Год порно

  
Часть 5
 
Суд перенесли сначала на март, потом на апрель. Маме становилось лучше. Совсем недавно врачи считали это невозможным, а теперь — теперь тоже относились скептически и то и дело брали анализы, но те лишь доказывали правоту отца, который повторял, что случилось чудо. От человека, живущего под девизом чудес не бывает, такого не ожидаешь услышать.
Состояние мамы и правда с трудом можно было назвать чудом. Внутри нее все было переломано и выжжено. Взгляд был такой, будто все, что мама видит, пронзает ее и давит. Марк уже и забыл, как она смотрела на мир раньше. Ее тело было бледным и прозрачным, только руки и ноги стали синими от уколов.
Я заметила, говорила она, у вен есть особенность — они прячутся вглубь из-за капельниц. Такое у них чувство самосохранения. Представляешь?
Она стала больше разговаривать и молилась, не дожидаясь, когда останется в палате одна. Свое выздоровление она приписывала Богу и теперь ни за что бы не поверила, что его не существует. Никто и не собирался доказывать ей обратное. Даже самый занудный в этом вопросе Марк не возникал, когда мама складывала руки и шептала молитвы, уставившись на иконы на своей прикроватной тумбочке.
Ей так проще, говорил отец. Что в этом плохого, если ей помогает?
Отец тоже подался в ту сторону. Марк слышал от мамы, что он начал ходить на службы и снова надел крестик. Он теперь много говорил о корнях и роде, вспоминал своих папу и деда и не к делу рассказывал об истории русского народа так, словно солнечный свет шел не из космоса, а из груди воевод, князей и солдат. Марк прощал ему любые сказки в те бесконечные дни.
В один из таких дней Марк оказался на даче у Владимира, постоянного посетителя кофейни, бывшего силовика, теперь курировавшего охранное агентство. Все месяцы их знакомства Марк рассказывал Владимиру о кофе, и тот настолько увлекся, что решил поставить у себя на даче кофемашину. Марк помог с выбором, а потом согласился установить за доп. плату, как выразился Владимир.
Владимир был из тех водителей, которые принимают близко к сердцу все, что происходит на дороге. Единственный раз, когда он посигналил не для того, чтобы научить кого-то уму-разуму, был, когда они проезжали мимо кладбища. Владимир несколько раз надавил в центр руля ладонью, а потом поднял ее и перекрестился, пробормотав что-то неразборчиво.
Зачем это? — спросил Марк.
У меня там родители лежат.
На обратном пути он проделал то же самое, а значит, делал так всегда, проезжая мимо. Марк не понимал, как к этому относиться. Они молчали полпоездки, диапазон марийских радиовышек закончился и все отчетливее слышался шорох колес по заснеженной трассе.
Дача Владимира находилась в деревне, наполненной плотной безвременной тишиной. Стены домов были деревянные, брусчатые. Потемневшие от десятилетий ветров и влаги. Старенькие оконные рамы блестели цветными узорами под светом фар. Марк открыл дверцу машины и ступил на подмерзший снег. Только хруст шагов там и было слышно. Хруст и глубокий выдох машины, выпускающей из себя жар проделанного пути.
Марк быстро установил кофемашину, позвал Владимира, чтобы показать, как ею пользоваться, но обнаружил, что того нет. С соседнего участка доносились голоса, смех и музыка. Сугробы и деревья там светились красным, в центре участка высился флагшток с поднятым триколором. Марк подошел ближе. На веранде собралось с десяток человек. Над ними висела инфракрасная лампа. На накрытом столе стояла водка и шампанское.
О, идем к нам, сказал кто-то.
Приблизившись, Марк признал в позвавшем его мужчине Вову, как тот вскоре предложил себя называть.
Это Марк, представил его Вова и сообщил, чей он сын.
Все затихли и уставились на Марка. Он подумал, это из-за суда, но Вова потом объяснил, что люди просто побаивались его папку. Не потому, что он мог сделать им что-то плохое. По их мнению, он жил как-то очень правильно. Настолько, что им становилось за себя неловко. По крайней мере, так сказал Вова, а у Марка не было оснований ему не верить, ведь собравшиеся — как выяснилось, бывшие и нынешние силовики — и правда старались вести себя сдержаннее, когда перекидывались с Марком фразой-другой.
 
