Вечерний Чарльстон
– Что ты скрашивал ее одиночество, пока ее законный супруг находился в отъезде?
– Именно так. И что я это сделал, чтобы получить дворянство и титул баронета. Мне ни дворянство, ни титул не так уж были и нужны – тем более что я и так потомственный дворянин. А еду в вашу страну, где дворянства как такового не существует, что, насколько я помню, закреплено в вашей конституции. Но я не об этом. Насколько мне известно, на американском Юге большинство составляют англофилы. Да, я знаю про твоих дедушек – если я не ошибаюсь, твой дед по отцу храбро и умело сражался с ними во время Войны за независимость, а дед по матери попал в заложники во время Войны 1812 года [41]. Именно тогда он и написал свою поэму «Оборона форта Мак-Генри», отрывок из которой стал известной песней «Звездно-полосатый флаг».
– Да, и некоторые считают, что он должен стать нашим новым гимном. Признаться, я не очень это поддерживаю, но…
– Станет, – беззаботно сказал Тед, и я с удивлением посмотрел на него – это прозвучало как констатация факта, а не как предположение. – Тем не менее странно, что на юге сильны англофильские настроения. Да, я знаю, многие уверены, что им не обойтись без вашего «короля-хлопка»…
– Именно так, а еще и табака.
– Поверь мне, именно поэтому они закупают сейчас такое количество хлопка, чтобы в случае непредвиденных обстоятельств не зависеть от поставок с американского Юга. Да и они сейчас сами активно культивируют хлопок и в Индии, и в Египте. И если первая принадлежит англичанам, точнее, Английской Ост-Индской компании, то вторая страна хоть официально и является турецким протекторатом, но экономически давно уже принадлежит нашим английским друзьям. А табак… его англичане начали закупать в Османской империи, так что и здесь они от вас не зависят.
– Не удивлюсь, если так. Хотя многие южане считают, что англичане – наши природные друзья, ведь наша культура и язык намного ближе к таковым английской аристократии, нежели у янки. Впрочем, признаться, и я до недавнего времени был англофилом.
– Расскажи.
– Началось все с того, что обоих наших корреспондентов, освещавших европейские новости, сманила конкуренция – один ушел в «Нью-Йорк Трибьюн» – ту же газету, на которую работает господин Энгельс…
– И пишет статьи от имени Карла Маркса.
– Ты и про это знаешь… А второй – в «The Sun» в том же городе. А в Европе развертывались нешуточные события. И Эйб Доббин, наш редактор, предложил отправиться в командировку в Европу мне. А когда я начал отказываться, пообещал резко поднять мое жалованье и оплатить поездку первым классом. Я поначалу не соглашался, ведь моя Лидия недавно подарила мне маленького Чарли, да и вновь ожидала ребенка, но супруга меня и уговорила – мол, это твой шанс. И я прибыл в Англию в ожидании сведений о разгроме русских в Крыму на Черном море.
– Но все получилось не совсем так…
– Именно. После ряда репортажей из британской столицы я отправился сперва в Париж, а потом поездил по германским государствам и даже побывал на русской границе. В саму Россию я ехать побоялся – меня предупреждали, что я сразу же окажусь в русской тюрьме…
– Вот еще!
– Теперь я знаю, что это не так, но именно это твердили все мои английские собеседники – и французские, кстати, тоже. В Пруссии на меня странно посмотрели, но не стали настаивать. А теперь я очень об этом сожалею. Но пора было возвращаться домой, и мне почему-то захотелось посетить Копенгаген, тем более пароходы ходили в Америку и оттуда. Моя Лидия без ума от сказок Андерсена, да и мне они нравятся, знаешь ли… Увы, город оказался скучноватым, и я, по совету хозяина моей гостиницы, решил прокатиться в Роскильде, их старую столицу. И, вернувшись, увидел Копенгаген в руинах. По дороге в гостиницу меня дважды останавливали какие-то люди. Первым я показал рекомендательное письмо из редакции, и они поверили, что я не англичанин. А во второй раз среди остановивших меня не было никого, кто бы умел читать по-английски, и меня крепко избили и собрались вздернуть на первом же дереве – но меня спасли русские, случайно оказавшиеся недалеко. Два месяца я провалялся в больнице, а потом понял, что в Англию мне больше не хочется, во Франции началась заварушка, оставались лишь Дания, Голландия и Гамбург. Но у меня отбило тягу к приключениям, и я работал над статьями в ожидании первого парохода. Вот только теперь я ненавижу англичан и люблю русских и Россию…
– А датчан? Они же тебя чуть не повесили.
