Ратибор. Окталогия (СИ)

– Не‑ет! – лишь слабо выдавил он из себя. «Даже закричать напоследок не смог», – досадливо мелькнуло у него в голове.
Шатун был уже всего в нескольких шагах и, встав на задние лапы, издал страшный рык да бросился на замершего перед ним человека. Емельян же практически смирился со своей судьбой стать очередным обедом для этого ужасного медведя‑людоеда, потому зажмурил глаза и стоял, не шелохнувшись.
Вверху, в ветвях здоровенного дуба, под которым приготовился смиренно погибать молодой посол, что‑то вдруг зашуршало, и чья‑то сильная рука, ловко схватив Емельяна за шиворот, дёрнула его наверх и легко закинула на одну из крепких ветвей дерева. Шатун пролетел мимо, яростно рыча от гнева и досады; когти его лишь полоснули по подошве сапога так неожиданно ускользнувшего от него сочного куска мяса, который он уже считал своим.
– Держись крепко за ветку и не двигайся! – торопливо прошептал белобрысому непоседе в ухо всё тот же голос, что ранее велел бежать назад.
Емельян намертво обхватил толстенную ветвь дерева и с ужасом таращился вниз, на беснующегося в своей дикой ярости зверя. Но вот медведь бросился к дубу и ловко полез вверх по его здоровенному стволу. Внезапно откуда‑то сзади прилетело копьё и вонзилось в могучую спину людоеда. Тот упал на землю, зарычав ещё пуще от боли и ярости, и, тут же вскочив, попытался сбить лапой торчащее из его хребта оружие, но достать его не смог. В этот миг ещё одно копьё прилетело в медведя, на этот раз попав ему в бок. Шатун в лютом бешенстве обернулся и увидел метрах в двадцати позади себя безоружного человека, который настолько обнаглел, что даже легко хлопнул в ладоши, привлекая к себе его внимание. Медведь тут же помчался на этого наглеца, посмевшего причинить ему такие страдания! Сейчас он сметёт этого безумца со своего пути! Охотник же лишь отступил на пару шажочков назад и встал неподвижно, спокойно поджидая стремительно несущегося на него раненого и от этого ставшего ещё более опасным страшного зверя. Вот уже лишь несколько шагов разделяет их! Шатун приподнялся на задние лапы и бросился всем своим весом вперёд, чтобы растерзать на куски этого маленького, но такого нахального человечка. Тот же вдруг резко присел и быстро достал из высокой травы необычное, средней длины копьё с широким, перообразным лезвием и крестовиной у самого его основания. Умело уперев древко в землю, храбрый охотник направил остриё необычной пики прямо на летящего на него разъярённого медведя. Момент был выбран идеально, и обезумевший от боли и ярости шатун затормозить или увернуться уже никак не успевал; всей своей массой он насадил сам же себя на это странное оружие, чем‑то отдалённо напоминающее рогатину. Продуманная конструкция копья с крестовинкой не позволила людоеду под весом своего тела соскользнуть далее по древку. Только из‑за этой крестовины необычная пика и не пронзила его насквозь. В этот же миг сзади стремительно приблизился к медведю ещё один человек. Метнув на ходу один за другим пару ножей в ревущего в предсмертной агонии шатуна, страшно беснующегося на необычном копьеце, охотник быстро выхватил из‑за спины два одноручных клинка и ловко прыгнул сзади на хребет взбешённого хищника, одновременно загоняя ему оба меча чуть пониже шеи по самые рукояти. Издав последний предсмертный рёв, косолапый людоед бездвижно обмяк на крестовой рогатине, не подавая более признаков жизни.
– Ты в порядке, отец? – воин, что вонзил медведю в спину два клинка, быстро спрыгнул с мёртвого зверя и бросился к человеку, который всё ещё крепко держал диковинное оружие. Тот, в свою очередь, не спеша выполз из‑под нависшей над ним здоровенной туши хозяина леса, способной раздавить охотника, как муху, если бы не удерживавшее его странное копьё, и довольно пробасил:
– Всё нормально, сынок, всё нормально!.. Задел лишь чутка, но это мелочи! Царапины… Пришлось слегка импровизировать, но всё вышло как нельзя лучше! Хотя поначалу события развивались совсем не по нашему плану…
Правая рука у Белогора, отца Мирослава, была вся в крови, но беглый осмотр показал, что когти медведя прошли вскользь, содрав лишь местами кожу. Мирослав шустро вытащил из своей котомки аккуратно сложенный широкий кусок льняной ткани и маленькую баночку с мазью из целебных, заживляющих трав. Далее, не теряя драгоценного времени, разорвал полотно на широкие лоскуты и умело перевязал отцу руку, предварительно смазав рану лечебным бальзамом. После чего обернулся и крикнул насмешливо в сторону Емельяна:
 
– Спускайся уж, баламошка, или ты там гнездо себе свить собрался?
