Блаженная (СИ)

— Думаю, это бред. Мало ли что человек бормочет в бессознательном состоянии… Я ничего не понимаю.
— Я понимаю. И еще один человек понял, как мне показалось.
— Какой человек?
— Я не могу сказать, пока сам не буду уверен. Я ведь сам, дурак, проболтался…Дело в том… — он оглянулся по сторонам, — вы это слышали? Там… — он кивнул в сторону входных дверей, — паркет скрипнул…
— Я не слышала.
— Прошу вас, зайдемте ко мне. Я не хочу, чтобы нас подслушали.
— Борис Павлович, может быть лучше завтра? — без особой надежды проныла я.
— “Завтра, завтра, не сегодня…” — попытался пошутить Каргопольский, но, наткнувшись на мой мрачный взгляд, сменил тон:
— Я прошу вас об одолжении, Тина.
Я пожала плечами, вздохнула.
— Хорошо…
Запустив меня в свою каморку, Борис Павлович запер дверь, выключил весь свет, оставив гореть лишь жутковатую настольную лампу в виде яйца на птичьей ноге.
Видя такие приготовления, я пожалела, что так легкомысленно согласилась на разговор. Я никогда не видела Бориса Павловича в таком волнении.
Молча указав мне на кресло для посетителей, он несколько раз прошелся по кабинету, остановился возле стены, сплошь увешанной потемневшими от времени черно-белыми фотографиями в рамках.
Машинальным движением он потянул за цепочку на жилете, вытащил часы, несколько раз щелкнул крышкой, вернул часы в жилетный карман, снова вытащил. Сел на диван.
— Много лет назад я совершил… ужасный поступок. — глухо начал он, глядя на циферблат, — И теперь обречен расплачиваться за него. Каждый день.
Мне стало холодно при мысли, что мы вдвоем в пустом театре, в звуконепроницаемом кабинете с запертой дверью. Каргопольский поднял на меня глаза.
— Вы — единственный на свете человек, кто может мне помочь. Возможно, вы не захотите, учитывая то, что я вам только что сказал, и что скажу позднее… Но пока вы не поможете мне, ваша жизнь будет в опасности.
— То есть… С самого начала… Вы притащили меня сюда… Вы… — я не могла подобрать слов от возмущения.
— Я согласен со всем, что вы скажете. Я еще большее чудовище, чем вы можете представить. И бог знает сколько людей пострадает из-за того, что я совершил.
Мне хотелось запустить в него этой мерзкой лампой. Но что толку?
— Что вы сделали? — мой голос внезапно сел, и грозный вопрос прозвучал жалко.
— Я все вам расскажу. Но сначала…
— А моя бабушка? — осенило меня, — Это… тоже вы?
Каргопольский медлил с ответом, но мне было этого достаточно.
Я вскочила, метнулась к двери, несколько раз дернула ручку, осознавая всю бессмысленность этого действия. Но что мне еще оставалось?
— Я не убивал вашу бабушку. — спокойно произнес Каргопольский. — Ее здоровье и благополучие было для меня ценнее моего собственного. Так же как и ваше. Со мной вы в полной безопасности.
Моя голова шла кругом. Я ничего не понимала. Но если бы он хотел причинить мне вред, давно бы это сделал. Я отпустила дверную ручку, но возвращаться в кресло не спешила. Осталась стоять, вжимаясь в дверь.
— Я не убивал вашу бабушку. — повторил Каргопольский, — Но думаю, что она погибла по моей вине.
— Объясните. — с трудом проговорила я.
— Прежде я хочу дать вам прочесть одну вещь. Мой дневник. Я вел его много лет. Когда вы прочтете, вам будет проще выслушать то, что я скажу.
Он покажется вам странным. Возможно, вы решите, что я разыгрываю вас. Возможно, решите, что я сумасшедший. Но я умоляю вас верить мне.
Что ж. Непохоже, чтобы он собирался придушить меня прямо сейчас.
И он не врет. Уж что-что, а вранье я чую за версту. И есть надежда, что я наконец-то получу ответы на все вопросы.
— Хорошо. Я прочту.
— Есть одна заминка. Свой дневник я дал Серафиме Андреевне в тот самый день, когда… В ее последний день.
— Бабушке?
— И я подозреваю, что мой дневник — причина ее смерти. Прямая или косвенная.
