И солнце взойдет (СИ)
— В армии не было ничего интересного, если вдруг ты напридумывала себе трагедии космического масштаба. Отслужил, получил лицензию, вернулся и закончил подготовку на травматолога. А дальше тебе известно.
Он хмыкнул и небрежно вернул лося на место, ну а Рене нервно стиснула руки. Да, последующую историю знал каждый, кто хоть раз слышал имя доктора Ланга. Самый молодой глава отделения, наглец, виртуоз и просто эпатажная личность. Рене вздохнула. А еще потрясающе противоречивый человек.
«It wasn't good
But in the corner of my mind I celebrated glory»
— Филдс хочет, чтобы ты перестал пить таблетки, — проговорила она сквозь радостное песнопение.
— Джонатан давно не мой лечащий врач, — резко отозвался Энтони. — Я сам решу, пить мне их или нет.
— А еще он назвал тебя Колином, — ровно сказала Рене и уставилась в темные от ночи глаза, где прямо сейчас плясали огоньки очередных гирлянд. Позади них с гоготом пронеслась толпа то ли немецких, то ли австрийских туристов, и Тони сделал небольшой шаг назад.
— Вот уж кому не следовало пренебрегать пилюлями для поддержания памяти, — донеслось ядовитое шипение.
— Кто он тебе?
— Бывший учитель, который слишком привык лезть не в свое дело, — процедил Энтони.
Он постарался поглубже засунуть криво сидевшего лося, отчего остальные игрушки едва не посыпались. А Рене втянула воздух сквозь сжатые зубы. Учитель? Что же, это многое… Ладно. Не многое, но хоть что-нибудь объясняло.
— Хочешь, я выиграю тебе медведя? — Неожиданный вопрос заставил Рене удивленно моргнуть.
— Что? — переспросила она.
— Медведя хочешь? — Тони махнул рукой на ряд железных банок, которые, видимо, требовалось прострелить из захудалой пневмовинтовки. Лак на её прикладе давно стерся, а дуло, кажется, пошло красивой волной. Рене озадаченно нахмурилась.
«Whenever I'm wrong
Just tell me the song and I'll sing it
You'll be right and understood»,
— хрипящее рождественское радио хотелось выключить, но оно продолжало уверенно мешать разговору.
— Зачем он мне?
— Все девочки обнимаются с мишками на ночь. Разве нет? Завязывают бантики, усаживают на подушку или кладут под одеяло.
— Да, если им пять, — холодно откликнулась Рене. Это что, опять странный намек на её детский возраст? Но Энтони ничего не добавил и принялся шарить по карманам своего заснеженного пальто.
— Значит, не хочешь?
— Нет.
— Жаль. Думал произвести впечатление, — машинально пробормотал он, и с волос полетела целая шапка из белых хлопьев, обнажив покрасневшие на морозе уши.
О господи. И кто из них теперь ребенок? Рене поглубже надвинула капюшон куртки. Это Канада, а не солнечное калифорнийское побережье! Тем временем Энтони все же нашел пропажу, которой оказался бумажник, и достал пару купюр. Даже в тусклом свете гирлянд пластиковые деньги напоминали разноцветные фантики.
— Какой приз, если собью все? — спросил Ланг на отвратительнейшем французском, а затем махнул в сторону пустых банок.
— Заяц за три промаха. Лось за два. Победителю — вон тот славный бобр. — Продавец показал на нечто длинное и невнятно коричневое, неопознаваемая часть тела которого трагично болталась сверху стойки с дурацкими банками. Что? Нет! Ей не нужен ни заяц, ни лось и ни бобр, и уж точно она не нуждалась в утешительных праздничных флажках с гербом Квебека.
— Ты же не хочешь?.. — начала было Рене, но очень взрослый мужчина невозмутимо вскинул винтовку, что-то там осмотрел и щелкнул пальцами по прицелу. — Тони! Зачем он тебе прямо сейчас?
— Сегодня Рождество, — невозмутимо откликнулся Ланг и прицелился. — А я без подарка.
— Да не нужен он мне! — воскликнула Рене, но тут раздалась равномерная очередь хлопков, а следом за ней оглушительный лязг свалившихся банок. Первый ряд опустел, и Энтони слегка повернул голову.
