не хотела ругаться. Да, готова была принять все положенное наказание, но не здесь. Впрочем, вряд ли ей полагалось право выбора эшафота. Главным всегда был Энтони, и он это знал.
— Громче. Мне кажется, я не расслышал, — едва ли не по слогам выплюнул Ланг, и она сорвалась.
— Я не знаю! Понятия не имею! У меня нет ни одного объяснения…
Рене прервалась, когда рука, уже без перчатки, впилась в предплечье, а потом тело почти швырнуло о стену.
— Но тебе придется его найти, представляешь? — процедил Тони, заглядывая в испуганные глаза. — Потому что иначе нас с тобой ждет не одно веселенькое разбирательство! Ты этого хочешь?
Злой крик зазвенел стеклами в шкафах с инструментами, отразился от кафельных стен и скрылся за дверью операционной. Рене стояла, зажмурившись, и боялась даже вздохнуть, пока где-то над ухом хрипло дышал Энтони.
— Мне нечего тебе сказать, — наконец прошептала она.
— Да дьявол… дьявол! Ты издеваешься надо мной? — Что-то с грохотом полетело в металлическую раковину, и Рене испуганно распахнула глаза. — Считаешь, я тупой или слепой?
— Нет…
— Тогда почему смеешь меня обманывать?! — И снова от его ора задребезжала пустая посуда. Энтони машинально запустил руку в волосы, отчего хирургический колпак свалился на пол, но всем было плевать. Рене смотрела на побледневшие губы, а те разомкнулись и четко произнесли: — Три операции — три ошибки. Как и вчера, два дня назад и в начале недели. По всем правилам я должен тебя отстранить и поставить под вопрос пребывание в резидентуре. Понимаешь? Ты стала недопустимо рассеянна…
— Я понимаю. И мне жаль, что я не оправдываю твоих надежд, — едва слышно произнесла Рене, а сама чуть не разревелась от отчаяния. Энтони был вправе выгнать прочь, но вместо этого последовала тишина, а потом ее почти не снесло волной раздражения.
— Надежды? Господи, что ты несешь! — Он подлетел и неожиданно задрал Рене голову, ухватив за маленький подбородок. И их взгляды наконец встретились. — Просто скажи это, давай. Я знаю, что вертится у тебя на языке последние несколько минут. Так не трусь и признайся.
Рене дернулась, чтобы освободиться от хватки, открыла рот, закрыла, а потом словно сдалась. Чуть сгорбившись, она отступила и отвернулась.
— Я не могу больше так работать. Не хочу… — Слова вырвались почти беззвучно, но Тони услышал. Разобрал каждое до единого, потому что уставившаяся в кафельную плитку Рене ощутила всей кожей, как в спину уперся разъяренный взгляд. Энтони не понимал ни ее мотивов, ни поступков. И тогда, скрипнув так и не снятой с левой руки перчаткой, Ланг подошел вплотную и медленно проговорил:
— Как «так»? Речь про больницу, отделение или меня?
Рене ничего не ответила, и Энтони, разумеется, понял в ком была основная причина. Только вряд ли знал главное — почему! А в следующий миг ее сердце испуганно забилось, когда последовали совершенно дикие слова.
— Восхитительно, — процедил Ланг. — И скольких людей ты хотела угробить, прежде чем разобралась бы в своих сомнениях? Я понимаю, что твоей воздушной натуре, вероятно, требуются периодичные драмы или трагедии. Надо же как-то поддерживать эмоции на стабильно высоком уровне, заполнять свободное время или пустую голову. Так пойди и поплачься какой-нибудь Морен, обсуди с ней мою ублюдочность или что-нибудь еще, — даже не хочу разбираться в ваших фантазиях! — но избавь меня и других от своих колебаний. А когда закончишь, позвони. Я заберу тебя домой. И постарайся, чтобы к завтрашнему перелету в Торонто эта дурь исчезла из твоей головы.
