Попаданец на гражданской. Гепталогия (СИ)
И вот результат — «Орлик» отобран у чехов, рапортов от офицеров поступило чуть ли не сотня, а Аким приколол ему на погоны кустарно изготовленные маленькие эмблемы в виде короны. Благо есть один умелец на станции и вчера по его настоятельной просьбе отчеканил десяток. Но сегодня на мастерового обрушится волна, если не цунами, заказов.
Но главное в другом — теперь в дивизионе появятся вакансии, и кадровым офицерам не придется нести службу на должностях рядовых. Они, наконец, займутся своим прямым делом — командовать и воевать как надо. А офицеры военного времени, революционного производства 1917–1919 годов будут становым хребтом, ибо на хороших и умелых унтер-офицерах и подпрапорщиках держится любая армия.
И в финансовом плане они только выиграют — Константин решил выплачивать каждому за корону на погонах по десять рублей золотом, ровно половина жалованья для «некоронованного» капитана.
А генеральского наезда за неположенные затраты он уже не боялся — если все пойдет как задумано, он любого «наездчика» к его же матери отправит. Но дума думалась, а правая рука свинцово отяжелела к последнему рапорту. Наложив на него резолюцию с размашистой подписью, Ермаков устало спросил Кузьмина:
— Кого на свое место мне порекомендуете?
— Прибывшего подполковника Степанова Ивана Петровича. Воевал он на Каме и Урале, в Иркутске был на излечении от полученного ранения.
— Хорошо. Позовите сейчас флотского, потом пригласите подполковника. — Кузьмин щелкнул каблуками и отворил дверь. И практически сразу в маленькую станционную комнату, которую отвели для военного коменданта, отворилась дверь и зашел моряк:
— Разрешите, господин ротмистр?
— Проходите, Николай Георгиевич, присаживайтесь, — радушным хозяином предложил Константин.
Сердце учащенно забилось, ведь на золотых погонах с двумя просветами, девственно пустыми на их прошлой встрече, сейчас высились холмиком три звездочки под императорской короной.
«Молодец Фомин! И этот снял колчаковский чин! Вернулся к прежнему званию! — Ермаков старался не показать своей радости. — Молодец! Я его недооценил! Ведь есть, есть настоящие офицеры! Им только нужен был вдохновляющий пинок под зад, который я им с «Орликом» и припечатал! Многих, — он вспомнил толстую стопку рапортов, подписанную пару минут назад, — многих это привело в чувство! Ай да я! Ай да щучий сын!»
— Примите рапорт, господин ротмистр! — Фомин приглашению не внял и протянул два листа бумаги.
Ермаков их взял, развернул и прочитал. В первом моряк просил назначить его на любую вакантную должность по флотилии, а во втором просил именовать его впредь капитаном второго ранга, чин которого был получен им еще по императорскому приказу.
— Какие должности вы занимали в войну с Германией, а также в эту войну, Николай Георгиевич? — сухо спросил Константин и взял в руки ручку со стальным пером.
— Флаг-капитан по оперативной части Черноморского флота. Затем начальник первого оперативного отделения Морского генерального штаба. В 1918 году был начальником штаба Волжской флотилии, в этом году исполнял ту же должность в Камской флотилии…
— Хорошо…
Тут в дверь осторожно постучали, и Ермаков привычно отвлекся от мыслей, громко разрешив войти. В комнату тут же браво вошел седоватый, но еще довольно моложавый подполковник и четко приложил ладонь к потрепанной папахе.
— Генерального штаба подполковник Степанов…
— Присаживайтесь, Иван Петрович, рядом с Николаем Георгиевичем, — Ермаков встал, обменялся с офицером крепким рукопожатием. Но только собрался присесть, как в дверь осторожно протарабанил Аким, а его характерный стук означал просьбу выйти — так они уговорились, если произойдет нечто экстраординарное.
— Извините, господа. Я на минуту отлучусь, — Ермаков открыл дверь и вышел из комнатенки. Сквозь отмытое оконце в холодном коридоре проблескивали на стенах солнечные зайчики.
— Там на улице морское их превосходительство принять просют! — несколько заикаясь, проговорил денщик, а Ермаков сразу же открыл тяжелую входную дверь, обитую для тепла войлоком, и вышел на мороз.
