Насилие (ЛП)

— Что?
— Неужели Селеста забыла сообщить тебе об этом пустяковом факте? Ах, милая. Возможно, твое влияние здесь не так велико, как ты думала.
— Ты самодовольный сукин сын...
Он спихнул ее с кровати, толкнув ногами. Она неуклюжей кучей упала на пол, сорочка задралась до бедер.
— Я предлагаю приберечь свои супружеские визиты для твоего мужа, — издевательски проговорил он, — Но, поскольку ты уже, внизу, возможно, могла бы быть полезна по-другому, передав мне альбом для рисования.
Она швырнула его в него.
— Ублюдок.
— Как грубо. — Он легко поймал альбом. — Теперь можешь идти.
Гэвин не стал смотреть, не пролилась ли кровь от его слов. Они прозвучали правдиво, и новые идеи, подпитываемые его отвращением к сводной сестре и его гневом на Вэл, вылились из угля на страницу, образовав скетч из набросков, каракулей и скорописных заметок.
«Ты всегда был моим выбором, — сказала она. — Мой первый выбор».
Был ли выбор? Он совсем забыл. Другие варианты. Другие женщины, с рыжими волосами и наглыми глазами. Он провел пальцами по шее, обводя края шрама, оставленного зазубренным лезвием.
Так много способов убийства.
***
Времена года сменяли друг друга, но его мысли оставались прежними: кипящими, неистовыми и нечистыми. Но теперь... теперь у него была цель отфильтровать их.
Его мать не задавала вопросов о его прибытии в родные пенаты и не делала достаточно долгих пауз в их кратком обмене репликами, чтобы заметить засыхающую кровь под его ногтями. И даже если бы она заметила, она бы ничего не сказала. Ничего не сделала. Не важно виновен он или нет, пока она оставалась в стороне от этого дела. В конце концов все сводилось к самосохранению.
Ему даже нравилось думать, что она тоже его опасается. Во всех смыслах и целях он был патриархом. Как указала Анна-Мария, его имя должно было продолжить семейную линию. Его мать нуждалась в нем, и это нервировало ее. Она не осмеливалась рисковать его неудовольствием.
Он подошел к шахматной доске, двигаясь в темноте, как пантера. Взял черную королеву, провел большим пальцем по зернистой поверхности дерева ручной работы, пока не наткнулся на холодный металл. Из куска торчал гвоздь, там, где располагалось бы сердце, если бы оно было человеческим.
Некоторые из этих женщин пошли с ним добровольно. Другие, — он улыбнулся, — чаще, нет. В конце концов они все кричали.
Это была его ошибка, дать ей так много власти. Он продолжал играть с поврежденной королевой, в то время как другой рукой скользнул вниз, чтобы расстегнуть пуговицу на ширинке. Обращался с ней как с равной. Позволил своим страстям править там, где только разум должен быть королем.
Не в этот раз.
Нет, на этот раз он будет терпелив. Он выждет своего часа и нанесет удар только тогда, когда она будет совершенно беззащитна — после того, как он сделает ее такой.
Когда у нее больше не останется щитов — после того, как он разрушит их все.
Когда у нее больше не будет пешек — после того, как он убьет их всех.
Он откинул голову назад и хрипло рассмеялся. Мат.
  
Глава 1
 
Таволга
 
По другую сторону окна кобальтовые воды Тихого океана разбивались о зубчатую береговую линию скал. Хотя был конец августа, небо затянуло остатками утреннего тумана цвета шифера.
С сидений «Прибрежного Экспресса» Валери Кляйн наблюдала, как вспенивающаяся морская пена разливается по гранитным пальцам скалы, пробивающимся сквозь море. Это выглядело, подумала она, как будто какое-то каменное существо тонет в глубине и делает последний отчаянный призыв к спасению.
Она пила чай, но затем, когда призрачная вода заполнила ее нос и легкие, начала душить ее, убивая, Валери выплюнула его с хриплым вздохом.
Нет.
Люди смотрели в ее сторону. Она услышала их шепот, шуршащий по пассажирскому вагону, и почувствовала себя в ловушке. Пойманная в ловушку и заблудившаяся в лесу лжи и домыслов, без единой крошки хлеба, чтобы снова найти выход.
 