 
Тони поджал губы, бросил последний взгляд в окошко операционной, а в следующий момент просто развернулся и направился прочь из помывочной. Вот так легко, не потрудившись даже спросить — почему же так вышло! И Рене почувствовала, как зашатался под ногами пока стабильный мир веры в этого человека. Он задрожал и пошел трещинами, когда стало понятно, что ему, кажется, наплевать. Роузи просила поговорить, но к чему привело одно только начало? Впрочем, сомневаться в Энтони оказалось так страшно, что Рене до боли стиснула кулаки и впилась коротко остриженными ногтями в ладони. Нет! Нельзя так о нем думать. Она не имеет никакого права!
— Мне снятся кошмары, — неожиданно для самой себя проговорила Рене. Сказала и зажмурилась, когда удалявшиеся шаги вдруг затихли. Наступила тишина, что длилась, казалось, невыносимо долго, а потом Энтони ровно сказал:
— Я знаю. Уже неделю.
— Не какие-то абстрактные ужасы, которые забываешь на утро. Это всегда один и тот же сон.
Она говорила, уставившись в коричневую плитку на полу, но не видела ее. Все, что сейчас стояло перед глазами — зеленые стены чужой операционной и бледно-серое тело. Мертвое тело. И Рене не знала, каким чудом наконец смогла заставить себя открыть рот и признаться. Видимо, отчаяние разочароваться в Тони оказалось сильнее любых предрассудков и страхов.
— Я иду по коридору и не могу открыть глаза, — проговорила она, и услышала шорох одежды. — Повсюду царит полумрак, но я не знаю этого места, никогда прежде не видела. Проход очень длинный, а я все иду и иду, пока пятая с конца дверь не открывается. Всегда сама. Всегда одна и та же. Я знаю, что мне нечего больше делать в той комнате. Это чувство появляется каждый раз — бессмысленность. Но я все равно захожу и вижу…
Рене запнулась и прикусила язык, когда вновь почувствовала тот самый сладковатый запах мертвого человека. И тут неожиданно близко прозвучал требовательный вопрос.
— Что именно? — Энтони подождал, прежде чем встряхнуть ее за плечи. — Просто скажи уже! Рене!
И в тот момент, когда в его голосе проскользнули нотки нового витка раздражения, она не выдержала. Пальцы сами вцепились в пахнувший мятой хирургический халат и нарисовали на теле Энтони линию от горла до точки чуть ниже пупка.
— Вот здесь. — Она торопливо сглотнула. — Прямой секционный разрез. Уже заветрившийся, с плотно вцепившимися в кожу нитями. Такой аккуратный, совсем не в духе обычного патологоанатомического шва…
— Еще бы, — вдруг тихо перебил Тони. — Ведь ты никогда не позволишь себе схалтурить. Верно?
Рене отчаянно закивала и с облегчением выдохнула, потому что, похоже, больше можно ничего не говорить. Энтони догадался или каким-то неведомым образом разглядел в бунтующей голове непрерывно витавшие там картины. И Рене было облегченно вздохнула, но затем воздух между ними незаметно изменился. В противовес настойчиво вбивавшейся в мозг мысли закрыть глаза, расслабиться и позволить себя увести отсюда, тело напряглось, а потом вздрогнуло, стоило Лангу обнять по-прежнему ссутуленные плечи. Он притянул Рене к себе и ужасно легкомысленно, почти издевательски насмешливо заметил:
— Что же, мне следует радоваться, раз даже после вскрытия ты гарантируешь мне приличный вид. — Тони хохотнул, как если бы ему рассказали не главный ужас, а простую нелепицу. Он реагировал так, будто ждал чего-то похуже. Но что могло быть страшнее этого?
— Прекрати! Это не повод для шуток, — напряженно проговорила Рене, а в ответ услышала новый смешок.
 
— Отчего же? На мой взгляд, даже забавно…
— Только вот мне, когда я вижу тебя в каждом попавшем ко мне пациенте, отчего-то не весело, — отрезала Рене. Она все еще не верила в то, что слышала. — Я устала. Я больше так не могу…
Раздался тяжелый вздох, и Энтони поцеловал прохладный лоб, ну а Рене впервые захотелось шарахнуться прочь. Сбросить обнимавшие ее руки и закричать во все горло, чтобы он прислушался. Чтобы просто поговорил с ней, как раньше, а не запирал в стенах своего дома, будто только так можно решить каждую из накопившихся проблем. Все происходящее казалось в корне неправильным. А затем…