Емельян, до сих пор крепко державшийся за ветку дуба, быстро спрыгнул на землю. Он так и не понял, как Мирославу удалось так быстро и ловко закинуть его на дерево, а самому при этом спуститься вниз и зайти страшной зверюге со спины. Но оттуда, сверху, он прекрасно видел быструю расправу, учинённую двумя охотниками над свирепым медведем‑людоедом, наводившим ужас на всю округу, и был очень впечатлён проявленными мужеством, смелостью, сноровкой и храбростью, которые продемонстрировали отец с сыном. Белогору недавно перевалило за пятьдесят, но он находился в отличной форме: всё так же строен, подтянут и мускулист; до сих пор ни одной пряди седой у него не виднелось. Мирослав был точь‑в‑точь копией своего отца, только, естественно, помоложе.
– Ну вы!.. Это… Ну вы, блин, даёте!.. – растроганный Емельян неожиданно для самого себя бросился к Мирославу с Белогором и принялся крепко обнимать их; сначала одного, потом другого. Попытка же повторить этот процесс по кругу не увенчалась успехом; Белогор уверенно отодвинул от себя вознамерившегося было облапить его по новой Емельяна и со смехом сказал, обращаясь к Мирославу:
– Ты смотри, наш козлёнок, кажись, сейчас разревётся от переполняющих его эмоций!
– Ты хоть представляешь, дурашка, как тебе повезло, что ты, побежав назад, споткнулся как раз под тем дубом, в ветвях которого я затаился? – Мирослав вопросительно взглянул на Емельяна. – Так бы не факт, что мне тебя словить удалось…
– Почему козлёнок?.. – Емельян растерянно захлопал глазами.
– Да потому что мы тебя использовали в качестве козлёнка, как только ты пришёл в лес и начал орать аки полоумный! Нашего‑то, что мы купили в Залесье для приманки, в первую же ночь в лесу волки загрызли, будь они неладны, и мы сильно тут намаялись за эти дни, пытаясь выследить этого хитрого потапыча без наживки. Очень уж ушлый оказался! Даже думали возвращаться в деревню за ещё одной скотинкой, а тут ты объявился, отрок неразумный, и как давай голосить! Ну, грех было этим не воспользоваться!.. – со смехом молвил Мирослав.
– Что⁈ Что‑о‑о⁈ – Емельян аж потерял дар речи, настолько его потрясло услышанное. – Вы меня, получается, как опарыша использовали всё это время⁈ Вместо козлёнка⁈ Я что, похож на козлёнка⁈
– Похож и на козлёнка, и на опарыша, – кивнул с улыбкой Белогор.
– Вылитый! – весело вторил своему бате Мирослав.
– Да я вас!.. Да я… Да вы знаете, кто я такой⁈ – от переполнявшего его возмущения Емельян даже стал задыхаться, настолько спёрло воздух у него в груди.
– И кто же ты, мил человек? Помимо того, конечно, что дурачок, каких поискать… – поинтересовался участливо Белогор.
– Я Емельян, посол самого князя Святослава! – выпалил тот пафосно, выпятив гневно вперёд свою впалую грудь.
– Да что ты говоришь, – покачал равнодушно головой Белогор, обходя с Мирославом тушу медведя и примериваясь, как бы её половчее снять с рогатины, непостижимым образом до сих пор не переломившейся под такой тяжестью. – Посол, значит. И что же посол делает в дремучем лесу подле двух простых охотников? Давно у нас послы такие глупые стали, что по лесным чащобам в одиночку шляются да орут ещё при этом как умалишённые? Кто их там таких отбирает‑то…
– У меня приказ самого князя Святослава! Велено передать в руки лично вашему сыну! – с этими словами, кровно оскорбившись таким явным неуважением к своей значимой (как ему, по крайней мере, казалось самому) персоне, Емельян полез к себе за пазуху, достал мятое письмо, скреплённое княжеской печатью, и недовольно вручил его иронично улыбающемуся Мирославу.