(Как ты можешь жить, когда так себя подавляешь?)
Это была не жизнь.
Она провела тыльной стороной ладони по влажному лбу, затем прижала холодную стеклянную бутылку с чаем к коже. На оранжевой бутылке был изображен персик. Она рассеянно уставилась на него. Она могла бы пить пепел все это время и не замечать разницы.
Это совсем не жизнь.
Разве не существовало убеждения, что околосмертные переживания оставляют часть твоей души в загробной жизни? Я — живой мертвец. Голодный призрак.
Поезд резко развернулся, отбросив ее спиной на сиденье, и бутылка больно ударилась о ее лоб. Дрожащей рукой она поставила бутылку чая в подстаканник и посмотрела на свое матовое отражение, наложенное на галечные пляжи.
Протянула руку, чтобы коснуться темных прядей волос, обрамлявших ее неуместно бледное лицо. Каждый раз, когда видела себя, она слегка вздрагивала и задавалась вопросом: «Это действительно я?»
И сейчас тоже.
Хорошо это или плохо, но Валериэн Кимбл была мертва.
«Что ты сделала со своими прекрасными волосами?» — спросила ее мать, увидев, что ванная заляпана чернильно-черной краской.
«Тебе не нужны контактные линзы, зайка, — сказал отец, глядя в ее новые голубые глаза с чем-то похожим на обвинение в предательстве. — Ты прекрасна такой, какая ты есть». Но дело не в этом.
Она все еще видела их шок. Их жалость. Их отчаянную потребность понять. Сознание того, что она причинила им боль, разрывало ее изнутри, как колючие шипы, но только тогда, когда у нее хватало присутствия духа, чтобы думать вне своего собственного оскаленного самоощущения. По правде говоря, ее родители не могли понять.
Никто не мог.
Но это то, что она должна сделать.
Ее психиатр пыталась отговорить ее по настоянию родителей.
«Я не думаю, что ты готова к таким экстремальным шагам, — сказала она. — Ты могла бы подумать о том, чтобы начать где-нибудь поближе к дому, чтобы быть рядом со своими близкими людьми».
Но дело совсем не в комфорте. Речь шла о побеге.
Сейчас ей уже восемнадцать. Она могла контролировать свое будущее. Больше никто. Никто.
К черту ее психиатра.
(Ты стала испуганной и слабой)
К черту его.
Она разослала бланки заявлений и стала ждать, заранее мысленно прощаясь. Вырезая людей, которых она любила, из своего сердца одного за другим, как оборванные линии жизни. Ей не пришлось долго ждать.
«До свидания, мама и папа».
Университет Халсион присудил стипендию Валери Кляйн. Впечатленный ее трогательным личным заявлением, где она подробно описала личностный рост, который ей еще предстояло пройти, и ее хорошими оценками. Отдел финансовой помощи выделил ей достаточно денег, чтобы покрыть плату за обучение за пределами штата.
И теперь Валери Кляйн, направлялась в Норт-Пойнт, штат Вашингтон, чтобы поселиться в том, что станет ее домом на следующие четыре года.
Валериэн Кимбл была мертва и исчезла. Похоронена в безымянной могиле, с глаз долой, но никогда из сердца вон. Прощай, Валериэн. Покойся с миром.
Ее родной город Дерринджер, штат Калифорния, располагался в середине долины, окруженной разноцветными холмами, а вдалеке виднелись туманные пурпурные горы. Дождь шел редко. Зимы были холодными, но в основном сухими. Перекати-поле, эвкалипт, трава ветряной мельницы, ползучий можжевельник, цветы из семян горчицы, дубы, вечнозеленые растения и одноименный калифорнийский мак — все эти растения составляли фон пейзажа в ее детстве и юности.
Она смотрела, как они проносились мимо окна. Сухой, иссушенный кустарник становился реже и реже дальше на север, по мере того как полированное золото уступало место зеленому.
 
Это было так, как если бы она провалилась в кроличью нору и оказалась в лесной стране чудес. Она никогда в жизни не видела столько зелени, такой богатой, пышной и яркой. От множества цветов и оттенков у нее заболели глаза, когда она пыталась осознать всю их интенсивность. Там были дубы, а еще березы, осины, тополя, ольха, клены и тисы. Деревья с экзотическими названиями и пушистыми ветвями и стволами, покрытыми мягким зеленым мхом. Деревья, которые казались бы неуместными в Дерринджере.