И рассыплется в пыль, Цикл: Охотник (СИ)

Сердце его сперва колотилось, как обезумевшее, ударяя по слуху набатом, и Гилберт чуть поджал губы, но затем оно стало тише, ещё тише, успокаиваясь от поглаживаний, от размеренного спокойного голоса вампира. «Ох, дитя», — тяжело было смотреть на этого зарёванного ребёнка, которого собственноручно искалечил, лишил многих радостей жизни, но Найтгест сумел найти ответ, решение, которым воистину гордился. Это бы не исправило ничего, не загладило бы вину, но помогло юноше, облегчило его тяжкую участь. Мягко отстранив от себя вздрагивающего художника, Гилберт склонился к нему, чтобы их лица находились на одном уровне, уложил ладони на плечи.
— Сейчас я научу тебя кое-чему, — с улыбкой произнёс мужчина, привлекая к себе внимание. Художник шмыгнул носом, не в силах выдавить из себя хоть одно слово, а потом кивнул, показывая, что готов послушать. — Успокойся и сомкни веки, — подсказал Гилберт, и Роккэн, несмотря на собственный потаённый страх, всё же закрыл глаза.
Пальцы чернокнижника коснулись его висков, прошлись по всей голове лёгким массажем, совершенно расслабляя юношу и отгоняя все дурные мысли, какие только ещё оставались в несчастном сознании. А потом перед внутренним взором стали вспыхивать одна за другой ясные, чёткие формулы. Роккэн никогда не мог запомнить их, путался, а потом и вовсе не обращал на них никакого внимания, но теперь был уверен, что сможет сделать всё как надо, если только захочет.
— А ну отойди от него! — резкий вопль Руруки едва не сорвал обучение на самом завершении, но вампир удержал концентрацию, а затем плавно обернулся ко входу в конюшню и медленно приподнял левую бровь, ожидая, что же ему вменят в вину в этот раз. — Я сказал: отойди от него и убери руки! — а затем уже тише буркнул: — Раз уж они у тебя есть…
— И пока они у тебя есть, — мрачно хмыкнул Артемис, с любопытством вытянув шею, пытаясь заглянуть за спину чернокнижника, где прятался Роккэн. Трость стояла у стены, и Гилберту явно было непросто держаться на ногах без её поддержки.
— Гилберт? — голос Пассисы был совершенно холоден и резок, как ветер с Зимних земель. — Что ты с ним сделал?
— Мы поболтали, — невозмутимо отозвался Найтгест, даже не думая сдвигаться с места, однако руки опуская. — А что, вы думали, что я его здесь пытаю?
— Мы ждали от тебя того, на что ты способен. Прямо как в прошлый раз, да? — Миррор рванулся вперёд, но Артемис уложил ему ладонь на плечо, удерживая стальной хваткой. — Пусти меня, Акио! Я сейчас ему рожу набью, если он что-то сделал с моим братом!
— Ещё раз так меня назовёшь, и я тебе челюсть сломаю, — устало вздохнул Охотник, не отпуская плечо друга и не обращая ровным счётом никакого внимания на то, что он пытается выкрутить его руку.
— Да пусти же ты! Вы что, сговорились тут, а?!
— Да ладно вам, — раздавшийся неожиданно радостный голос Роккэна поразил всех, даже Гилберта, пусть он и был удивлён меньше остальных. Он скосил взгляд на вышедшего у него из-за спины юношу и не удержал улыбку, коснувшуюся его губ.
Несмотря на то, что на ресницах остались крохотные капельки слёз, а щёки и веки раскраснелись, он улыбался во всю ширь лица, не сводя взгляда с собственных рук. Вместо привычных человеческих кистей там переливались тьмой густые тени, в точности повторяя очертания ладоней и пальцев художника. Он поднял взгляд на брата, затем на Гилберта, шмыгнул носом, выражая благодарность, потому как на большее его явно покамест не хватало. Роккэн понимал — стоит только вдохнуть поглубже, и он снова разрыдается, только на этот раз от радости.
— Не за что, — благодушно кивнул Господин чернокнижников, а затем, хромая, двинулся на выход из конюшни, походя взяв трость и с удовольствием опёршись на неё. Уже в дверях он чуть обернулся и бросил хитрый взгляд на ошарашенных друзей. — Ах да. С новым годом.
