И солнце взойдет (СИ)

— Пила?
— Да. Один коктейль… и немного мохито у Роузи. Больше ничего! Но… — Вдруг Рене подняла испуганный взгляд, когда в голове круг за кругом начали проноситься воспоминания. И то, что она в них увидела, оказалось чертовски пугающим. Попробовав что-то сказать, Рене запнулась, подавилась собственными словами, прежде чем затрясти головой. — Тони, я не знала! Мы хотели повеселиться и… Не думали, что так…
Ланг на секунду устало прикрыл глаза, а потом аккуратно взял ее за локоть и потянул за собой вверх.
— Поднимайся, дуреха, — прошептал он.
Окончательно измятое и перепачканное в грязи пальто немедленно попыталось свалиться, но его ловко вернули на место. И плотнее запахнули отяжелевшие полы. И подняли воротник. И… Рене до боли прикусила язык, чтобы не разреветься, — отрезвление приходило быстро. Оно огромными порциями обрушивалось на перетруженный мозг и сминало точно в папье-маше. «Ты не в себе, ты не шлюха и… ты не моя». Да, ладно, Тони! Не твоя? Но… Рене всхлипнула от внезапного ощущения одиночества и запнулась о непонятно откуда взявшуюся ступеньку. Она не понимала, куда идет, но послушно следовала велению крепко державшей под локоть руки. А та требовательно тянула то к длинному воздушному переходу, то на очередные лестницы, которые, по мнению невнимательной Рене, тянулись до самого неба. А в голове все вертелась навязчивая мысль: если она не Тони, то чья? Чья, черт возьми?! Беззвучный вопрос перекатывался из полушария в полушарие, вертелся волчком и отнимал последние силы в попытке найти ответ. И потому перепуганная внезапными чувствами Рене совершенно не поняла какими путями вдруг очутилась на самом верху странного дома, и с чего вдруг перед глазами раскинулась водами река святого Лаврентия. Что-то осознавать она начала только на пороге чужого дома, когда ступила в темный коридор и услышала щелчок выключателя. Но вместо того, чтобы сделать жизнь проще, озаривший совершенно белое помещение яркий свет окончательно впечатал в больную голову самый важный вопрос:
— Если я не твоя. То чья? — проговорила Рене навязчивую мысль. Идефикс. Грааль сегодняшнего вечера.
— Что? — Энтони непонимающе оглянулся. Он как раз вешал ключи на вбитый в стену крючок и повернулся нахмурившись.
— Ты носишься со мной который месяц, вытащил непонятно откуда, хотя был совсем не обязан, привел в свой дом… А потом сказал, что я не твоя, — упрямо повторила Рене, а сама стиснула влажную шерстяную кромку. — И если это действительно так… То чья я тогда?
— Может быть, своя собственная? — усмехнулся Ланг, но замолчал, когда увидел поджатые в панике губы.
— А если я не хочу?
— Рене…
— Что, если я не хочу быть только своей. Ты думал об этом? Что, если я уже выбрала? Что, если в твоем списке не будет двух первых причин? Как ты поступишь тогда?
— Не начинай. Не сегодня и не сейчас.
— Почему? — Она шагнула навстречу Энтони и вскинула голову, чтобы посмотреть в его настороженные глаза. — Я тебя не проверяла, не посмела бы. Да и между нами совсем другая история. Но мне нужно понять, почему ты сказал именно так. Зачем добавил ту фразу?
— Опять бредишь?.. — начал было Тони, но резко замолчал, стоило Рене подойти еще ближе.
— Нет, просто очень расстроена, — тихо сказала она и покрепче ухватилась за полы пальто.
Отчего-то Рене совсем не сомневалась в правильности своего поступка. Слишком сильно было оглушающее чувство брошенности. Слишком страшно оказалось признать, что она где-то ошиблась, и все пошло не туда. Рене была к этому не готова, а потому, если она не сделает этого сию минуту, то, видимо, уже никогда. Так что, заткнув куда подальше ненужный стыд, искренне произнесла:
— Прости за все, что я тебе сегодня наговорила. За поведение, за скандал и за твое беспокойство. Виноват в том алкоголь или что-то еще… я не знаю. Да и какая теперь разница? Я все равно виновата. Но Тони! Я не думала… не хотела ничего из случившегося. Однако, похоже, натворила таких жутких дел… — Рене машинально вытерла рукавом нос и вдруг тихо договорила: — Мне теперь страшно. Невыносимо от того, что я все испортила.
 
Повисла тишина. А потом Ланг вздохнул и устало потер ладонью лоб.
