И рассыплется в пыль, Цикл: Охотник (СИ)

Сотминре была из Королевства людей, занявших всё восточное побережье Ифарэ. При жизни, будучи монахиней, она ужасно гневалась, узнавая о том, что кого-то казнили, пыталась вразумить Совет старейшин и найти мирные пути решения проблемы. Именно она подняла бунт, записанный в истории, как Восстание приговорённых. За ней последовали не только люди, но и представители других рас и фракций, цеплявшиеся за жизнь всеми силами. Сотминре Сочувствующая — так её называли за способность к состраданию даже тогда, когда сама она осталась без всего. Жрица погибла в бою, и бунт затих. Всех, кто принимал в нём участие, казнили, ведь так и не было принято решение, что же делать с теми, кто поколебал Равновесие. Когда, спустя несколько сотен лет, она вернулась к жизни, Совет был вынужден прислушаться к словам Воплотительницы. Тогда же приняли решение об изгнании, но ожесточённый спор продолжался на протяжении года. Решалось, кого следует изгнать, а кого заточать в темницы или же казнить, а если изгонять, будет ли у них шанс реабилитироваться? Кто будет наблюдать за этим? Как скрыть от обитателей мира правду о них, как не допустить тиранию изгнанников среди смертных, лишённых магии? Что делать с непосредственным ритуалом? И, самое главное, что делать с теми, кто захочет их вернуть?
Сотминре понимала, что не сможет убедить Совет принять все её требования, будь она хоть Сердцем мира во плоти. Великодушная озвучила их, а затем сказала, что отправится вместе с изгнанниками, чтобы быть рядом с ними в тяжёлое время. На следующий день, когда дипломаты пришли к соглашению, гонцы разъехались по всему миру, разнося весть. В столицу съезжались Повелители и приговорённые к смерти, политики, зеваки, все, кому хотелось узнать о судьбе обречённых. Воплотительница держала речь во дворце суда, где присутствовали все представители власти. Она рассказала, что, в зависимости от тяжести совершённого преступления, приговорённые будут либо изгоняться в мир смертных с сохранением памяти, но без имени и сил, либо без всего. Иных же ждёт неминуемая смерть или длительное заключение. Посвящённые жрецы дали собственное согласие на ответственность за проведение подобных ритуалов. Повелители оживились и немедленно стали подбирать надзирателей. Воплотительница дождалась, пока гомон утихнет, и в полной тишине объявила, что отправится со своей «паствой» и пройдёт через обряд.
На протяжении нескольких недель один суд шёл за другим. Некоторые с облегчением отправлялись в тюрьмы, другие всходили на эшафот, и те, кому было суждено уйти в чужой мир, завидовали им со слепым отчаянием. По одному жрецы запечатывали их силы, кого-то лишали памяти, а затем проводили через жадно пульсирующий портал и возвращались в одиночестве. Изгнанникам не сообщалось, где выпустили их собратьев по несчастью, дабы уменьшить риск их объединения и очередного мятежа. Последней была Сочувствующая. Её заклеймили и увели, как остальных. Мир Сотминре пополнялся всё реже и реже — глупцов, желающих забыть родину, не находилось среди здравомыслящих. Воплотительницу же более никто не видел, и поговаривали, будто в первый же год её убили за то, что она пыталась проповедовать свои идеи, называя себя богиней сочувствия, сострадания и презираемых. Но люди, населявшие Талиарен, — мир магов и стихий — почитали её непритворно. Для них она была символом борьбы, участия и справедливости.
Притеснённая фракция людей считалась бестолковой, безобидной, и многие Повелители даже не вспоминали о них, пока не пытались залезть на их территорию. Наделённые исключительной способностью связи с планом Воплотителей, они были своего рода больше религиозными рыцарями, нежели воинами. Некоторые считали, что люди не просто так вцепились в свои земли, а охраняют врата в Долину вечной тени. Но подтверждение тому, конечно, найдено не было: стоило очередному Повелителю попробовать сунуться туда с армиями, как он или она немедленно получали самый яростный отпор, который только можно встретить. Бывало, что тот или иной Король или Королева гнали обидчиков до самых их замков, могли долго держать их в осаде, больше стращая, чем в самом деле пытаясь взять цитадель, а затем убирались восвояси до того, как успевали прийти подкрепления. Проще было подкрасться к дракону и укусить его за зад, чем попытаться выбить людей с побережья.