Так и есть, в черной шинели, с золотыми погонами на крепких плечах, на которых топорщили крылья черные орлы, стоял бывший морской министр Всероссийского правительства контр-адмирал Смирнов.
— Здравия желаю, ваше превосходительство. Ротмистр Арчегов, чем могу быть вам полезен?
— Здравствуйте, Константин Иванович, рад вас видеть! — улыбнулся адмирал и протянул ладонь, рукопожатие его было довольно крепким. — Михаил Иванович Смирнов, контр-адмирал. Чем могу быть полезным вам?
— Извините, ваше превосходительство, я хоть имею приказ Верховного Правителя, но адмиралам приказывать не могу, чином не вышел, не произвел меня выше покойный государь.
— Это ничего не значит. Вы сейчас значите больше любого генерала или адмирала, ибо собираетесь сделать то, о чем и помыслить страшно! — Смирнов кивнул в сторону бывшего чешского броневагона и продолжил:
— Я знаю, что адмирал Колчак чехами задержан вместе с эшелонами в Нижнеудинске, а вы собираетесь его выручить. Скажу сразу — ради освобождения Верховного Правителя я готов встать в строй даже мичманом или просто взять винтовку в руки…
— Хорошо, Михаил Иванович. Прошу вас, — Ермаков открыл дверь перед адмиралом. Они прошли по коридору и вошли в комнату.
— Господа офицеры! — подал команду ротмистр, и Фомин со Степановым сразу встали, поприветствовав, таким образом, контр-адмирала.
— Позвольте, Михаил Иванович, представить вам Генерального штаба подполковника Степанова Ивана Петровича, назначенного сегодня на должность начальника штаба вверенных мне войск, и его первого помощника, подпоручика Кузьмина. И начальника штаба Байкальской флотилии капитана второго ранга Фомина. Довожу до вашего сведения, господа офицеры, что контр-адмирал Смирнов сейчас назначен, согласно приказу Верховного Правителя адмирала Колчака, командующим Байкальской флотилией. Прошу за стол, господа, необходимо обсудить план завтрашнего боя с чешскими войсками в Глазково…
Порт Байкал
— Знаете, Огата-сан, у нашего народа есть одна мудрость, — русский ротмистр откинул голову и, глядя прямо в глаза немигающим строгим взором, продолжил: — Враг есть враг, а друг есть друг. Даже когда подвергаешься смертельной опасности. Ибо предать друга — то же самое, что предать самого себя, а, предавши себя — как жить с таким позором…
Нет, этот русский не гэндзин — так японцы привычно называли европейских варваров. И странный поединок полчаса тому назад — пятеро пойманных агитаторов и обычных бандитов против безоружного.
Арчегов-сан не стал приказывать их просто расстрелять на месте, как сделал бы любой японский или русский офицер. Нет, он предложил им поединок, в котором они могли получить свободу, если бы убили ротмистра.
И гэндзины с радостью согласились на схватку, надеясь на победу — с длинными винтовочными кинжалами против обычной саперной лопатки, которую русский офицер властно взял у японского солдата.
Но схватка закончилась быстрее, чем сердце Огаты отсчитало первую сотню ударов… Нет, это мастер, настоящий мастер, у которого был великий наставник, и, безусловно, это был японский сэнсэй.
И японский язык Ермакова, хоть и с еле уловимой странностью акцента, но очень хороший, намного лучше, чем у иностранцев, французов и англичан, которые считали себя переводчиками с языка сыновей Ямато. И манеры, и короткая, с десяток секунд медитация перед боем…
— Новое сибирское правительство, уважаемый Огата-сан, надеется на установление нормальных добрососедских отношений с вашей страной. Это будет очень скоро, гораздо раньше, чем думают ваши политики. Некоторые из них, так сказать лучше, — капитан Огата превратился в слух, ротмистр говорил ему то, о чем его командование и понятия не имело, в том он был более чем уверен.
— Как ни жаль, но, к моему великому сожалению, я должен покинуть вас. Завтра перед рассветом я атакую мятежные войска Политцентра в Иркутске. И если чехи выступят на защиту повстанцев, я буду драться с ними! Так же, как и сегодня, когда эти гэндзины попытались напасть на мои войска. Я наказал их здесь, накажу и там!