— Сколько драмы. Проблема ведь не в тебе, а в наркотике. Думаешь, я этого не понимаю? А, Рене? Зачем тебе какое-то прощение? — нервно спросил Ланг, но она лишь неловко улыбнулась.
— Затем, что я так давно и безнадежно в тебя влюблена. Представляешь? — Рене пожала плечами, а потом встала на цыпочки и быстро коснулась по-прежнему напряженно сжатых губ. Чуть отстранившись, она сцепила дрожавшие пальцы. — А потому мне нужно знать, есть ли после всего случившегося хоть один шанс когда-нибудь остаться только твоей? Ведь я свой выбор уже давно сделала.
Тишина между ними длилась невыносимо долго, и за эту временную пропасть сердце Рене оборвалось раз пятнадцать, прежде чем испуганно дернулось, а потом неистово заколотилось. Оно словно молчало все это время и вдруг забилось, когда Энтони подхватил ее на руки и почти швырнул на стоявший вдоль стены узкий каменный столик. Рене ждала всего лишь слова — «да» или «нет». Но вместо этого лопатки уперлись в холод огромного зеркала за спиной, пальто оказалось отброшено в сторону, а в шею уткнулся ледяной кончик длинного носа, пока пальцы все сильнее впивались в разведенные бедра. Шумно втянув воздух, Тони на мгновение замер и вдруг глухо проговорил:
— Надеюсь, ты действительно знаешь, что делаешь…
— Да! ДА!
— … потому что я, кажется, уже нет.
Убедить Энтони в правильности их сомнительного порыва Рене уже не успела. Он просто не дал такой возможности и наконец-то занял рот поцелуем, когда раздвинул ее губы своими. Ланг без предупреждения провел языком по самому краешку, отчего она почти задохнулась, а потом мир поглотил сладкий вкус мяты. Из груди вырвался всхлип, и в ответ талию стиснули сведенные в нетерпении пальцы. Господи… После сегодняшнего чувствовать на себе такие родные руки казалось чем-то божественным, совершенно естественным, столь настоящим и правильным, что Рене, словно безумная, тянулась к Тони навстречу. Она целовала предплечья и ловила губами ладони, пока те сжимали в своем кулаке пряди волос или ласкали покрасневшие скулы. Царапала обнаженную кожу на животе о пряжку ремня и старалась запомнить каждый вздох, каждый жест или взгляд, с каким Энтони смотрел на ее открытое тело. И впервые так хотелось понравиться! Забыть, что между ними столько лет разницы. Что он наверняка повидал красивее и лучше — без дурацкого шрама да бледных веснушек. Но Ланг все равно расцеловывал каждую точку и некрасивую линию. И хотя она успела продемонстрировать ему все, упрямо находил нечто новое в розовом цвете сосков, и в ямке пупка, и даже в темнеющей полосе, что протянулась через лицо до самой груди.
Да, Тони не был нежен и ласков — только не после того, как до этого тела дотронулось столько рук! Кусался, царапался и почти дрался с собственной совестью, стараясь быть осторожней, хотя явно хотел содрать чертову кожу — срезать ее лоскутами, а потом любовно вырастить новую. Только его и ничье больше. Личное. Тайное. Так что, когда одним резким движением он стянул с бедер Рене джинсы, то не стал тратить время на что-то еще. Те так и остались болтаться на прижатых к груди коленях. Следом раздался хлопок случайно отброшенного в стену бумажника, шелест фольги, а потом Рене едва не задохнулась, когда Тони вошел. Он не думал о чьем-то комфорте — упаси господи! — слишком уж был зол. На себя, на обстоятельства и на Рене, которая где-то в шестнадцать поймала свой первый опыт. Тони ведь все это понял. А потому прямо сейчас окончательно делал своим то, что и так давно принадлежало ему. И движения были грубыми, рваными, отчего голова Рене металась из стороны в сторону по гладкой зеркальной поверхности, а руки до судорог впивались в мужские предплечья. Впрочем, она не возражала. Ее трясло от рвущего на молекулы напряжения, которое никак не могло найти выход. Вперед и назад, а пару раз Энтони вошел так глубоко, что на глаза навернулись слезы. Неудобная поза… и слишком крошечная для неё Рене. Но она все равно впивалась зубами в чужие губы, ногтями цеплялась за шею, с каждым новым жестким толчком пыталась прогнуться навстречу, прежде чем уткнулась лбом в свои же колени и захныкала от удовольствия вперемешку с ноющей болью.