Ножом в сердце - и повернуть на сто восемьдесят (СИ)

— Это пик Лагацуой.
Гермиона проследила за его пальцем. Самая высокая вершина была действительно величественной. Она возвышалась над остальным горным массивом на несколько сотен метров. Дыхание перехватило от красоты этой картины.
Об этом нельзя прочесть, об этом нельзя услышать. Это нужно чувствовать. Красоту и царственность природы можно только почувствовать. Чтобы мелкими мурашками по коже, застывшими слезами в глазах и восторженной самозабвенной улыбкой на губах. Это то, что нужно прожить.
Малфой стоял так близко, и оттого всё происходящее подкашивало Гермиону с двойной силой. Чистый восторг.
Резкий порыв ветра острыми иглами проник под расстёгнутую куртку, заставляя Гермиону поёжиться. Здесь холодно. Гораздо холоднее, чем казалось на первый взгляд. Кажется, это не осталось без внимания Драко. Он мягко взял её за руку и сказал:
— Пойдём.
Они снова развернулись к соснам. Несколько секунд ничего не происходило, но Грейнджер молчала. Она подозревала, что можно ожидать от такого человека, как Драко. И вот воздух замерцал, а следом появилось то, от чего на её лице невольно промелькнула лёгкая улыбка. Прямо там, на поляне, напротив самого потрясающего вида, появился небольшой деревянный дом с панорамными окнами.
— Думаю, в тепле будет гораздо приятнее наблюдать на этим.
Он махнул рукой в сторону Альп. Грейнджер улыбнулась сильнее. Он прав. Абсолютно прав.
***
Тёплый вкусный воздух обнимал за плечи, позволяя чувствовать себя расслабленным, насколько это вообще было возможно. Грейнджер осмотрелась.
Внутри дом был ещё прекраснее, чем выглядел снаружи. Огромный ковёр, вероятно, из чьей-то шерсти. Письменный стол с разбросанными перьями и пергаментами на нём. В стиле Малфоя. Слева — большой диван, накрытый вязаным пледом, а подле него стеклянный журнальный столик, на котором стояли бутылка огненного виски и два гранёных стакана. Гермиона хмыкнула.
С карнизов на окнах свисала полупрозрачная тюль, а сверху — обычные гирлянды, с которыми, она была по какой-то причине уверенной, Малфой не должен быть знаком. Но вот он снова ломает стереотипы.
А за окном то, что могло с лёгкостью заставить лёгкие сжаться. Ради такого вида Гермиона смогла бы сутками напролёт просто сидеть на полу и любоваться. Молчать, думать. Этот вид мог стоить каждой минуты её жизни.
Драко сзади кашлянул.
— Я подозревал, что именно это привлечёт твоё внимание, — краешек его губ еле заметно пополз вверх.
— Я не каждый день наблюдаю такую красоту. Здесь волшебно. По-настоящему волшебно.
Гермиона полностью развернулась к нему, ещё раз осматривая гостиную.
— Что ж, где наш рождественский ужин?
Драко махнул рукой на журнальный столик.
— Серьёзно? Огневиски?
— Сегодня я предпочитаю называть его жидкой храбростью, — с фирменной малфоевской ухмылкой.
Он пытался казаться беспечным. Пытался всё держать под контролем, позволить Гермионе чувствовать себя расслаблено и спокойно. Но в каждом его движении, в каждом грёбаном жесте она видела, как волнение и страх сочатся сквозь поры в коже. Как играют желваки и дёргается кадык, как бегают глаза и как сжимаются кулаки. Он мог бесконечно играть уверенного в себе человека, но Гермиона давно перестала быть обычным зрителем. Сейчас она стояла за кулисами, наблюдая представление из-за занавеса.
Она молча подошла к столику, откупорила бутылку и налила в стаканы немного янтарной жидкости.
— Будет лучше, если мы покончим с этим быстрее, Драко.
Одним глотком она осушила стакан, не сводя глаз с Малфоя, который проделывал сейчас то же самое. За первым стаканом пошёл второй, и третий, и четвёртый.
Когда виски уже не жёг глотку, а плавно стекал по пищеводу, даря приятную слабость, Гермиона вдруг решила, что у неё, так же, как и у него, есть секрет, который он не должен был знать, но который касался его непосредственно. Драко решался, она это видела. И даже успела пожалеть, что решилась на это. Что требует от него раскрыть нечто, что было зарыто глубоко в его душе. Пока беспорядочные мысли в его голове складывались в слова признания, Грейнджер уже была на низком старте, а острые слова вертелись на кончике языка.
