Год порно

Родители построили дом на земле, где прежде стоял цыганский табор. Цыгане попытались как-то раз их обворовать. Перелезли зимой через забор и неудачно прыгнули прямиком в сугроб, где лежал сторожевой пес. Удирали так, что только пятки сверкали, вспоминал дед на семейных застольях.
Марк не помнил ни собаку, ни того случая, потому что был тогда совсем маленьким. Но, видимо, его все же вы́носила эта земля, помнившая, как недолго тут стоят кирпичные стены. Ведь он так и не почувствовал их родными.
Построенный в девяностых и несколько раз отремонтированный в нулевых, дом был воплощением отцовской мечты о новой жизни в новой стране. Он буквально защищал его от бандитов, которым из принципа отказывался платить за крышу. Те пришли к отцу на завод, наставили на него дуло автомата, а он все равно сказал нет и еще несколько недель ночами дежурил посменно с охранниками, держа за пазухой пистолет Макарова, до сих пор имел его при себе.
Охранял он дом и от местных властей, которым отказывался давать взятки. Налоговые и пожарные проверки, судебные тяжбы из-за малейших огрехов в документах и недостаточной ширины коридоров согласно новым постановлениям стали рутиной.
Рабочих, знакомых и даже друзей семьи объединяло то, что они с разной долей успешности пытались обокрасть этот дом.
Ты не хочешь вызвать кого-нибудь тут прибраться? — спросил Марк, пока отец ел яичницу.
Да надо бы, наверное. Пока не до этого.
Нам нужно кое-что обсудить, начал он, когда доел.
Отец рассказал Марку про дело, которое на него завели, и суд, где решалось, заберут ли у него завод, машину и дом. И посадят ли его за решетку. В суд отца вызывали постоянно, поэтому у Марка атрофировалось чувство страха перед подобными процессами.
Насколько все серьезно? — спросил он, еще не вникнув в ситуацию.
Такого еще не было, сказал отец.
А что ты сделал?
Ничего.
Дело было в том, что в бедную марийскую республику ссылали провинившихся глав налоговых ведомств из более состоятельных республик Российской Федерации. Чтобы выбраться из этого болота, они должны были показать хорошие результаты. Видимо не зная, что бы еще такое провернуть, дела заводили на всех подряд, а там уж как получится. Несколько чиновников по подобной схеме уже успешно вернулись со своими семьями в города побогаче, заложив прецедентную практику для других. Один из них когда-то завел дело на отца, и оно все переходило по наследству.
Причем, сказал отец, они пытаются преследовать по делу, которое мы уже давно выиграли.
В смысле? А какая тут логика?
Да никакой вообще. Вот, например, они весь год на каждом заседании просили перенести слушания, а в декабре, в последний день перед закрытием, подали на судью жалобу о задержании хода слушания.
Так суд же в курсе, что они просто врут. Им же самим это невыгодно.
Да, сказал отец и развел губы в беспомощной улыбке или что бы это ни появилось на его лице. Им без разницы. Они просто тычутся, куда могут. Получится — хорошо. Нет — ничего страшного. Зато, если спросят, покажут, что вот, мол, мы работали.
Отец сказал, что так прошлись почти по всем и многие его знакомые уже все потеряли.
Помнишь дядю Сашу? — спросил он.
Конечно, Марк помнил дядю Сашу. В детстве они ездили к нему на дачу, где тот очень дружелюбно общался с ним и давал пострелять из настоящего пистолета по банкам и бутылкам. Тот же дядя Саша часто приходил осенью в кофейню с сыном и женой и общался с Марком как с говном, потому что, видимо, не разделял его выбор профессии. Марк задумывался, готовя им кофе, как бы дядя Саша отреагировал, узнав про порно.
Застрелился.
Чего?
Перед Новым годом. Налоговая отобрала бизнес, дом и дачу.
Отец и сам чуть не сдался. Мысль о самоубийстве на протяжении нескольких недель казалась ему заманчивой, оно бы разом решило все проблемы, и не надо было бы больше ни за кого нести ответственность. Он с трудом заставлял себя встать с кровати и не ел сутками. Когда он это рассказывал, на его лице было детское удивление. Словно он впервые держал за нитку надутый гелием шар и ощущал, как просто его навсегда потерять.
