И солнце взойдет (СИ)
Но Тони, похоже, был опять недоволен. Потому что неожиданно вышел и перевернул все еще содрогавшуюся Рене, поставив на четвереньки. Ее ладони неловко уперлись в холодное зеркало, со столика что-то с грохотом рухнуло на пол, но никто даже не оглянулся. Вцепившись в жесткую раму, Рене на мгновение встретилась с Энтони в отражении взглядом, а потом тихо захныкала, когда тело попросило еще. Мужская рука скользнула меж стянутых джинсами бедер, коснулась промежности, раздвинула вход, размазав почти капавшую на белье смазку. Ну а затем Рене ощутила, как нарочито лениво скользнул внутрь Энтони. Будто бы издевался над тем, как ей не хватило каких-то мгновений. Он сделал мягкий толчок и вышел обратно. Замер на пару секунд и двинулся снова, вместе с липкими пальцами, которые теперь прижимались так сильно. Глаза закатились.
— Ну-ка, сама, — прошелестел где-то у виска голос Ланга, а на правую ягодицу прилетел звонкий шлепок. — Я хочу видеть.
И ничего не оставалось, как на дрожащих ногах чуть приподняться, а затем опуститься так медленно, чтобы от ощущения полноты перехватило дыхание. Вверх и вниз. Вверх и… Рене двигалась неуклюже. Она изредка смотрела на себя в отражении зеркала, но больше на Тони, который не отводил взгляда от той точки, где сходились два тела. И Рене хотелось дать ему больше. Потому она цеплялась пальцами то за деревянную раму, то за предплечья, скользила грудью по ледяному стеклу или прижималась спиной к колючему свитеру Энтони. Рене покачивалась все быстрее, уперевшись коленями в узенький столик. Было твердо и неудобно, но она все сильнее выгибалась и терлась о щедро подставленную ладонь — большую и немного шершавую, так идеально легшую ей между ног. А потом Рене ощутила длинные пальцы, которые так резко нырнули вслед за членом, что захотелось кричать. Но она лишь тихо всхлипнула, когда в первый раз ощутила почти болезненное растяжение. И пусть скомканные джинсы грубо впивались в натертую кожу, руки соскальзывали, а грудь уже ныла от щипков и поцелуев. Но в один миг все внутри снова скрутило болезненно-лихорадочной судорогой. И тогда, словно почувствовав, Энтони сам качнулся вперед. Еще и еще… Рене хватило трех раз, прежде чем она все-таки закричала и прижалась щекой к холодному зеркалу. Вокруг что-то происходило — дыхание, руки, шлепки, невнятный шепот. Она запомнила только одно — как, откинув с плеча мешавшие пряди, Энтони на мгновение остановился, а затем прижался губами к татуировке за ухом. Он глухо смеялся, зацеловывая каждый из лепестков, и потому последний толчок вышел неожиданно нежным. Оба замерли, с удовлетворенным восторгом увидев, как их дыхание смешалось в одно туманное облако на глади холодного зеркала. А потом Рене услышала немного самодовольное:
— Ma petite cerise à moi, n'est-ce pas?
— Oui… [80]
Глава 39
Рене медленно вздохнула и ощутила, как по спине мягко скользнули кончики пальцев. Они провели линию вдоль напряженной musculus erector spinae, запутались в растрепавшихся косах, вернулись к лопаткам, а потом вокруг живота уверено обернулась мужская рука. Тони крепко придерживал за талию, пока Рене пыталась выпрямиться на слишком узком столике, и тихо рассмеялся, когда она все-таки потеряла равновесие. Его дыхание теплом ощущалось на воспаленной коже за ухом, куда Ланг то и дело утыкался своим длинным носом, словно хотел ощутить аромат нарисованных цветов. И этот жест казался уютным. Прямо сейчас каждое действие было пронизано непонятно откуда взявшимся знанием, как бывает у давно встречающихся пар. Ланг не сомневался, что нужно ей. Она — как именно будет лучше ему. Проблема лишь в том, что они с Тони не разменявшие десяток лет друзья или любовники, но тем удивительнее, насколько в эту минуту все оказалось привычно.
