И солнце взойдет (СИ)

А дальше мир завертелся. Перед глазами замелькали картинки, где бликующий светом шлем менялся на приближавшийся мокрый асфальт. Удивительно, но Рене очень отчетливо помнила два, казалось, не связанных факта: как выскользнула из пальцев Энтони зимняя куртка, и как он сам покатился по земле. Почему-то именно это напугало больше всего. Не боль в руках, не распоротое о дорожные камни лицо и не взвывшие от удара кости, а черное тело, что безвольно кувыркалось в такую же черную темноту. Один увиденный миг, но перед Рене он пронесся кадр за кадром с такой ошеломляющей четкостью, что сердце почти взорвалось от вновь охватившего страха. Она летела в свою пустоту, а в голове была только одна мысль — Энтони!
Изображение перед глазами неожиданно скомкалось, а потом заиграло сначала. Оно закружило вокруг исчезавшей в уличном мраке фигуры, пока Рене тянулась, звала, даже орала, но раз за разом оказывалась все дальше от мотоцикла. А потом воспоминания вовсе потеряли реалистичность. Перед глазами в снопе искр закружилось заднее колесо, куда наматывалась нитка дороги. Оно стремительно пожирало в себя полосы белой разметки и готовилось раздавить каждого, кто окажется с ним поблизости, так что Рене ползла. Тащилась куда-то прочь и пыталась утянуть за собой невесть как очутившееся рядом тяжелое тело. А когда силы закончились, она уткнулась в холодную кожу знакомой куртки, отчего в мире оставался лишь ровный ритм чужого сердцебиения и… мята.
— Тони… — бормотала Рене с облегчением.
— Я здесь.
И снова мята-мята-мята, от чьей мягкой свежести наконец расслабились напряженные мышцы, а Рене провалилась в обычный сон.
  
Глава 29
 
Эхо переругивавшихся голосов продралось будто со дна, как бывает с эхом в глубоком колодце. Оно многократно отразилось от каменных стен, прежде чем выбралось на поверхность и взорвалось напряженной речью. И Рене выплыла из небытия вместе со звуками.
— Извините, но на каком основании в этой ст’гане больничная палата вд’уг п’гев’гатилась в доп'госную комнату? Это неп'гиемлемо и недопустимо. П'гошу вас в последний р-р-раз — выйдите вон. Немедленно.
За четырнадцать лет под одной крышей Рене отлично знала, что когда Максимильен Роше говорил подобным, чуть визгливым тоном, с ним лучше было не спорить. Никогда и ни при каких обстоятельствах. Если вы дорожили карьерой, репутацией или, на худой конец, жизнью, то следовало немедленно извиниться и удалиться куда-нибудь прочь. Смиренно переждать бурю, пока глава «Креста и Полумесяца» не снизойдет до прощения. С этим приходилось мириться и Рене, и главам каких-нибудь государств, потому что, несмотря на почтенный возраст, месье Роше по-прежнему оставался очень умен, хитер… ну и излишне резок. К сожалению, его собеседник вряд ли до конца понимал, что именно за старик стоял рядом с ним, а потому решил продолжить глупый спор.
— Я вам в который раз повторяю, — устало вздохнул неизвестный. — У меня есть предписание допросить мисс Роше.
— А у меня есть п'гаво вышвы'гнуть вас из палаты. — Надо же, Рене ни разу не замечала, какой у дедушки забавный акцент, когда он говорил по-английски. Интересно, у неё такой же?
— Но вы этого не сделаете.
— Как и вы не сделаете своего!
Спор явно зашел в тупик. И когда Рене уже хотела хмыкнуть его бессмысленности, в беседу вступил третий голос, отчего она невольно затаила дыхание.
— Согласен с позицией доктора Роше. Палата в нейрохирургии не лучшее место, дабы вести разговоры. К тому же Рене…
— А вот вашего мнения, докто'г Ланг, я точно не сп'гашивал! — передразнил злой шепот. И от количества яда, которым дедушка приправил фамилию Энтони, глаза распахнулись сами.
Первое, что увидела Рене проморгавшись, — клетчатую полу шерстяного пиджака. Та маячила прямо перед лицом своими сине-белыми полосами, чем вызывала такую рябь в не проснувшемся пока мозгу, что на мгновение снова захотелось зажмуриться. Но потом взгляд скользнул дальше: по белой простыне и пластиковой спинке больничной кровати, а после уткнулся в знакомую долговязую фигуру. Энтони сидел на подоконнике вполоборота, подогнув под себя левую ногу. В руках он перебирал один из знакомых эспандеров, пока сам изучал очередную ночь за окном. Эту, а может быть, следующую — неизвестно. Однако стоило лишь посмотреть в его сторону, как он немедленно поднял голову и посмотрел в глаза напуганной Рене. На привычно бледном лице она разглядела намек на улыбку. Тем временем взгляд соскользнул ниже, на неожиданно закрывшие кисти манжеты черного свитера, потом наткнулся на уже знакомую грязь, и мир содрогнулся от череды вспышек. Рене сама не поняла, как это случилось. Просто смотрела на грязные, рваные джинсы, но видела с ревом рухнувший мотоцикл и тело, что катилось от неё прочь. Перед глазами вдруг замелькали огни фонарей и искры от скользившего по асфальту металла, а потом все заслонило красное сукно пустого стола, смех и стук бильярдных шаров, в который так точно вплелся звук собственного удара о землю. И испуганно приоткрыв рот, Рене посмотрела в лицо Энтони. Он больше не улыбался.
 