 
А меж тем мир Сотминре жил своей собственной жизнью. Смертные смешали свою кровь с изгнанниками, и потому теперь нередко встречались и самородки, и исключительные для этих мест долгожители. К тому же, изгнанники не редко привязывались к новому месту и всеми силами пытались его если не улучшить, то хотя бы поддержать. Но бывали и такие, как Акира, что улыбались и плели красивую ложь, лишь бы вернуться. Они использовали все средства и уловки, порой доходя до безумного кровавого абсурда. Они заманивали детей изгнанников, одарённых, обещали им что угодно, и те глотали наживку. Так её в своё время проглотил и Артемис, уверенный, что достаточно прищемит этим носы семье. Что же, теперь они мертвы, а сам он добился желаемого и оказался в родном мире, но был вынужден его покинуть, чтобы снова столкнуться с изгнанниками. И, самое главное, с Акирой.
❃ ❃ ❃
— Я тебе говорю, он точно что-то задумал!
— Да какая тебе разница? С каких пор ты так за чернокнижников волнуешься?
— Ну тебя к троглодитам! Это же так захватывающе: скандалы, интриги, расследования! Совсем, как в книге.
Рурука застонал и отмахнулся от брата, лишь бы он, наконец, заткнулся. Но в этот раз фокус не прошёл, потому как художник переключил своё внимание на следующую жертву своего воспалённого воображения, как то называл старший Миррор (впрочем, тоже склонный к подобной болезни не меньше младшего). Пассиса, до того державшийся особняком, нашёл рядом с неугомонными творцами спокойный уголок. Даже когда они вдруг вступали в ожесточённую перепалку по какой-нибудь мелочи, он не переживал. Тем более, что они, похоже, сочли его передатчиком новостей и каждые несколько минут дёргали его, даже если он был в другом конце замка: «Нет ли вестей от Артемиса? Он что-нибудь нашёл?». И каждый раз ответ был одинаковым:
— Нет, но я сразу вам скажу, если он со мной свяжется.
Было странно, что они, а не Гилберт расспрашивали его об Акио. Хоть тот и мог лично поговорить с фаворитом, но не торопился это делать. По крайней мере, лицо его оставалось безразличным вне зависимости от того, приносил ему Пассиса известия об Охотнике или нет. Теперь же братья пухли от скуки, ведь, по сути, работы, как таковой, у них на тот момент не было, если только Господин чернокнижников не решал предотвратить катастрофу в собственном кабинете в лице Мирроров и не подкидывал им занятие. Червячков те сгрызали налету, а затем подолгу бездельничали и травили байки. В этот раз разговор коснулся Лихниса, вышедшего по делам, несомненно, государственной важности. Во всяком случае, обеды и перерывы приравнивались именно к ним.
— Пассиса, ты же можешь проникнуть к нему в голову? — с хитрецой протянул Роккэн, и из-за книги раздался тяжёлый вздох. — Можешь же?
— А надо? — почти жалобно поинтересовался юноша, подняв на него страдальческий взгляд. — Рок, если бы господин Лихнис на самом деле задумывал что-то против Гилберта, он бы ужасно себя чувствовал. Да и если я попробую вторгнуться в его мысли, он это почувствует и может их подменить в свою пользу. Так что, твой план обречён на провал.
— Как и подавляющее большинство других, — ухмыльнулся Рурука, не отрываясь от свитка, в котором что-то внимательно записывал. Вид он имел сосредоточенный, но то не мешало ему подначивать брата.
— Минуточку, — возмутился Роккэн, всем корпусом поворачиваясь к нему и отвлекаясь от портрета, над которым работал всё это время, — я бы попросил! Поклёп и провокация! Кто придумал отмазаться от ректора? А? Ну, кто? Правильно, я!
— Конечно. Без моих ценных правок сидели бы мы сейчас на экзамене по алхимии, — Рурука скосил взгляд на покрасневшего от злости брата. — Так что да, повторюсь, большинство твоих планов, а особенно этот, заранее были приговорены к смерти через сожжение в чертогах твоего разума.