Попаданец на гражданской. Гепталогия (СИ)

— Смотри, Дмитрий Петрович, будет интересно, — Сычев протянул листки офицеру.
Тому не понадобилось и пары секунд, чтобы понять суть, его лицо не побелело, как у Лыбы, а побагровело. Губы стали сами по себе бормотать:
— Надо же, виднейший большевик Тобельсон есть тот Краснощеков? В тюрьме у меня сидит? Не может быть! А эти? Сегодня встреча у Яковлева…
— Что ты думаешь, Дмитрий Петрович, по поводу бумаги? — вопрос Сычева вернул контрразведчика на грешную землю.
— Проверить надобно! Я сейчас распоряжусь по телефону, — ответив Сычеву, Черепанов буквально исчез из кабинета, и генерал занялся планированием немедленной операции по разоружению инструкторов 4-й роты, дислоцированной в Хаминовской мужской гимназии…
Через два часа Черепанов снова был у Сычева, сияющий, но растерянный. Он живо напомнил ему кота, который жил в его петербургской квартире, любителя шастать у полковой кухни. Только однажды котяра по злому умыслу залез в соседнюю мясную лавку и там обожрался дармовых гамбургских сосисок. Сычевского кота не стали отлавливать, а пригласили Ефима Георгиевича посмотреть на любимца. Вот таким и запомнил своего кота Сычев — растерянным и жутко довольным на груде обкусанных сосисок..
— Многое сходится, ваше превосходительство! Семерых арестовали, в тюрьме из эркэпы тоже сидели. Взяли их оттуда, сейчас допрашиваем. Много интересного говорят. Значит, завтра выступление отряда осназа, роты инструкторов и милиции, ваше превосходительство?!
— Инструктора этой роты уже не выступят, их сейчас в военном училище размещают, под охрану. Я уже принял меры, завтра с утра мы блокируем казармы отряда Решетина юнкерами. К полудню прибудут семеновцы с Лиственничного, с горным орудием и ручными пулеметами. Всех офицеров мятежного отряда вы сегодня постарайтесь выдернуть. Восстания в Знаменском нельзя допустить!
— Откуда у вас эта информация, ваше превосходительство?
— От ротмистра Арчегова, а, по сути, от атамана Семенова. И милицию надо разоружить, как предлагают. И заменить ее кадетами старших классов, благо в городе пять корпусов. А это столько же чинов. И казаков бы вывести, вот только у меня отношения с атаманом Оглоблиным, сами понимаете…
Договорить Сычев не успел, зазвонил телефон, и генерал поднял трубку. Черепанов обомлел — лицо Сычева вытянулось от удивления, и во время недолгого разговора генерал только односложно отвечал, а в самом конце еле выдавил из себя: «Спасибо вам, Прокопий Петрович» и сразу повесил телефонную трубку на держатель.
— Звонил атаман Оглоблин. Он объявил мобилизацию всех городовых казаков. Казачьи патрули сегодня же перекроют город и, в случае необходимости, арестуют всю милицию…
— Что происходит, Ефим Георгиевич? Откуда информация? Почему позвонил Оглоблин? — Черепанов от волнения забылся и выпалил наболевшее.
— Это атаман Семенов! — уверенно ответил генерал, а сам подумал, что надо срочно менять ориентацию — от правительства переходить на сторону Григория Михайловича. А заодно примириться с Оглоблиным, благо тот был два года назад в ОМО, помощником у атамана Семенова…
Порт Байкал
У Иосуроку Огаты, капитана Японской императорской армии, что была расквартирована во многих пунктах Забайкальской области, включая города Читу и Верхнеудинск, было нетипичное для японца бурятское лицо. Именно чисто бурятское — широкое, нос чуть приплюснут, глаза лишь малость раскосые. На уроженца Японии Огата не походил, лишь отдаленно смахивал, как винтовка на грабли. И самое интересное — общались два офицера на английском, к обоюдному немалому изумлению.
Дело в том, что хитрый японец в начале беседы тщательно скрывал знание русского языка, пусть и корявого, предпочитая общаться с русским ротмистром через переводчика — маленького худощавого японца с поперечными погончиками подпоручика.
Но Ермаков вдруг неожиданно заговорил на японском, не столь корявом, как русский Огаты. И потому офицеры прощупали друг друга еще по разу — перешли на язык «владычицы морей», но Арчегов заговорил не на правильном медленном английском, как Огата, а на его беглом североамериканском варианте.
