Оранжерейный цветок (ЛП)

Мой брат находится возле меня в отключке и багровым синяком под правым глазом. Он сказал лишь пару слов, когда приехал в больницу, но взгляд у него был такой же потерянный, как и у меня. Джанет дала мне чистую белую футболку, так что Ло не видел следы крови на мне.
Я нахожусь на новой стадии горя, мое тело онемело, мой разум начинает замедляться. Отчасти из-за того, что мне сделали укол в задницу и ввели чертово успокоительное. Нужно поблагодарить за это Джанет тоже.
Мой телефон звенит уже в седьмой раз. На экране написано: ОТЕЦ. Я несколько раз подумывал сменить имя на «Джонатан», но он все же мой отец. Неважно, как сильно я хотел бы это изменить.
Мне он не писал, так что, я думаю, своими раздражающими звонками он хотел, чтобы я взял трубку. Его план сработал. Я эмоционально слишком истощен, чтобы не отвечать ему и сейчас. Я прикладываю телефон к уху.
— Что тебе нужно?
Он выдыхает с облегчением.
— С таким успехом ты можешь довести меня и до гребанного сердечного приступа, Райк, — он бормочет себе ещё пару ругательств под нос, затем спрашивает: — С Лореном все в порядке? Его телефон отключается каждый раз, когда я звоню.
— Он в порядке, — я снова бросаю взгляд на брата, его грудь вздымается, он сейчас спит из-за количества выпитого им алкоголя.
Возможно, это худшая ночь в моей жизни. Я подвёл двух самых важных людей для меня.
— В новостях показывают ваши фотографии. Вы как раз в том месте, где начались беспорядки. Я подумал, возможно, вас могло тоже задеть, — слышу звук, словно бокал ударяется о другой, будто отец наливает себе выпивку.
— Мне пора, — отрывисто говорю я.
— Подожди гребаную секунду, — говорит он. — Я хочу узнать, как ты.
Как я? Я оцепенении, но эмоции так и хотят вырываться из меня. Я мог бы кричать до тех пор, пока не сорву голос. Я мог бы бежать, пока мои ноги не задрожат и не устанут. Я мог бы бить стену, пока усталость не одолеет меня. И мой гребаный отец спрашивает, как я. Я сглатываю ком в горле.
— Ты последний человек, с которым я вообще хочу сейчас разговаривать.
— Райк, нам нужно поговорить.
— Зачем? Ты собираешься, блять, обвинить меня в том, что я снова забираю у тебя Ло? — когда Ло первый раз отправился на реабилитацию, отец вел себя так, словно я промыл мозги моему брату. Словно реабилитация — чертовски ужасный выбор. Словно Ло вообще и не алкоголик.
— Это было очень давно, — отвечает отец. Наступает долгая пауза, и первая мысль у меня в голове — отец отпивает из своего бокала. Но он прочищает горло, словно ему трудно произносить слова.
— Слушай, моя… — я закрываю глаза. Я собирался сказать моя девушка. Делаю глубокий вздох. — Человек, о котором я чертовски переживаю, чувствует себя не очень хорошо, так что у меня нет времени обсуждать с тобой прошлое.
— Хорошо, — отвечает отец, отсыпая гораздо легче, чем я ожидал. — Будь осторожен, Райк. И на случай, если нам не удастся поговорить прежде, чем ты заберешься на эту дурацкую скалу, я просто хочу сказать… — он снова прочищает горло. — Я люблю тебя. И если ты в это не веришь, посмотри на имя в паспорте. Береги себя, — он отключается.
Отец говорит Ло, что любит его, постоянно. Он считает, что все его поганые поступки он совершает тоже из чертовой любви. Я не удивлен тому, что в доказательство его чувств он сказал, что любит меня и упомянул мое первое имя, его имя. Часть меня хочет принять его отцовскую любовь. Другая же видит, как он пытается и надеется, что я выступлю перед СМИ. Может, если мы наладим отношения, то я обелю его имя перед обществом.
Все это так наигранно, что участвовать в этом мне не хочется.
Спустя пару минут проблемы с мамой, отцом и братом — всю семейную драму — я откладываю на потом.
Из-за угла комнаты ожидания появляется Коннор с двумя бумажными стаканчиками кофе в руках. Ему блять удалось увернуться от кулаков и нападений во время уличной потасовки. На нем нет синяков, только небольшой порез на лбу. Он протягивает мне стаканчик, и в ответ я ему киваю в знак благодарности. Его лицо по-прежнему угрюмое, а не как обычно, непроницаемое.