 
— Прежде чем ты откроешься мне, я должна кое-что сказать, Драко. Кое в чём тебе признаться, — она сглотнула вязкую слюну с привкусом выпитого огневиски и выпалила на одном дыхании, — это я убила Беллатрису.
Он смотрел на неё, абсолютно не двигаясь. Они даже не присели на диван, предпочитая оставаться на ногах. Будто после сказанного кто-то из них собирался сразу сбежать. Быстро и боязливо. Драко даже не моргнул, услышав её признание. Грейнджер снова сглотнула, собираясь повторить сказанное. Хотя вряд ли бы ей это удалось. Для второго раза набраться смелости всегда сложнее. Молекулы воздуха вдруг прекратили своё движение, образуя между ними разрушительный вакуум. Драко пошевелился. Он наклонился к бутылке, небрежно хватая её за горлышко, и прислонил к губам, задумываясь лишь на секунду. После сделал большой глоток и хрипло произнёс:
— Люциуса и… Нарциссу, — ещё глоток, глаза в пол. — Я убил Люциуса и Нарциссу, — громче, и теперь глаза его смотрели точно на неё. На Гермиону, которая побледнела от услышанного. — Я убил своих родителей, Гермиона.
Вакуум уже не был разрушительным. Он был смертоносным. Он пророчил гибель. Одного из стоящих волшебников, что смотрели в глаза друг другу. Потерянные, полные боли, тоски и сожаления, в ошарашенные, полные ужаса и неверия.
***
март 1998 годаHello — Антитіла
Голосовые связки почти порваны. Вместо крика только хрип. Беспомощный хрип.
Бёдра все истерзаны в глубоких ранах, порезах. Таких, что виднелась бедренная кость. Драко мычит, но продолжает монотонные удары остриём в плоть, считая каждый, а новые вспышки боли проносятся бесполезным глухим эхом по всему телу. Они не несут нового всплеска адреналина. Тело слишком привыкло к этой агонии. Оно не чувствует надобности в спасении. Оно смирилось, как и сам Драко.
Щёки горят от беззвучно стекаемых солёных дорожек. Кровь, слёзы, слюна. Всё смешалось у него на лице, отчего пекла и зудела кожа.
А он продолжал.
Сто семьдесят три, сто семьдесят четыре, сто семьдесят пять…
Рука замахивается на каких-то пять сантиметров над телом, но клинок режет искусно. Лезвие слишком острое и вряд ли станет тупее. Беллатриса постаралась сохранить эту его особенность на века.
Сто семьдесят шесть, сто семьдесят семь…
Удары глубокие, как и было велено. Кровь хлыщет. Откуда у него столько крови? Взгляд медленно фокусируется на столике напротив. Весь набор нужных зелий, чтобы сохранять основные жизненные показатели в норме. Чтобы позволить пытке продлиться как можно дольше. Бадьян, кроветворное, бодроперцовое.
Сквозь пелену Драко выдавливает измученную усмешку. А с глаз катятся новые горячие капли. Простые вопросы «За что?» уже давно перестали возникать в больном сознании.
Сто семьдесят восемь, сто семьдесят девять, сто восемьдесят…
— Легилименс!
Удар заклятия в затылок. Есть ли силы сдерживать стену, которую учили держать, даже будучи в самом пекле? Картинки из жизни одна за одной проносятся перед глазами. Сменяются воспоминания, чувства, эмоции. Друг за другом напоминая о прошлой жизни. И это приносит самую страшную боль, ведь этого не вернуть. Уже нет.
Драко пытается дышать. Хватает ртом спёртый вонючий воздух, пытаясь держаться. Пытаясь выжить.
— Бездарность! Ты бездарность! Держи защиту! Легилименс!
Крик Люциуса заполняет пустое пространство малой гостиной его родного дома. Драко здесь родился, рос, учился, смеялся. А сейчас тщетно пытается урвать крохи отцовского снисхождения. Но этого не будет, ведь Люциус напуган похлеще самого Драко.
Но сознание не закрывается. У Драко на это попросту нет сил. Уже нет. Это хочется отпустить.
А Люциуса аж трусит от злости. От страха. От безысходности.
— Держи эту чёртову стену, сын!