 
Невозмутимых японцев проняло, даже чуть скривило бесстрастные азиатские лица. И Огата в очень осторожных словах осведомился, почему уважаемый ротмистр столь тщательно скрывал великолепное знание английского и японского языков.
С не менее обаятельной улыбкой Ермаков заметил, что знать язык главного противника необходимо, так же как и будущего союзника, хоть во втором случае его знания поверхностны.
И назвал в качестве примера мэтров японской разведки, про которых много читал в свое время — Митсуру Тойяма, Фуццо Хаттори и Доихара Кэндзи. Сказал и похолодел — если первый умер лет десять назад, то два других еще действующие, а Доихара Кэндзи вообще чуть ли не ровесник Арчегова.
Странно это — зная, что сейчас 1919 год, иной раз Ермаков непроизвольно врывался в свои года, те — не начала, а конца века. До сих пор ему эти анахронизмы сходили с рук, но тут попался.
Попытался вывернуться, мол, Англия хоть и была последние годы союзником, но всю историю являлась злейшим врагом России. А Япония, хоть была недавно врагом, однако сейчас рассматривается скорее союзником. Но знать союзника тоже необходимо, и потому он и изучает тайно язык, и собирает полезную информацию, особенно все последнее время, когда достигнуто согласие между японским командованием и атаманом Семеновым.
Огата надолго задумался, зачем-то услал переводчика, а потом очень осторожно спросил, встречался ли уважаемый Арчегов-сан с перечисленными им уважаемыми лицами, и буквально впился своими раскосыми глазами в лицо русского офицера.
— Суровы зимние красоты нашей Сибири, не правда ли, уважаемый Огата-сан?
Ермаков произнес совершенно безмятежно, откровенно проигнорировав интерес японского капитана, только на миг сверкнув глазами и как бы сказав при этом: «Только глупец может задать такой бестактный вопрос — если это правда, то отвечать не будут, а если ложь, то тем более, ибо проверить легче легкого».
— Холодная красота всегда выразительна!
Лицо Огаты стало таким же безмятежным, он уже осознал свою промашку и в душе возблагодарил, что подпоручик Иттии уже не присутствует на беседе.
— Гомен насаи, Огата-сан! — перешел на японский Ермаков. — Но цветение сакуры подобно дыханию весны. Жаль, что трудно ее разглядеть от заснеженного Байкала. Но если желаешь дойти, то нет на пути преград.
— Конечно, уважаемый Арчегов-сан! — слова значат мало, намного важнее то, что под ними, и Огата это прекрасно понимал. — Вы уважаете нашу страну, тем более, что мы союзники в нашей борьбе с большевиками.
— Я полностью согласен с вами, и потому обращаюсь с покорнейшей просьбой обеспечить порядок и законность в Порту Байкал и его окрестностях, — с улыбкой произнес Ермаков и бесхитростно посмотрел на японца. — Я вынужден через три дня покинуть его и выступить со всем своим, как вы видите, не очень многочисленным отрядом на Иркутск.
— Я понимаю ваши проблемы и с удовольствием окажу вам эту маленькую услугу…
«Хитер же ты, азиатская бестия, сразу понял, что я тебя впереди бронепоездов не пущу, и потому с просьбой пропустить не пристаешь», — Ермаков скрыл улыбку тем, что наклонился над коробкой папирос и закурил. Японец оказался некурящим, но с достоинством переносил курение русского, совершенно не обращая внимания на табачный дым.
«Ты больше всего боишься, что туннели займут американцы! Они для вас сейчас здесь главные соперники, все наши разборки второстепенны!» — а вслух добавил:
— Благодарю вас, Огата-сан. Мне требуются все мои войска, тем более, но это исключительно между нами, ибо вам я доверю, Огата-сан, что я взял на себя охрану туннелей Кругобайкальской дороги.
— Извините, Арчегов-сан, но, насколько мне известно, рядом дислоцированы войска Североамериканских Штатов, и они, как нам кажется, тоже бы не преминули воспользоваться вашим предложением. Несмотря на имеющиеся между вами разногласия по поводу каких-то нелепо уехавших вагонов. Но я считаю произошедшее небольшим недоразумением.