— Но среди вещей бабушки не было никакого дневника. Может быть его кто-то забрал?
— Будь это так, я узнал бы об этом так или иначе. Полагаю, она спрятала его.
— Спрятала… — машинально повторила я.
 
— Вы не знаете, куда она могла его спрятать? Тайник?
А я уже перебирала в памяти бабушкины тайники. Она прятала от меня сласти, а я каждый находила их в самых неожиданных местах. Быстро и безошибочно. В детстве мне казалось это игрой, а сейчас я подумала, что бабушка просто проверяет мои способности находить потерянные вещи.
— Могу поискать. Если он в доме, то я его найду.
— Тина… — Каргопольский сложил руки в умоляющем жесте, — если вы…
Нежные переливы акордеона оборвали его на полуслове.
“ Никогда бы не подумала, что Борис Павлович поставит на звонок “Человека и кошку.” — машинально отметила я.
Каргопольский болезненно сморщился, выхватил телефон, продолжая пристально смотреть на меня.
— Да… Что? Не может быть… прямо сейчас? Иду.
Он дал отбой и отключил телефон.
— Простите. Я срочно должен идти. Завтра. После репетиции. Умоляю… Помогите найти дневник! И я расскажу вам все.
— Хорошо, Борис Палыч. Мы поищем ваш дневник. Завтра.
***
Этот день никогда не закончится!
Завтра — сказал Каргопольский. Завтра я буду знать все.
А сейчас — домой. Поваляюсь в пенной ванне и съем все, что хоть немного похоже на еду. На мне штаны уже болтаются. Может я и в обмороки падаю от голода?
Проходя через фойе, я заметила, что чей-то портрет висит на одном шнуре вверх ногами. Портрет Аркадия, как оказалось. Я бы на его месте усмотрела в этом дурной знак. Пока он ничего не видел и не расстроился, я бросила на пол сумку с балетками и попыталась сделать доброе дело — прицепить соскользнувший шнур к колечку на раме.
— Маркиза, ты мое стусло не видела?
Через фойе ко мне брел Федя, тоскливо поглядывая по темным углам.
— Чего не видела?
— Стусло. Такая штука с насечками. Углы под сорок пять запиливать. — Федя изобразил руками в воздухе фигуру вроде кирпича.
— Я и слов-то таких не знаю… Федь, помогите Аркадия поправить. — Я показала Феде оборванный конец шнура.
— Кому тут надо поправить Аркадия? Тебе? — Раздался вкрадчивый женский голос у меня за спиной.
Яна. Подкралась бесшумно, как пума. Вид у нее был такой, будто она сейчас вцепится мне в горло.
— Ян, может хватит на сегодня?
— На сцене обжимайтесь, сколько хотите. Но не дай бог я что-то замечу…
— Да я просто…
— Просто не лезь к моему мужу. Поняла? И подружке своей передай.
В пруду утоплю!
— Янка, уймись! — вмешался Федя, — Потрет Аркашкин оборвался, поправить надо!
Яна мельком взглянула на портрет, сконфуженно сморгнула, но позиций не сдала.
— Головы вам поправить надо. — сварливо пробормотала она, — Всем. Особенно подружке твоей.
И гордо понесла к выходу свое крохотное тельце. Паркет жалобно попискивал под ее ногами. Грохнула дверь. Мы с Федей переглянулись и дружно прыснули.
— Не обращай внимания. У нее бывает. — Федя крутанул пальцем возле виска.
— Обострение?
— Вроде того. Аркашка говорит, таблеточки попьет и нормальная будет.
— Ну-ну… — вздохнула я и побрела домой.
Этот день никогда не кончится.
Проходя мимо афишной тумбы, где красовалось мое объявление, я вспомнила, что у меня осталось еще одно, последнее дело на сегодня — забрать у Лики продукты.
Завтра я должна буду встретиться со своим страхом на узкой дорожке, и если вы подумали, что речь идет о призраке, или о дневнике Каргопольского, или о туманных намеках Вадима, то вы ошиблись.
Все это детские игрушки по сравнению с ролью хозяйки вечеринки. Я из тех, кто ходит на чужие вечеринки, а не устраивает свои. На чужой вечеринке можно забиться в угол с телефоном и сделав вид, что у тебя куча дел, почитать книжку или полистать картинки с хомячками. Они прекрасно снимают стресс. И незаметно улизнуть, когда станет совсем невыносимо.