 
Мама меня спасла, сказал он. Заставила ходить с ней в лес и придумывать какие-то дела, чтобы отвлечься. Вот наконец зубы сделал. А то все откладывал и откладывал.
Он показал зубы, приоткрыв рот и раздвинув губы. Марк зачем-то кивнул.
Вот так вот, в общем. В следующем месяце будет оглашено решение суда.
Марк, запинаясь, невнятно спросил, какие у отца шансы. Тот сказал: пятьдесят на пятьдесят, но, скорее всего, проиграет.
А ты не можешь уехать куда-нибудь? Какой-нибудь Кипр или что-то такое?
Так мы ведь никогда к такому не готовились, сказал отец. Да и как тут маму сейчас оставить?
Он часто говорил это мы, а Марк никак не мог понять, кого отец подразумевает. Это явно были не члены семьи и даже не какие-то конкретные люди. То ли он имел в виду свое поколение, то ли воображаемых, близких по духу людей. Спроси его про этих мы, он и сам, наверное, затруднится ответить.
Мы верили в эту страну, сказал он. А она с нами вот так. Ну, значит, вот так.
Я могу тебе как-то помочь?
Нет, ты, главное, живи. Построй свою жизнь. Постарайся найти счастье.
И, чуть погодя, попросил все же помочь ему с увлажнителем воздуха. Тот и правда был большой и тяжелый. Затащив прибор в багажник отцовской машины, Марк почувствовал, как заныла спина, а им еще нужно было поднять увлажнитель по лестнице в вестибюль больницы и донести до лифта.
Маму увлажнитель не порадовал. Она даже немного рассердилась, потому что отец это решение с ней не согласовал. Отец был одним из тех, кто считает, что во всем разбирается и знает лучше, что нужно другим.
Зачем? Да не надо, все говорила мама.
Отец называл ее по имени и по второму кругу объяснял, какие статьи прочитал и что в них было написано. Мама в ответ называла по имени отца и с трудом дышала. Марк в это время распаковывал и подключал аппарат. Он поставил его рядом с батареей и ощутил ее сушащий жар, от которого начало колоть ладони. На поверхности труб застыли потеки бежевой краски. Марку нравились такие штуки. Они замораживали мгновения из прошлого. Он представлял, как красиво мог застыть осенний дождь и лужи. Когда до Марка дошло, что он просто думает о зиме, он назвал себя идиотом и бросил об этом размышлять. К тому времени родители уже сменили тему и увлажнитель пыхтел паром.
Что-то известно по суду? Когда огласят приговор? — спросила мама тихо, видимо считая, что Марк не в курсе.
Нет, сказал отец так же тихо.
Марк решил не мешать, попрощался и ушел. Он шагал куда-то на автомате, и мысли в его голове не облекались в слова, или, по крайней мере, он этого не фиксировал. У него было ощущение, что он куда-то опаздывает, хотя не помнил, чтобы у него были планы. Редкие прохожие пугали его, и он сходил с пешеходной дорожки в сугроб, не чувствуя, как забившийся в ботинки снег тает на щиколотки и ступни. Каким-то образом Марк оказался под мостом и только тогда остановился привести себя в порядок и понять, что происходит.
Он закурил сигарету, но успел затянуться всего несколько раз. Воняло морозной сыростью и мочой. Над головой гремела и шаталась дорога, которую в темноте не было видно. Удары отзывались во всем теле. Вскоре Марк перестал слышать и чувствовать что-то, кроме прорвавшегося из груди ужаса, воплем разносящегося во все стороны. Он упал на землю. Попятился. Ноги отяжелели и размякли. Марк открывал рот и черпал им воздух. Тот никак не проходил внутрь, и, казалось, ребра стали чьей-то огромной крепкой ладонью, которая сжимала внутренности и выдавливала жизнь.
Я сейчас умру, только и мог думать Марк. Это было так тоскливо — пропасть вдруг раз и навсегда. Ничто не могло быть хуже.
Какие-то парни проплелись с литрушками пива в руках, оглядываясь на Марка, сидящего в сугробе у колонны моста. Марк уже почти отошел и слышал эхо их шепота и гулкий гогот вперемешку с матом. Его штаны и ботинки были мокрыми и в грязи. В пальцах застряла потухшая сломанная сигарета. Марк оторвал верхушку и выкурил то, что осталось.