❃ ❃ ❃
— Я же говорил вам, — благодушно проворчал Охотник, когда они расселись в «Старой преисподней», чтобы продолжить празднование, на этот раз куда более радостное, за счёт того, что одним хмурым лицом стало меньше. Ну, почти. — Он изменился. А вы мне: «Он его убьёт!», «Не знаешь, что от него ожидать!». Калеки.
 
— Это может для тебя он изменился, но мы об этом не знали, — упрямствовал Рурука, всё ещё временами красневший от стыда за подобное поведение, но продолжавший гнуть свою линию. — Между прочим, это ты первый сказал, что всё плохо, раз уж Гилберта и трости нет.
— Просто в отличие от вас я знаю, с каким трудом это упрямое чудовище до сих пор ходит и вообще двигается, — Акио поднял палец к потолку с весьма значительным видом, затем дёрнулся в сторону. — Дохлые боги, Рок, перестань меня щупать!
— Ты просто не понимаешь, какое это удовольствие!
Младший Миррор выглядел таким счастливым, что Охотник быстро остыл и смягчился, даже расслабился, когда художник снова стал ощупывать его руку, лежащую на столе. Конечно закатил глаза и изобразил недовольство, но более ничего не сказал ошалевшему от радости другу. Он с таким искренним восторгом притрагивался ко всему вокруг, что сил ругать его не было совершенно. Роккэн мог вдруг начать ощупывать соседа, восклицая:
— Я чувствую! Ты понимаешь?! Я чувствую!
Акио не осуждал его за подобное поведение, вспоминая, как сам радовался, точно ребёнок, когда снова смог отдаться музыке, когда прикоснулся к туго натянутым струнам лютни. Вот только с ним эту радость некому было разделить, зато теперь он мог наблюдать, как младший Миррор с упоением поглаживает поверхность стола, часто поправляет собственные встрёпанные волосы, перекладывает с места на место столовые приборы, вдруг вцепляется в руку и начинает жарко вещать о чём-то своём. Даже не важно было то, что он говорит, а как он это делает: с щенячьим восторгом, широко распахнутыми глазами и улыбкой от уха до уха. Ровно на мгновение Охотнику вспомнился его собственный младший брат, который увлечённо рассказывал о чём-то из своей жизни, хватая его за плечи, разворачивая к себе, встряхивая всегда с такой экзальтацией, что невольно заражаешься ею. Но портить прекрасный день тоскливыми воспоминаниями юноша не стал, расслабленно попивая сладкий сидр, великолепно справившийся с похмельем едва ли не с первых глотков, да поглядывая на друзей. Против обыкновения весьма живо участвовал в разговоре Пассиса, всё же сменивший гнев на милость и отпустивший бремя злости и обиды на старшего брата. Он весьма искренно улыбался и не вздрагивал, когда Роккэн вдруг брал его за руки, привлекая к себе внимание, если оно вдруг думало перекочевать на что-то другое. Про себя Охотник только тихо посмеивался и с лисьим видом щурился, глядя на эту мелодраму. А вот непривычно молчаливый и хмурый Рурука несколько действовал на нервы своими односложными ответами, почти что грубостью и холодностью, ничем не прикрытыми. Он уставился в свою кружку и не сводил оттуда взгляда, не поднимал голову и выглядел так, словно его вот-вот уведут на казнь, и он не успеет допить сладкий алкоголь, даже если очень сильно постарается. Посмотрев на эту хмурую физиономию ещё немного, Акио пнул старшего Миррора под столом, на что тот гневно округлил глаза и едва сдержал ругань. Артемис приподнял бровь, чуть повернув голову к Пассисе и Роккэну, которые трещали про плюсы и минусы новых конечностей художника. Летописец дёрнул плечом и скривил уголок губ, на долю секунды нахмурив брови. Друг друга они поняли великолепно и без слов, и именно это Охотнику не понравилось тем более. Он снова пнул друга, но на этот раз сильнее, при этом продолжая сохранять абсолютно легкомысленный и шальной вид, стреляя глазами в соседние столики, где сидели шумные компании, куда бы он непременно перекочевал лет десять назад. Рурука же начал отвечать на пинки, но ему сохранить невозмутимый вид оказалось куда сложнее, чем многоопытному Охотнику. Акио метнул на него быстрый взгляд и снова кивнул в сторону младшего Миррора и Пассисы, на что хронист скривился и мотнул головой, лишь сильнее вцепившись в кружку.
— Если ты немедленно не поговоришь с ними, я вмешаюсь! — наконец мысленно предупредил друга Артемис. — Не заставляй меня идти на крайние меры ради такой глупости.