С трудом, под негромкие шутки кое-как натянув на Рене джинсы, Энтони помог усесться на столик, а потом с характерным чпоканьем наконец стащил презерватив и вдруг настолько растерянно огляделся по сторонам, будто сам не знал, есть ли в его доме мусорное ведро. Но затем пожал плечами и с невозмутимым лицом отправил кусок резины в чудом уцелевшую декоративную вазочку для всяких бумаг. Рене фыркнула. Всё прочее битыми осколками валялось на полу вместе с её ботинками и пальто Энтони, лишний раз подтверждая, что в умении создавать хаос доктору Лангу действительно не было равных. Однако от увиденного беспорядка, а потом от осознания собственной полунаготы на Рене внезапно накатило смущение. Она постаралась как можно незаметнее прикрыть рукой грудь, сделав вид, что состояние прически сейчас самый важный вопрос жизни, но маневр не удался. Энтони насмешливо вскинул бровь, и щеки окончательно залил румянец дикого стыда.
— Очень своевременно, — пробормотал Ланг, когда привел себя в порядок и попробовал было поставить Рене на ноги. — Пойдем.
Но стоило выпрямиться, как низ живота тут же свело судорогой, отчего дыхание перехватило. Объяснять, в чем именно дело, не пришлось. Да-да. Слишком неудобная была поза, о чем, конечно же, знали оба, и что оба легкомысленно проигнорировали. И вот теперь, резво подхватив на руки согнувшееся пополам тело, Тони перешагнул через обломки наверняка недешевого декора и двинулся куда-то вперед по длинному белому коридору. Такому светлому, что невольно возникли ассоциации с тем самым тоннелем, о каком обычно рассказывают после клинической смерти. Рене содрогнулась и покрепче прижалась к теплому джемперу, после чего услышала недовольное:
— Почему не сказала?
Она подняла недоуменный взгляд. В смысле?! Рене моргнула, ожидая подвоха, но Энтони был драматично серьезен.
— Видишь ли, — недоверчиво протянула она, — в тот момент я была немного занята другим.
Она замолчала, посчитав тему исчерпанной, но требовательный взгляд и вздернутая в наигранном непонимании бровь сообщили об ином. Так что Рене смущенно пробурчала:
— Активно вырабатывала окситоцин.
Раздалось скептическое хмыканье, но больше Энтони ничего не сказал. И она уже было понадеялась, что на этом совершенно глупые вопросы закончатся, но тут последовало нечто вовсе нелепое. Они как раз поднимались по лестнице на второй этаж, и Рене была занята размышлением о хаотичности расположения пройденных комнат, когда прозвучал немного напряженный голос.
— Полагаю, мне все же следует извиниться. — Поджатые губы Тони стянулись в одну тонкую полосу, что вызывала устойчивую ассоциацию с викриловой нитью.
— У тебя это входит в привычку, — мягко улыбнулась Рене, но лицо державшего ее на руках мужчины осталось невозможно серьезным. Да господи! Она закатила глаза. — Тони, за что мне тебя извинять? За то, что был самим собой, и мне это понравилось? Или за то, что я получила по заслугам, и мне — какая неожиданность! — тоже понравилось?
Он промолчал в ответ на явную провокацию и, видимо, дал время снова хорошенько все обдумать, пока вновь шагал узким коридором. Действительно, второй раз совесть в его душе может и не проснуться, так что ловить момент надо прямо сейчас. Но Рене не собиралась. Она все сказала и не желала ничего добавлять. Так что, когда они очутились в такой же белоснежной, словно сугробы Антарктиды, ванной, Рене повернулась к возившемуся с кранами Энтони.
— Не думаю, что хоть одно твое действие нуждается в извинениях. Не со мной. — Она покачала головой и четко добавила: — Non.
Ланг на мгновение замер, услышав категоричный французский выговор, а затем выпрямился и достал с верхней хромированной полки чистое полотенце. Тоже белое. Рене огляделась и нервно переступила с одной босой ступни на другую. Стоять грязными пятками на белой плитке оказалось как-то неловко, потому Рене инстинктивно поджала на ногах пальцы, боясь безвозвратно испачкать чистые швы. М-да… Все здесь так разительно отличалось от известной ей стороны Тони, что казалось, будто они у кого-то в гостях. А скорее, в гостиничном номере или снятом на выходные домике, который толпа уборщиков каждый день приводят в соответствие с глянцевой картинкой в рекламном проспекте. Честно, Рене будто бы очутилась в объявлении о продаже жилья. Идеально сложенные полотенца, ровные коврики, белоснежный кафель, даже краны блестели, как новые. И все это так противоречило тем клубам пыли, объедкам и мусору, что невольно становилось не по себе.