— А кто сказал, что тебе? Может быть, я собираю коллекцию из бобров. — Новую серию из семи выстрелов перекрыл грохот падающих мишеней, а Ланг опять щелкнул по прицелу. — Открою потом музей. Приглашу репортеров с пятого канала, что ведут передачу о всяких старьевщиках. И прославлюсь на всю страну. К черту унылую хирургию!
Провозгласив еретический лозунг, он сбил последний ряд и демонстративно швырнул винтовку на стол.
— В конце концов, это точно лучше, чем спасение неблагодарных людских жизней, — хмыкнул Ланг, а потом с кривой усмешкой забрал у удивленного продавца нечто среднее между облезлой крысой и карликовой росомахой. Попробовав на ощупь огромные плюшевые зубы уродца и подкрутив редкие усы, он протянул Рене животное. Добытчик, чтоб ему было пусто… — С Рождеством.
«Whatever I said, whatever I did I didn't mean it
I just want you back for good.» [73]
Рене невоспитанно проигнорировала поздравление.
— А ты ждешь каких-то наград за свою работу? Разве сам факт спасения не стимул продолжать? — растерянно спросила она и машинально забрала бобра. Замерзшие пальцы инстинктивно зарылись в синтетический мех.
— Первые два года — быть может, а потом у тебя на столе кто-нибудь умирает, и ты познаешь всю систему без прикрас. Увы, но после нескольких огромных штрафов весь налет романтизма улетучивается. Остается лишь протокол и постоянный страх ошибиться. Любой шаг в сторону здесь карается слишком больно, даже если попытка кажется оправданной. — Энтони пожал плечами, поднял воротник пальто и двинулся дальше вдоль закрытых кафе.
— Но сам ты рискуешь! — не удержалась от восклицания Рене. — Берешь безнадежных… порой плюешь на все руководства…
— Потому что так интересней.
Она подавилась холодным воздухом и закашлялась, схватившись за очередную наряженную елку около светившегося огоньками входа. Но искусственное дерево вдруг пошатнулось, а затем пластиковые игрушки с шорохом полетели на землю. Черт. Из груди Рене вырвался длинный вздох безнадежности. Быстро осмотрев причиненный ущерб, она ногой спихнула блестящие шары под разлапистые ветки и поспешила за ничего не заметившим Энтони. Ноги вязли в рыхлом снегу, но Рене торопливо месила сугробы, хотя сердце уже гулко бухало в грудной клетке. Видимо, не впечатлившись красотами улочки, Тони повернул обратно и теперь они шли в сторону старого бастиона. Здесь уже было совсем не празднично, впереди чернели незамерзшие воды Лаврентия, и откуда дул противный сырой ветер. Рене зябко передернула плечами.
— Ты прооперировал больше критических случаев, чем все отделение в целом. Не думаю, что решающим пунктом здесь стала твоя зарплата или нереализованные часы досуга, — продолжила она и поудобнее перехватила бобра. — Можно быть сколь угодно циничным, но твои дела говорят гораздо лучше, чем…
— Рене, — устало перебил Энтони, а сам смахнул целый сугроб с одной из древних пушек. — Наша жизнь состоит из света бестеневых ламп и мертвецов, все прочее — побочный продукт работы. Пациенты меняются, появляются новые технологии, ты учишься, пробуешь, ошибаешься, но в конце каждого дня остаются только две вехи — трупы да гудение светильников.
— Тебя будто больше ничего не волнует. Лишь удовлетворение собственного любопытства и скука. Но это люди, Тони. И они пока не лабораторный эксперимент, а живые!
— Что с того? Каждая операция в чем-то экзамен. Даже мышам приходится жертвовать собой во имя науки. Жизнью больше… жизнью меньше. Человечество не заметит.
— Перестань! — неожиданно выдохнула Рене.
Она истерично вцепилась в каменную кладку старого бастиона, пока жадно хватала ртом ледяной воздух с залива. Выброшенная игрушка полетела куда-то под одно из орудий, но никто не обратил на неё внимания. Уж точно не Рене, чьи легкие уже горели от холода, но зато с каждым вздохом воспоминание о вывалившихся на грязный пол кишках становилось если не глуше, то хотя бы не столь одуряюще ярким. Она не знала, что взбесило больше — снисходительный тон или полное нежелание Энтони вникнуть в подоплеку чужих поступков, но даже слышать нечто подобное казалось для Рене предательством выпестованных болезненных идеалов.