– А что датчане? Вот если бы англичане так поступили с Балтимором – или даже какой-нибудь там Саванной либо Атлантой – то и я бы, наверное, обозлился. Стал бы я их вешать, другой вопрос, конечно… Но я их не виню.
– Атлантой, говоришь. – И лицо моего визави почему-то помрачнело. – А если бы это сделали, например, твои же сограждане? Которые с Севера?
Я посмотрел на него с изумлением и только хотел сказать, что шутка неудачная, как увидел, что на его лице не было и тени улыбки.
– Позволь тебе показать… отрывок из одной книги. Может быть, даже узнаешь автора.
И он проделал какую-то манипуляцию с одним из чемоданов и достал оттуда папку странного вида, перелистал пару страниц и протянул мне. Листы были отпечатаны неизвестным мне способом, а один из параграфов был помечен красным. Я начал читать:
«Когда я утром посмотрел в окно, меня поразило странное и не слишком приятное совпадение. В этот самый день, сорок семь лет назад, мой дедушка, мистер Ф. С. Ки, бывший тогда в заключении на британском корабле, стал свидетелем бомбардировки форта МакГенри. Когда на следующее утро вражеский флот ушел, потерпев поражение, он написал песню, уже столько лет популярную во всей стране: „Звездно-полосатый флаг“. И теперь, когда я находился на самом месте этого конфликта, я не мог не сопоставить мое положение с его положением сорок семь лет назад. Флаг, который он с такой гордостью приветствовал, теперь взвивался там же над жертвами самого вульгарного и жестокого деспотизма из всех, свидетелем которых стало наше время» [42].
Стиль был, вне всякого сомнения, мой, разве что более отполированный, да и внуков у моего деда было не так уж и мало, но журналистов либо писателей, кроме меня, не имелось. Я с ужасом посмотрел на Теда:
– Кто вы, сэр Теодор? Неужто слухи, которые дошли до меня в Англии, правда, и вы из… будущего?
– Фрэнк, мы же вроде на «ты»…
Я склонил голову, а Тед продолжил:
– Действительно, я прибыл сюда из довольно-таки далекого будущего. Видишь ли… я вез с собой вашу книгу для того, чтобы показать ее кому-нибудь из южан – я и не надеялся, что судьба сведет меня с ее автором. Написана она была в 1863 году после того, как тебя наконец-то выпустили. А посадили тебя за то, что ты посмел критиковать массовые аресты людей без предъявления им обвинений, в нарушение вашей конституции. Впрочем… можешь почитать сам.
– И то, что ты сказал про Атланту… это правда?
– Чистая и горькая правда. В 1864 году генерал Шерман взял Атланту, после чего он приказал всем жителям покинуть город. Согласились многие, но не все. А он окружил город артиллерией и стал стрелять по нему зажигательными ядрами. Сгорело все, включая тех жителей, которые не подчинились его приказу. Но это был отнюдь не единственный город, уничтоженный северянами, просто самый известный. После войны была объявлена так называемая Реконструкция. Все жители мятежных штатов, кроме негров и новоприбывших северян, а также некоторых из тех, кто открыто поддержал Север, потеряли право голоса, в города ввели войска, и свыше одиннадцати лет продолжался террор против мирного населения. Да, выборы были. Где выбирали негров, а где и саквояжников – так именовали новоприбывших. И лишь в 1877 году войска были выведены из городов, а право голоса было возвращено всем. Мэриленда это не коснулось, он так и не сумел отделиться в 1861-м и не числился мятежным штатом, но и там было не безоблачно.