 
— Когда девочки прилетят в Париж? — спрашиваю его, делая глоток. Ло разговаривал с Лили по телефону, но о чем они говорили — не поделился. Я знаю, что Коннор разговаривал с Роуз в течение часа.
— Они не прилетят, — коротко отвечает он.
Я хмурюсь, думая, что просто не расслышал.
— Что?
— Они не прилетят в Париж, — он делает ударение на каждом слове.
— Их сестра в больнице, — говорю я. — Я нихрена не понимаю. Если бы это была Лили, Роуз прилетела бы сюда через мгновение, — я слишком сильно сжимаю стаканчик, что крышка открывается, и кофе разливается на мои джинсы, обжигая мою кожу.
— Бля, — ругаюсь я, вставая и допивая кофе, чтобы потом выбросить его в мусорку.
Коннор подходит ко мне: — Я так же зол, как и ты.
Я смотрю на него. Его мышцы расслаблены, несмотря на то, что в его глазах видна печаль. Коннор показывает чертовски много эмоций сейчас, что очень непривычно для него. Но я сильно сомневаюсь, что он чувствует то же, что и я.
— Я так не думаю, Кобальт. Твои чувства и близко не стоят с тем, что испытываю я.
— Моя жена расстроена, но она слишком упряма и горда, чтобы сказать мне, что ее беспокоит. Роуз относится к тому типу женщин, которые заберут секрет с собой в могилу по двум причинам: либо они очень напуганы, чтобы его раскрыть, либо это покажет их слабость. Так что у меня голова идёт, черт возьми, кругом.
— Тогда уезжай, — говорю ему. — Никто тебя здесь не держит.
— Ло выпил алкоголь, — категорично отвечает Коннор. — Дэйзи в больнице. И ты в ужасном состоянии. Я не оставлю вас троих.
— Я блять не в ужасном состоянии.
Он указывает на коридор.
— Я видел как два бугая повалили тебя на пол. А ты лишь плюнул им в лицо.
Я сердито на него смотрю.
— Один пытался пнуть меня, — это было низко. — Не важно. Оставайся, если ты действительно этого хочешь. Или уезжай. Если понадобится, позже я позвоню Лили и спрошу, почему ее нет здесь…
— Ло уже пытался, — отвечает Коннор. — Лили и Роуз сказали, что они возьмут билеты на завтра.
Я раскидываю руки в стороны.
— Ну и к чему нахрен эти споры? Если они будут здесь.
Коннор качает головой.
— Я уже знаю, чем это закончится. Если Дэйзи проснётся и будет в нормальном состоянии, то как только они ей позвонят, а девочки это сделают, Дэйзи убедит своих сестёр остаться дома. Она не захочет портить их день, неделю, даже из-за такого серьезного события.
Он прав. Если бы Дэйзи нравилось обременять других своей болью, она уже давно бы рассказала своим сёстрам о бессоннице, о своих гребаных друзьях из школы. О том, что происходило с ней в течение тех десяти месяцев, что она жила с родителями. В то время как я был в своей квартире. Она не думает, что ее проблемы соизмеримы с проблемами зависимости Лили, но это так. Они так же важны.
Я смотрю в пол, мои глаза снова горят. У меня в голове просто возникает картина, как Дэйзи просыпается в незнакомом месте, в другой стране, а вокруг нет ни одного знакомого лица. Это чертовски пугает, и я не хочу, чтобы она это пережила.
— Кто-нибудь звонил ее маме?
— Нет, — он шепчет. — Саманта ничего не знает, и Роуз хочет позволить Дэйзи самой решить, рассказывать об этом своей матери или нет. Особенно с учётом того, что Дэйзи пропустит оставшуюся часть Недели моды. И мы все знаем, Саманта воспримет это не очень хорошо.
— Но ее мама любит ее, — отвечаю я. — Она будет беспокоиться. Мы должны хотя бы позвонить ей, черт возьми.
— Райк, — он выдыхает. — Она выкинет тебя из больницы. В Интернете уже есть видео, как ты дерёшься с Йеном в пабе. И Саманта обвинит во всех травмах своей дочери тебя, затем устроит сцену, и это расстроит Дэйзи ещё сильнее. С этим лучше не спешить. Нам нужно сначала спросить Дэйзи.
Я киваю. Я просто надеюсь, что Дэйзи будет вообще в состоянии понять что-либо. Что если она не сможет говорить? Что если она ослепла? Мы ничего не знаем.