И солнце взойдет (СИ)

— Небольшие трудности. — Она поджала губы и дернула плечом. — Со всеми бывает.
Роузи вопросительно вскинула брови, а затем резко фыркнула.
— Со всеми? Что ты несешь? Да он же едва не молился на твои «вишенки», пока ты валялась в нейрохирургии после аварии. Да и потом! Алан, конечно, беспокоился, что Ланг отреагирует излишне бурно, но…
— А дело не в нем, — скупо проговорила Рене и отвернулась. — Проблема во мне.
На несколько секунд между ними воцарилось молчание, во время которого Роузи внимательно изучала стоявшую перед ней подругу. А потом медсестра ошарашенно выругалась.
— Господи, только не говори, что не сказала ему! — сдавленно прошептала она. — Рене… Рене! Так нельзя! Ты вообще…
Морен окончательно задохнулась в своем возмущении и замолчала, ну а Рене продолжила изучать противоположную стену. Такую гладкую, успокаивающе бежевую, что хотелось шагнуть в неё и раствориться в этой безликой краске.
— Я не уверена, что хочу принимать их предложение, — наконец медленно произнесла она. — Мне нужно было время подумать.
— И как? — неожиданно саркастично откликнулась Роузи. — Успешно? Взвесила все переменные? Просчитала вероятности? Расписала планы? Эй, подруга. Все это здорово, но ты, похоже, забыла учесть главное неизвестное. А оно, между прочим, заслужило хотя бы узнать, что с тобой происходит. Не находишь?
— Ничего со мной не происходит! — зло воскликнула Рене и уставилась в прищуренные карие глаза Роузи, но та лишь скептично вскинула левую бровь. Желание все отрицать мгновенно сдулось, так что, устало потерев лоб, Рене пробормотала: — Я не знаю… Мне кажется, я не справляюсь. Откусила слишком много и не могу вытянуть этот с виду драгоценный камень, который с каждым днем все больше похож на булыжник… Меня что-то гнетёт. Уже месяц я не нахожу себе места, словно вот-вот что-то случится. Я жду этого, хотя… Господи, Роузи! Это будто бы не мое!
— Сколько поэзии, чтобы сказать простую вещь — ты разлюбила.
— Нет! — Рене в ужасе шарахнулась прочь. Услышать эти слова было сродни богохульству. Только не она! — Не смей говорить об этом, даже не думай!
— Тогда разлюбил он. — Роузи упрямо скрестила на груди руки, но наткнулась лишь на прямой жесткий взгляд.
— Ни на грамм, Морен. Я бы почувствовала, — прошептала Рене и сама захотела себе поверить.
— И в чем, черт побери, тогда дело?
Вопрос был резонным, но ответа на него не было. Ни одного, кроме достаточно простой истины:
— Мне страшно, — тихо ответила Рене. — Я сама не понимаю, чего боюсь, но тревога не проходит ни днем, ни ночью. Она меня окружает, сжимает изнутри и снаружи, будто меня ею душат. Но это же невозможно! Уже неделю мне снятся кошмары, о которых боюсь даже вспоминать…
— Что ты видишь? — едва слышно перебила озадаченная Роузи, но в ответ лишь последовал испуганный взгляд.
— Не спрашивай. Слова слишком материальны…
— Какой бред! — фыркнула Морен, но немедленно осеклась, когда напротив неё оказалось бледное лицо Рене.
— Думаешь? Тогда объясни мне, почему, когда мы говорим пациентам трагичную правду, то все равно до последнего не лишаем их надежды на чудо? Не потому ли, что знаем, — это работает! Они начинают бороться, верят в выздоровление… Наш мозг удивителен, Роузи. Для кого-то это действительно похоже на волшебство, но я вижу за мыслью набор ответов иммунной системы. Вся наша боль, все наши решения, действия и желания рождаются в мозгу. В этом мире слова врача весят слишком много, чтобы не повлиять хоть как-то. Но мы тоже люди. А потому я боюсь… Я боюсь, что, озвучив свои ужасы, запущу обратный отсчет в его голове. Он решит, что так всё задумано и станет ждать. Будет приближать этот исход. Я знаю…
— Ладно. Допустим. — Роузи нахмурилась. — Тебе здесь виднее. Твой упырь действительно тот еще сорвиголова. Но Рене… Оттава ждет твоего ответа. И Лангу нужно об этом узнать. В конце концов, что может пойти не так? Ну, покричит, разобьет еще парочку дефибрилляторов, поиграет в дартс скальпелями…
— Я не могу, Роузи. Иногда достаточно просто ощущения неправильности, чтобы понять — есть проблема.
 
— У тебя их уже целая куча!
— И не поспоришь, — прошептала Рене, а потом натянуто улыбнулась. — Как можно выбрать между мечтой и мечтой? Между любовью и еще большей любовью? Это тупик.