— … Учитывая вопиющее без'гассудство и наплевательское отношение к безопасности, вам вообще следовало бы помалкивать. Такому человеку, как вы, место исключительно за р-р-решеткой. И не думайте, что мне неизвестны ваши п'гедыдущие похождения. Я лично ознакомился с калифор-о-рнийским делом и должен сказать…
— С пробуждением.
Тихий голос Энтони перекрыл немного визгливую речь дедушки, и тот прервался. Боковым зрением Рене видела, как резко обернулся к ней Роше, как наклонился, немедленно посветив в глаза карманным фонариком, но она смотрела только вперед. Туда, где под впервые опущенными рукавами то и дело выглядывал стальной бок наручников. О нет! Нет-нет! Рене попробовала было сесть, но Максимильен немедленно уложил ее обратно.
— Тише-тише, — забормотал он. — Ты в больнице, все хо'гошо.
— Что здесь про… происходит?
В этот раз реальность не сваливалась за горизонт, а язык слушался гораздо лучше, хотя дикция все еще оставалась немного невнятной. Однако голова пока не болела, так что Рене уверенно отмахнулась от навязчивой заботы. Если она правильно поняла ситуацию, то прямо сейчас у неё хотели взять показания, чтобы засадить Энтони за решетку. Ну уж нет! Тем временем со своего кресла тяжело поднялся то ли сержант, то ли инспектор и деловито подошел к краю кровати. Он был немолод, весьма лысоват, а синяки под его глазами казались достойными награды за самый неправдоподобный грим.
— Сержант Дежан, — представился он. — Мисс Роше, я понимаю, что вы пережили события, травмирующие не только физически, но и психически. Однако нам очень нужны ваши показания, дабы продолжить следствие и увидеть всю картину произошедшего целиком.
— Да вы издеваетесь! — вновь возопил дедушка. — П'говаливайте отсюда, пока я не заставил всю вашу конто'гу возмещать многомиллионный уще'гб компенсации за нар-р-рушение п'гописанного в'гачом р-р-режима! Р-р-рене зап'гещены любые умственные наг'гузки…
— И я снова вынужден согласиться с доктором Роше, как бы ему ни было это противно, — совершенно невоспитанно влез Энтони и отвесил шутливый поклон в сторону окончательно разъярившегося дедушки. — Милый сержант, возвращайтесь недели через две, а пока проводите меня обратно в уютную камеру. У нас там остались неразгаданные два слова по вертикали.
Рене непонимающе моргнула, потом еще раз. Что? Какие «два слова»? Видимо, мозг по-прежнему хромал на все отделы по очереди.
 
— Вы, как всьегда, пытаетесь сбежать от ответственности. Да, Ланг? — Взгляд голубых глаз прошил невозмутимо сидевшего Энтони насквозь и почти пригвоздил к подоконнику, но жертва осталась спокойна. А Рене вдруг заметила, что от злости или волнения французский акцент стал совсем очевиден и теперь исковеркал слова. — Ду'гачитесь, похваляетесь своими успехами, а потом во'гуете чужие статьи, разбрасываетесь жизнями на операционном столе и тянете за собой на дно каждого, кто посмел проявить к вам хоть толику сочувствия!