Одна из женщин вынесла из дома беспроводную колонку. Заиграли песни про офицеров и солдат чеченской войны. Мужчины произносили тост за тостом, закрывали глаза и пели. Марку казалось, что им видятся люди, которых больше нет в живых. Те, кого они любили, даже если сами того не осознавали. Голоса звучали одиноко. Забор на заднем дворе, тот, что отделял участок от леса, исчез в темноте. Она ширилась и углублялась. И выталкивала эхом песни.
Прямо под лампу, где было теплее всего, усадили женщин. Один мужик попытался тудапрорваться, но его не пустили, сказав, чтотому рожать не надо.
А нам оно будто надо, сказала чья-то жена.
И хотя ее фраза вызвала смех, все коротко переглянулись.
Женщины, сказал хозяин дома, качая головой.
Дурехи мы, ответила его жена. Чего только не пизданем.
Женщина, которая пошутила, расхохоталась, словно была очень пьяной, и потом выдохнула ой-й-й.
Ну все, сказал мужчина, наверное, муж. Тебе хватит.
Угу, ответила она, тряся головой и сдерживая за белеющими губами хохот.
Вскоре она напилась уже взаправду и рассказывала Марку, что они с мужем впервые за много лет не встретили Новый год за границей. Но не из-за денег — она распереживалась, что ее поймут именно так, — а из-за работы Васи, который был замом кого-то там.
Он мне вот шубу купил, натуральную, сказала она и протянула Марку руку, чтобы потрогал.
Марк кивал и никак не мог понять, с кем она его спутала.
Сосед Вовы, Александр, отличался от других. Марк понимал, что Вова в нем нашел, то есть почему они стали друзьями. Он был военным не в первом поколении, и его сын, который сейчас наворачивал круги на квадроцикле по сугробам, в этом году поступал в кадетское училище продолжать семейную традицию. Марк смотрел через темноту на проторенные дорожки по периметру участка и думал о том, что как-то так эта семья проходила через вечность. Может, благодаря этой тропе Александр и излучал такое спокойствие и достоинство, которые у Владимира, то есть Вовы, отсутствовали напрочь.
Марк хотел пообщаться с Александром, но когда подошел к кружку мужчин, тот сообщал — он именно сообщал, а не говорил, — что Америка скоро развалится на отдельные штаты и всех темнокожих (Александр называл их по-другому) переселят в одно из этих новообразованных государств. И соседи будут друг с другом воевать.
Он мог сказать какую угодно глупость, и другие бы ему поверили. Наверное, дело было в голосе, по-житейски простом, таким невозможно было нарочно соврать. И в смехе. Смех оставался добрым, чем бы ни был вызван.
Мы, русские, начал Александр.
Марк пропустил основную часть разговора, пытаясь уложить это заявление в голове. Ведь было очевидно, что Александр — мари. Разрез глаз, скулы, строение черепа и скелета — все в нем выдавало марийца. А он рассказывал ту же отцовско-правительственную историю про народ, с которым Бог.
Мы, понятно, нападать не будем, говорил он все тем же чудотворным голосом. Это не в нашей крови. Но если эти темнокожие люди, — на этот раз он назвал их животным словом, — доберутся до ядерного оружия, то…
Марк немного дрожал, потому что стоял вне зоны действия красного искусственного солнца и пил не водку, а пиво, которое нашлось у Александра дома.
Ты зря пьешь пиво на морозе, отвлекся Александр. Горло болеть будет.
Все нормально.
Эх, молодежь.
Опьянев, мужчины заговорили о Сталине, а потом о Путине так, будто те были их общими корешами. Вспоминали геополитические игры, как байки про пьяные приключения и пацанские разборки. Страны и континенты рождались и умирали где-то между мужчинами, завораживая их и перенося мыслями далеко от места, где они на самом деле были, — не на всех картах отмеченной деревеньки, где едва ловила сотовая связь. Внезапно, то ли испугавшись черной пучины вокруг, то ли просто замерзнув, Вася встал с кресла и подошел с раскрытыми объятиями к жене.