— Возможно, он такой лишь в твоей голове? — с совершенно неуместным смешком вдруг спросила Роузи. Она шагнула вперед, вновь взяла Рене под руку и медленно направилась по коридору. — Знаешь, у людей есть восхитительный дар общаться словами. Представляешь? Время и эволюция создали нам речевой аппарат, пригодный для разговоров. Причем, обоюдных. Тебе нужно поговорить со своим темным властелином скальпелей и зажимов.
— А вдруг он откажет? — Рене стиснула кулаки и зажмурилась.
— Для этого вам и даны рты. Кстати… так ты все же хочешь принять их предложение? — Роузи игриво хмыкнула, но ответа не последовало. Только тяжелый вздох, что немедленно растворился в кондиционируемом воздухе. Конечно, она хотела. — Думаю, тебе лучше начать издалека, потому что твой Хищник сначала разворотит весь отдел резидентуры вместе с моим Алом и только потом…
Что именно, по мнению Роузи, мог сделать в бешенстве Энтони, так и осталось невыясненным, ибо в этот момент пустой коридор сотрясся от дикого вопля:
— РЕ-Е-Н-Е-Е! — Секундная тишина, и новый отчаянный крик! — РЕ-Е-Н-Е-Е-Е!
— Хулахуп знает, что твое дежурство закончилось? — презрительно скривившись, процедила Роузи.
— Да, — вздохнула Рене. — Но Тони взял его к себе после увольнения доктора Дюссо, так что…
— Боже, да он святой! — без капли сарказма выдохнула Морен и покачала головой. Она собралась добавить что-то еще, но раздавшийся из динамиков голос и дикий крик заполнили каждую молекулу воздуха.
— РЕ-Е-Н-Е-Е! ВЕРТОЛЕТ!
— Доктор Ланг. Доктор Роше. Код синий. Первый этаж. Первый коридор. Комната один-десять. Доктор Ланг. Доктор Роше. Код синий. Первый этаж. Первый коридор…
Противный тембр робота оповещения резал уши, и Рене невольно поморщилась.
— Ты идешь? — удивленная ее необычной медлительностью Роузи повернулась и уставилась на замершую подругу. Так что Рене встрепенулась и нервно кивнула.
— Да. Конечно…
На самом деле, бежать никуда не хотелось. Восемь кошмаров словно стерли малейшее желание заходить в операционную и браться за инструмент, но долг и работа никуда не исчезли. А потому ярко-желтые вишенки считали ступени, оскальзывались на кафельных плитах и нервно били носком по заевшему автомату с чистой одеждой. Рене даже не запомнила, как переоделась. Очнулась она только в помывочной рядом с очень сосредоточенным Энтони, который старательно тер щеткой предплечья.
Вообще, мыть руки не меньше, чем делал это главный хирург, считалось знаком хорошего тона. Это было такое же негласное правило, как пропустить его первым в зал, а потом подождать, пока он наденет халат и перчатки. Да-да, все именно так. Но только, если вы работали не с доктором Лангом. На первый взгляд здесь царил полный хаос неподчинения. И лишь встав вместе с Энтони за стол, становилось понятно, что команда главы отделения представляла собой единый многосоставный механизм. Здесь каждый точно знал свое место, роль и время для сольного выступления, а потому не было никакой нужды отвлекаться на ненужные пояснения или команды. Идеальная дрессировка. Ни секунды на споры. А потому, молча вытерев руки, Рене плечом толкнула распашную дверь и ввалилась в привычно прохладное помещение.
На первый взгляд, здесь все было, как и всегда: ровно дышала за распростертого на столе пациента аппаратура, резко, но бодро пищал кардиограф, гремели столы с инструментами, слышались негромкие приказы сосредоточенной Хелен… Ах, операционная медсестра никогда не уходила с работы раньше своего хирурга. Тем временем один из дежурных студентов что-то быстро рассчитывал на белой доске, и Рене вгляделась в торопливый почерк, чтобы с удивлением узнать там параметры гематокрита. Предстояло отключение сердца? Но… Она растерянно оглянулась и увидела, как около дальней стены возился с громоздкой машиной перфузиолог. Он о чем-то тихо переговаривался с доктором Фюрстом и двумя ассистентами из кардиологии, которые что-то объясняли «надсмотрщику» из Квебека. Странно… С чего бы? Рене хотела было спросить, но тут перед ней показалось полотно хирургического халата, куда она привычно нырнула, а потом чуть раздражающе скрипнул латекс перчаток. В голове промелькнула невольная мысль, что к концу дня руки будут просто в отвратительном состоянии. Тем временем в зал, как обычно, с пафосным грохотом ворвался Энтони, и двери захлопнулись.